Но раз уж я все равно был в музее, я воспользовался случаем и просмотрел несколько описаний из другой, более поздней поездки Малеза — в Бирму. И вот! Nordströmia amabilis (нурдстрёмия миловидная). Но нет, она тут оказалась ни при чем. Это новое для науки насекомое — кстати, бабочка — было названо в честь Фритьофа, а не Эстер Бленды, и описывал его (а потому имел возможность придумывать любое имя) другой из тогдашних безумцев нашей отрасли. Его звали Феликс Брюк (1882— 1957), и он был весьма разноплановой личностью. Он, в частности, ездил в Африку и написал глубоко не детскую книгу "Neger-Eros: Etnologische Studien über das Sexualleben bei Negern" (1928), но это к делу не относится.

Под конец я, как обычно, обнаружил совсем не то, что искал. Ebba soederhalli (эбба сё-дерхалли). Пилильщик из Бирмы. Малез в конце концов нашел свою любовь. Это было ясно как день.

12. Устремления карьериста от перепончатокрылых

Детей у Рене Малеза не было. Воспоминания развеялись, наследство тоже. Скажите, разве не странно, что такого человека могли полностью забыть всего за несколько десятилетий? Ведь он изо всех сил старался оставить по себе память. Даже благотворительные дары были щедрыми: насекомые, владения в Руслагене, бесподобное собрание произведений искусства.

Я разыскал его племянников. Приветливые люди со светлыми воспоминаниями о человеке, чья известность относилась совсем к другому времени, о чудаковатом родственнике, шедшем по жизни своим путем и всегда пребывавшем в одинаково бодром настроении. Они с удивлением и вроде бы даже смущенно заулыбались, когда я рассказал, что энтомологам повсюду, по всему миру, известно его имя, пусть только в связи с ловушкой. В их семьях его звали Куколкой. Почему, никто толком не знает — просто ласкательное имя, из тех, какими в каждой семье всегда не прочь наделить особо своенравных родственников. Племянники с готовностью принялись искать у себя в потайных уголках и на чердаках полузабытые памятные вещицы и следы. Они предоставили мне все, что нашли. Пожелтевшие газетные вырезки, несколько писем, пачку открыток, его паспорт, фотографии. Не много.

Во всяком случае, мне удалось понять, что его звездный период пришелся на 1930-е годы. Правда, в иные дни я склонен рассматривать его жизнь как сплошной и непрерывный звездный период, поскольку, думаю, именно так видел ее он сам, но если оценивать его как человека в какой-то степени публичного, успешного в глазах других, то 1930-е годы, безусловно, выделяются.

Малез вернулся домой. Почему? Никто не знает. Его возвращение в Швецию остается столь же необъяснимым, как и то, почему он провел на Камчатке почти все 1920-е годы. Возможно, возникало слишком много бюрократических проблем. Его сохранившаяся советская трудовая книжка выдана в 1929 году. Она полна штампов и таинственных записей, а среди чердачных находок имеются также две потрепанные, но читаемые справки, детально регламентировавшие отлов соболя, за счет чего он временами жил. Я прекрасно представляю себе, что Малез, или "гражданин М.", как его именовали в документах, был не слишком доволен тем, что Управление сельского хозяйства Камчатской области связывало его по рукам и ногам. Он бросил свою затею и навсегда покинул тундру. Возможно, он просто уже сделал там то, что хотел.

После нескольких месяцев интенсивной охоты на перепончатокрылых под Владивостоком летом 1930 года Малез отправился на поезде в Стокгольм.

Откуда он брал средства к существованию в последующие годы, неизвестно, но есть основания предполагать, что он жил на наследство в сочетании с гонорарами за лекции, стипендиями и грантами на личные исследования, в частности от Академии наук. Только в 1938 году он устраивается на постоянную должность в энтомологический отдел Государственного музея естественной истории. И работает там до 1958 года. Впрочем, не будем опережать события. Сперва о карьере. Она оказалось блистательной.

Малез был прежде всего собирателем — в этом нет никаких сомнений. Он обладал необходимой фантазией и главное — упорством, неиссякаемой энергией. Но в отличие от многих других талантливых собирателей, оказывался также деятельным, умелым и напористым, когда дело доходило до научной обработки улова. В профессиональные журналы бурным потоком хлынули педантичные статьи о таксономии настоящих пилильщиков, а уже в 1931 году вышла первая часть его до сих пор не утратившей актуальности таблицы для определения их видов, имеющихся в Швеции.

В это же время, в 1933 году, он женился на Эббе Сёдерхелль — учительнице, преподававшей биологию и основы религии в школе на острове Лидингё. И тот факт, что он назвал ее именем перепончатокрылое из Бирмы, надо не считать случайностью, а истолковывать в соответствии с принятым среди энтомологов обычаем — как любовь.

Есть, правда, такие, кто утверждает, будто до этого наш герой успел побывать в еще одном фиктивном браке — с писательницей Ви-ви Лорент. Однако несмотря на то, что я весьма старательно исследовал этот вопрос, мне удалось обнаружить лишь свидетельства того, что они были очень хорошими друзьями. Честно говоря, я думаю, что тут мы имеем дело с ходившим среди родственников слухами, которые с годами стали по инерции считаться свершившимся фактом. Возможно, слух пустил сам Рене. Меня бы это не удивило. В принципе, они могли быть женаты. Согласно легенде, которая рассказывается в маленькой биографии Малеза, размноженной в ничтожном количестве экземпляров, идея брака заключа лась в том, чтобы вместе поехать в Египет. Там, правда, Виви сошлась с ботаником Гуннаром Текхольмом (за которого потом, вне всякого сомнения, вышла замуж), после чего Рене якобы уехал домой. Но, повторяю, я не думаю, что все это правда.

Упоминаю же я об этом отчасти потому, что жизнь на острове научила меня ценить долетающие издали сплетни, отчасти поскольку дружба с Виви, какой бы близкой она там ни была, возможно, говорит кое-что о Рене Малезе. Его, похоже, тянуло к сильным, самостоятельным женщинам авантюрного склада. Задолго до того, как Виви Текхольм Лорент стала известным на весь мир профессором ботаники Каирского университета, она удачно дебютировала в качестве молодой писательницы, в точности как Эстер Бленда Нурдстрём. И тоже с отчаянно острыми социальными репортажами. В чем-то они действительно напоминают друг друга, хотя каждая в отдельности являет собой уникальную для своего времени женскую судьбу. Одно из различий заключается все же в том, что Виви прожила столь же долго, как Рене. В 1972 году она присутствовала на праздновании его 8о-летия и от души повеселилась там. Тому имеются фотосвидетельства.

Эбба Малез производит, безусловно, впечатление чуть менее авантюрного человека. Обратите внимание: чуть. Она тоже не сидела дома на острове Лидингё за вязаньем, пока ее супруг покорял мир. Напротив. В тот же год, как они поженились, Эбба с удовольствием отправилась вместе с мужем в плохо профинансированную и, мягко говоря, рискованную экспедицию в Бирму и там, в диких местах, нередко лично обеспечивала успех предприятия.

Малез, как видите, никак не мог угомониться. Он все-таки был исследователем неизведанных мест и воистину владел этим искусством. Несколько лет за микроскопом, вероятно, показались ему излишне спокойными. Во всяком случае, он явно понял, что действительно эпохальная работа об азиатских пилильщиках предполагает сбор материала не только в Советском Союзе. Самые белые пятна на карте естествоиспытателей находились в горных тропических лесах северной части Бирмы и граничащей с ней провинцией Юньнань на юге Китая. Туда он и собрался, предполагая испытать там свою хитроумную ловушку. Он уже успел продемонстрировать изобретение в Стокгольме и в Британском музее Лондона, однако вызвал лишь насмешки. Способности Малеза как собирателя ни у кого не вызывали сомнений, но ловушка для мух считалась чистейшей воды шуткой. Время доказало обратное.

Экспедиция в Бирму получилась довольно короткой вылазкой, по крайней мере по меркам Малеза. Она продолжалась с конца 1933 года до начала 1935-го, но принесла ему огромный успех, во многом благодаря сшитым в Рангуне ловушкам, которые превзошли даже его собственные ожидания. К тому же ему удалось с помощью Эббы превратить всех детей из окрестных деревень в полевых ассистентов — столь же неутомимых, как он сам. Эбба ведала аптечкой экспедиции, и вскоре слава о ее таланте лекаря распространилась по всей глуши. В рассказе о поездке, напечатанном в журнале "Имер", Рене пишет:

Народ приходил со всевозможными ящерицами, змеями, домашней утварью и тем, что, они считали, нам

может пригодиться, а по утрам, по окончании медицинского приема, являлись все деревенские дети, каждый со своей бамбуковой трубочкой; когда же они вынимали сделанные из мха затычки и высыпали содержимое трубочки, следовало быстро ловить разбегающихся в разные стороны жуков, сороконожек и прочее, что могло уместиться в кусочке бамбука.

Базу они устроили в Камбаити — маленькой деревушке, расположенной на высоте две тысячи метров над уровнем моря, в северо-восточном конце страны, совсем рядом с китайской границей, неподалеку от истоков реки Меконг. Тут простирались целинные земли, дикие во всех отношениях. Тропические леса были практически нетронутыми, фауна насекомых — почти полностью неизвестной, а жившие в горах люди только недавно отказались от охоты за головами и других настолько варварских обычаев, что англичане — колониальные власти взяли с Малеза расписку в том, что все поездки по окрестностям он предпринимает на свой страх и риск.

Рене это было не впервой. Его едва ли страшили как дикари, так и убогий образ жизни в задымленных хижинах с плесенью на полу и протекающими крышами. Не знаю, как уж там получилось, но Эбба, похоже, в эту жизнь втянулась. Одной из ее задач в Бирме стало покупать и выменивать этнографические предметы — одежду, оружие, музыкальные инструменты, предметы искусства и разного рода орудия труда, и глядя на результат (собрание находится в Музее мировой культуры в Гётеборге), можно утверждать, что она, по всей видимости, тоже довольно легко пускалась в приключения. В один из дней они перешли границу с Китаем.