И раздвинула ноги, закидывая каждую на свой подлокотник.

Уже знала, что сейчас будет. Встанет, подойдет, сдерет с себя свои обтягивающие боксеры, отодвинет мои трусики в сторону и… давай вбивать меня в это гребанное кресло.

Прелюдия, ласки, романтика? Неа, не слышали. Только приказы, только хардкор!

Но он только смотрел — не отрываясь, расширенными и слегка расфокусированными глазами, какими смотрят на огонь. И вовсе не туда смотрел, куда полагается, имея перед собой почти голую женщина с широко расставленными ногами… а мне в лицо.

Потом моргнул, будто очнулся, и все же перевел взгляд ниже. Остановился на моей обнаженной груди, и я физически почувствовала покалывание, означающее, что соски твердеют, напрягаются под этим взглядом…

И знала, что он тоже увидел, понял, что я чувствую — по тому, как резко он втянул носом воздух, будто пытался унюхать мое возбуждение.

— Охрененно, Максимова… просто охрененно! — похвалил, поправляя готовы порваться боксеры. — А теперь подними руку ко рту, оближи пальцы… и сожми соски… Поласкай себя. А я посмотрю.

Глава 19

Мне послышалось или этот ненормальный хочет, чтобы я себя потрогала?

То есть вот так просто взяла и помяла сама себе сиськи?

А он типа будет смотреть?

Судя по его выжидательной позе и сосредоточенному, прикованному к моей груди взгляду — да. Именно этого он и хочет.

Даже не хочет, а вожделеет, если говорить языком поэтов.

Хотя что может быть менее поэтичным, чем моя поза и откровенный, до предела выросший бугор в боксерах мужчины напротив?

Мне даже немного жалко стало этот бугор — довольно симпатичный, если мне не изменяет память. Гладкий такой, ровный и вместе с тем настолько внушительных размеров, насколько и должен быть настоящий мужской член. Идеальный, можно сказать.

Интересно, как бы Донской отреагировал, скажи я ему, что его хозяйство — единственное, которое я видела в реальной жизни, а не с монитора компьютера?

Да. Как это часто бывает в первый раз, разглядеть я особо в ту ночь ничего не успела. Даже и тела-то моего тогдашнего кавалера не успела рассмотреть — что уж про такие мелочи, как член, говорить. Под одеялко залезли, ножки врозь, момент жуткой растянутости… и все, привет девственность.

Как сейчас помню эти несколько дерганных тычков в презервативе, вызвавших у меня разве что брезгливость и желание спихнуть пыхтящее, потное тело с себя…

— Максимова, я жду, — напомнил о себе мой нынешний кавалер. — Совсем-совсем жду.

Я сфокусировала на нем злой, хоть и снова поплывший взгляд.

Над девочкой невинной бы так не глумился, не заставлял бы перед собой мастурбировать. «Начхать» ему, как же, на мою девственность! Мстит ведь за то, что не первый у меня — как пить дать, мстит! Заставляет в шлюху играть, злится…

Ну и я отомщу — по-нашему, по-женски. Заведу этого козла до красного каления, а сама — бревно-бревном! Даже если возбужусь, ничего не покажу — уж я точно умею кончать тихо, как мышка. Хоть в библиотеке мастурбируй. Общага за три года научила, чего уж тут! Как партизан на допросе буду под ним лежать — со скучающей мордой и позевывая. На часы даже буду поглядывать — сколько там еще пилить меня собрались, господин профессор?

Кстати, а почему бы и нет? — окончательно решила я. Этот план еще лучше, чем тот, что у меня был прежде — и отцепится от меня декан быстро, и сама не буду дурой влюбленной выглядеть. А уж по самолюбию своему господин Донской получит сегодня такой щелчок, что как бы импотентом не стал.

Но сначала — соблазнение. По полной программе.

Я подняла руку ко рту и медленно, с чувством облизала большой палец — всю его подушечку, снизу вверх, широким, полностью охватывающим его лизком.

— Так? — спросила с невинным видом. Будто не заметила, как у него дыхание перехватило, а в боксерах — дернулось.

Декан кивнул.

— Продолжай. Указательный оближи… их вместе. И на другой руку тоже. Как следует обработай — чтоб стекало…

Может проще набрать слюны и плюнуть?

Я чуть не засмеялась от этой мысли, хоть у самой уже в трусиках все горело от этого хриплого «оближи». Так и представила, как кое-что другое облизываю, а он мне вот так же говорит — не жалей, мол, слюны, Максимова… Давай… Как следует… Чтоб стекало…

— Отлично… — хриплым голосом подбодрил он, когда мои пальцы влажно заблестели. — Теперь поводи ладонями по груди… вкруговую и только ладонями, пальцами пока не трогай.

Стараясь не дышать громко, я опустила руки и провела ими экспериментально по острым соскам — сначала в стороны, тут же дергаясь от горячего и пока еще сухого прикосновения. Не в состоянии утерпеть, сжала слегка саму грудь… и закрыла глаза, понимая, что так играть равнодушную легче. По крайней мере, не видно, как расширились внезапно мои зрачки, отражая возбуждение.

— Нет, не сжимай пока. Просто води, чуть касаясь. О да… Вот так…

Может мне сесть как-нибудь так, чтобы можно было быстро и незаметно снять напряжение?

Потому что еще пару секунд и сдерживать стоны станет непросто.

Ох как непросто…

Каждое мое движение, каждое касание груди под его жадным взглядом, под этими «о да…» и «вот так…» — словно бархатной подушечкой по оголенным нервам… Дергает меня всю этими своими подбадриваниями, как куклу на веревочках. И мозги уже все в трусики стекли. Наверняка оттого в и мокро там — это ведь они там плещутся, мои расплавленные в горячий воск мозги…

— А теперь пальцами, Лера… Сожми соски и немного повытягивай. Покажи мне, как тебе нравится…

Бл*ть! Сохраняя невозмутимое выражение, я перекинула одну ногу к другой — обе на один подлокотник.

— Спина болит так сидеть… — оправдалась перед деканом.

Он ухмыльнулся, будто все прекрасно видел и понимал — чем взбесил меня еще больше. Не пискну под ним, честное слово!

Но я все же пискнула — от внезапной влажности на возбужденной груди меня странно передернуло.

Вообще это было невероятно странным ощущением — прохладная мокрота пальцев на разгоряченных сосках. Что-то почти извращенное — будто меня лапали против воли. Будто это не мои собственные пальцы, а чужие — настойчивые, грубые, не считающиеся с тем, хочу я этой ласки или нет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Или даже язык — чужой, вольно хозяйничающий по моему телу язык… наслаждающийся моими ерзаньем под ним и стыдом… моими попытками вырваться и растущим, насильно навязанным возбуждением…

Или даже два! Два языка! Черт бы их побрал — поймали, привязали к креслу и творят со мной, что хотят!

О боже, да! Сжимая соски, я скользила по ним пальцами, размазывая влагу, вытягивая и даже выкручивая, как бы это делали в порнофильме… кусая губы и стискивая ноги… прогоняя перед глазами самые пошлые, самые смелые картинки из своего воображения, подгоняя себя к сладкому пику…

Ну же, давай… так близко, боже, так близкотакблизкоещечутьчуть…

Внезапно мои ноги поймали и раскинули в стороны.

— Кончишь на моем члене, или не кончишь вообще.

Чуть не взвыв от досады, я открыла глаза.

Возвышаясь надо мной, Матвей стоял перед креслом на коленях, что совершенно идеально позиционировало меня напротив того единственного, на чем мне позволялось кончить.

Грудь его тяжело вздымалась, разделенная посередине одинокой капелькой пота, глаза были почти черными, обжигающими какой-то совершенно ненормальной, одержимой страстью. Как магнитом тянуло в эти глаза, хотелось захлебнуться в них, напитаться этой страстью и найти там то, что он так и не позволил мне достичь…

— Я… я не… собиралась… — даже просто выдавливать из себя слова было трудно, не то, что врать — мало того, что мешало сбитое дыхание, я еще и съехала по сиденью вниз, пока ерзала в этом долбанном кресле. И теперь подбородок мой плотно упирался в грудь, что затрудняло любые разговоры.

Желая оправдаться, доказать ему, что я вовсе не побывала только что на пороге нирваны, я приподнялась, подтянулась на локтях вверх… и уперлась трусиками прямо а его пах — в тянущуюся сквозь боксеры ко мне готовую, железно-каменную эрекцию.

Мы оба резко вдохнули. И будто поняли — хватит!

Хватит играть друг с другом, хватит морочить один другому головы.

Мне лично хватит делать вид, что неприятны его домогательства, его игры со мной, даже его приказной, снисходительно-снобский тон.

Потому что мне все это приятно.

Потому что я хочу его.

Словно услышав мои мысли, он дернул кромку моих трусиков в сторону, высвободил себя, раскатал по члену резинку, пристроился… и одним резким, сильным движением ворвался внутрь.

— Бл*ть, Максимова… — глаза его расширились.

Но я ничего не могла ответить на его изумление, потому что задыхалась от боли — резкой, острой и совсем, СОВСЕМ неожиданной.


Глава 20

— Вытащи, вытащи! — забарахталась, засопротивлялась я, не в силах терпеть этот кошмар.

Вот, честно — в первый раз так больно не было! И близко не было! Чтоб он провалился этот, декан, со своими размерами!

Боль пронзала меня насквозь, отзываясь в каждой клеточке тела — резкая, острая, будто меня взрезали там внизу, как консервную банку.

— Не дергайся! — тяжело дыша, Матвей прижимал мои ноги к подлокотникам кресла. — Так должно быть… насколько я знаю… Твою ж мать… что за шутки, Лера? Я б не стал так резко…

Зажмурившись, он мотнул головой, будто пытался отвлечь себя от того, что происходило снизу. Замер и так застыл на несколько долгих секунд, во время которых я пыталась дышать очень аккуратно, чтобы в промежности ничего не двигалось.