Колоссальным усилием воли взяв себя в руки, я поднялась, покрутила головой — прогнать из глаз мутный, противный туман — и решительно постучала в закрытую дверь ванной комнаты.

— Матвей? — позвала неожиданно хриплым голосом. — Открой, пожалуйста. Это я.


Глава 32

За дверью ванной комнаты наступила тишина.

Такая тишина, что слышно стало, как за дверью очень-очень тихо секретарша говорит по телефону, хоть раньше я ее не слышала.

Да что там секретарша — пульс собственной крови, бегущей по венам, стало слышно! И его дыхание сквозь дверь — осторожное, будто там не мужчина, а загнанный, готовый броситься на обидчика зверь.

Такая тишина, что я испугалась ее еще сильнее, чем до того подслушанного мной признания.

Ох и дура! — подивилась собственной отчаянной глупости. Я что, действительно посчитала, что Донской простит мне такое вмешательство? Да его самолюбие сейчас кругами по ванной бегает, пытаясь укусить само себя за хвост от ярости!

Надо было хоть ползком отсюда уползти, а не голос подавать! Небось, и вякнуть не успею, что постучалась, потому что чувствую то же самое и хочу сказать ему об этом.

Дверной замок тихо кликнул, отпираясь, и дверь также тихо открылась передо мной.

— Привет… — не знаю, как я нашла в себе смелость хоть что-то сказать. Рукой даже махнула, что выглядело уже совсем глупо.

Матвей был в полностью расстегнутой рубашке — вообще все выглядело так, будто он собрался воспользоваться маленькой душевой кабинкой, оборудованной в его кабинете вместе с туалетом. Лицо было напряжено, зрачки — расширены, рот — слегка приоткрыт, будто ему не хватало воздуха.

Он боится, поняла я. Панически боится этого разговора. Еле сдерживаясь, чтобы не хлопнуть перед моим носом дверью и не спрятаться в своей «раковине» уже навсегда.

— Давно здесь стоишь?

Ожидаемый вопрос.

Соври, соври! — кричал внутри некто, у кого еще осталось чувство самосохранения. Успокой его! Скажи, что только что пришла!

Я неловко пожала плечами.

— Минуты три-четыре.

Он закрыл глаза, утыкаясь лбом в изгиб собственной руки, которой опирался о косяк.

— Значит, все слышала… — мотнул головой, потом крепко зажмурился, открыл глаза и снова посмотрел на меня — уже по-другому. Как всегда — насмешливо, с легкой прохладцей.

— Надеюсь, ты не подумала, что я это всерьез?

Я даже рот открыла от такого беззастенчивого вранья.

— Эмм… А что… такое можно говорить не всерьез?

Он хмыкнул.

— Своему отражению в зеркале можно говорить все, что угодно, — отодвинул меня, прошел мимо, направляясь к огромному, письменному столу у окна.

Вот она — его зона комфорта! Сейчас усядется, ноги закинет на стол, и следующее его признание я могу уже никогда не услышать. А то и требования начнет предъявлять — мне уже знакомые.

— Если честно, Максимова, я просто тренировался говорить тебе приятности, чтобы убедить не делать аборт. Если ты вообще забеременела, разумеется. Знаю, знаю — подло… Но поверь, когда у тебя на руках будет малыш, ты сама будешь мне благодарна, что я немного… приукрасил мое к тебе отношение…

Совершенно не осознавая, что делаю, на одних лишь инстинктах, я догнала его, развернула к себе и со всей дури залепила пощечину.

Точнее чуть не залепила. Потому что он успел перехватить мою руку и остановить ее в сантиметре от своего лица.

Тяжело дыша, в атмосфере почти ощутимой ненависти, мы стояли друг напротив друга и смотрели один другому в глаза. Долго стояли — почти целую минуту.

А потом я подняла вторую руку и выкрутила его запястье — сбитыми костяшками вверх. Показала на раны взглядом.

— Не тяжело тебе далась репетиция фальшивого признания? Ничего не сломал?

Он дернул рукой, вырвал ее и отвернулся, засовывая руки в карманы.

— Ничего. Иди, Лера… У тебя лекция. Я потом… заберу тебя. Вечером.

Его голос звучал глухо и неразборчиво — будто он давил слова сквозь зубы.

И на мгновение мне захотелось налететь на него, развернуть, обнять, наорать, заплакать…

Что угодно, только не видеть эту спину — зажатую, напряженную, почти сгорбленную под грузом правды, которую он только что выдал мне — уже второй раз. И во второй же раз отказывался озвучить — нормальными, человеческими словами.

— Трус!

Слово сорвалось с языка так легко, будто бродило все это время где-то совсем рядом. В воздухе витало, ощутимое не только мной, но и им. Может быть, поэтому он и не ответил. Только еще больше сгорбился, словно я его ударила.

— Ты просто трус! — повторила еще громче.

И снова молчание. Только за дверью стало слышно, как секретарша замолчала, явно прислушиваясь.

Но мне вдруг стал на все плевать. На то, что меня услышат, на то, что я должна играть послушную, всем довольную невесту «самого крутого мужика в универе»… На самого этого «крутого мужика», который в своей крутизне заигрался так, что готов пожертвовать счастьем ради… чего?!

Ради власти надо мной? Ради того, чтобы не дай бог, не попасться к бабе «на крючок»?! Ради своего гипертрофированного эго?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Трус, да.

Но я-то не трус. Я кто угодно, только не трус!

Снова развернув его к себе лицом, я набрала в легкие воздух, словно собиралась нырнуть, и четко и отчетливо произнесла.

— В общем… Если тебе интересно, я тоже тебя люблю.

Зажмурилась на мгновение, не веря, что сказала это, а потом поднялась на цыпочки и быстро приложилась к его губам — плотно и судорожно сжатым.

— Максимова… — его голос стал угрожающе низким и хриплым, рука, которую я все еще держала за запястье, заметно подрагивала.

— Что, «Максимова»? — я снова поцеловала его, на этот раз прилипнув к нему надолго и дождавшись реакции — смягчившихся губ и короткого, глухого стона мне в полураскрытый рот. — Я уже девятнадцать лет Максимо…

Договорила я уже у себя в голове, потому что в следующую секунду он сжимал меня в объятьях — так крепко, что дышать стало трудно, не то, что говорить. И целовал так жарко, что все мысли мои мгновенно расползлись в мягкую, бесформенную кашу…

Все, кроме одной. Самой важной.

— Стой… — я вырвалась из поцелуя, упираясь руками ему в грудь. — Подожди…

— В чем дело… — зрачки его уже были помутневшие, расфокусированные, а между ног мне отчетливо упирался холм на его ширинке. — Я хочу тебя…

— А я хочу знать… — пытаясь восстановить дыхание, я отодвинулась и чуть наклонилась, упираясь руками себе чуть пониже бедер. — Хочу, чтобы ты сказал мне…

Он открыл было рот, но я остановила его жестом. Отдышалась и продолжила.

— Не сейчас, когда… — и красноречиво покосилась на его штаны. — Потом… вечером, когда встретимся… — я снова набрала в легкие воздух и выдохнула. — И… если сегодня не скажешь то, что… репетировал… можешь отчислять меня.

Развернувшись, я пошла к двери, с каждым шагом все больше понимая, что, быть может, сделала сейчас самую большую глупость в своей жизни.


Глава 33

На учебу после нашей с деканом встречи я все же пошла, но слов не хватает описать, что это была за учеба!

Странно, что я вообще понимала, на какой лекции сижу. Не говоря уже о таких подробностях, как сегодняшняя тема, которую изо всех сил пытался впихнуть в наши головы щупленький, бородатый доцент Михаил Андреич, честно предупредивший, что урок крайне важен для финального экзамена.

Запомню ли я хоть что-нибудь из этого урока или не запомню ровным счетом ничего — все это теперь было совершенно неважно. Потому что вариантов развития событий в моей жизни всего два — либо завтра меня отчислят, и я поеду домой, страдать от неразделенной любви к одному закоренелому холостяку, либо стану настоящей «девушкой декана», и тогда уже вопрос с лекцией я как-нибудь решу. Конечно же, я не собиралась выезжать на своем положении «невесты», но выклянчить у кого-нибудь конспект, или подойти к доценту с просьбой уделить мне хоть полчаса своего времени — все это было вполне решабельно.

— Ты чего не записываешь? — толкнула меня в бок Настя, которую я до этого момента, погруженная в свои мысли, практически не замечала.

— Да так… — пробормотала, для виду открывая новую страницу тетради. — Голова не на месте… Дашь потом переписать?

— Я то-дам. Только же еще и слушать надо — а то это ж конспект, а не стенография. А вы что, поссорились с Матвеем Александрычем?

Я вздрогнула от столь неожиданного перехода. Черт! Надо было и в самом деле не приходить на этот урок — теперь ведь эта липучка не отстанет.

И все же я решила не юлить — можем же мы с Матвеем и в самом деле поссориться?

— Ага, поругались маленько.

Ее глаза округлились.

— Ничего себе! Только о свадебке объявили, и уже ссоры? Он что, на попятную пошел? Так ты не отпускай! Держи руками и ногами! А то желающих много найдется — подобрать… Вон как эта его бывшая…

— Да нет… — отмахнулась я небрежно, хоть у самой при этой мысли сердце тревожно забилось. — Из-за ерунды поссорились, ничего страшного. Он хотел на Карибы в медовый месяц ехать, а я — в Азию… Давно мечтала в Тайланде побывать… А он говорит, грязно там.

— И правильно говорит! — горячо зашептала Настя. — Какая Азия! В медовый месяц надо валяться на пляже, а не в номере с отравлением от уличной еды!

Я виновато закивала.

— Ну вот, говорю ж ерунда… Вечером помиримся, я уверена.

Настя неопределенно хмыкнула.