Уследить за мыслью автора нелегко, но положение еще более усугубляется, когда Кундера переходит на третью линию, которую, скорее всего, можно назвать сатирой, обличающей французскую интеллигенцию, или комедией, где в повествовании появляются плясуны. "Плясун отличается от заурядного политика тем, что он жаждет не власти, а славы; он не стремится навязать миру то или иное социальное устройство (оно беспокоит его куда меньше, чем собственный провал), он жаждет властвовать сценой, где могла бы вовсю развернуться его творческая личность". Насколько я могу судить после неоднократного прочтения книги, это и есть главная линия в "Неспешности". Заглавие в основном подразумевает продолжительные любовные игры, которым предаются в новелле Денона некая мадам де Т. и ее любовник. В любом случае в книге говорится о совсем других оргиях, нежели те, которым обычно предаюсь в кустах я. Это стало мне ясно еще на мостках, в тени.

Но морфология честолюбия — тоже достойная тема, подумал я, да и плясуны показались мне на редкость знакомыми, поэтому я стал читать дальше и чуть не упал в море от удивления, когда внезапно, без всякого предупреждения, в повествовании возник один мой старый знакомый. Тут книга меня захватила.

В старом замке, а теперь конференц-отеле, где Милан Кундера с женой только что поужинали, наслаждаясь восхитительным бордо, как ни странно, проходит конгресс энтомологов. Он незамедлительно включается в вымышленную историю в качестве сценической площадки для трагикомических фокусов плясунов и совратителей, но по крайней мере один из участников конгресса не настолько закамуфлирован, чтобы я не смог его узнать. "Холл мало-помалу заполнялся, прибыло много французских энтомологов, были иностранцы, в том числе один чех лет шестидесяти..."

Из книги мы узнаем, что человек этот, чья судьба похожа на судьбу самого Кундеры, был в Праге очень успешным научным работником — профессором, который занимался исключительно мухами но тем не менее угодил после советского вторжения 1968 года в немилость и, подобно многим другим интеллигентам, оказался вынужденным зарабатывать себе на хлеб рабочим на стройке.

Его отлучили от науки на целых двадцать лет, но он все-таки собирается сделать небольшое сообщение о пражской мухе, Musca рга-grensis, которую он открыл и описал еще в молодости. Он с волнением ожидает своей очереди; понимает, что его доклад не представляет собой ничего особенного, но как только председательствующий предоставляет ему слово, его неожиданно охватывает душевный трепет. Стеснение внезапно отступает. У него наворачиваются слезы, и он решает поддаться чувству и поведать коллегам, совсем кратко, о своей судьбе; несколько вступительных слов о том, как он счастлив снова очутиться среди старых друзей. Друзья у него имелись и на стройках, но не хватало страсти — страсти к энтомологии.

Публика тоже приходит в волнение. Зал встает и аплодирует, все кинокамеры обращаются к чешскому ученому. А тот плачет от счастья. "Он сознавал, что переживает один из величайших моментов своей жизни, миг славы, да-да, славы, почему бы не воспользоваться этим словом; он чувствовал себя великим и прекрасным, он чувствовал себя знаменитым и от всей души желал одного: чтобы его путь к креслу был как можно более долгим, чтобы ему не было конца".

Ученый настолько растроган, что забывает сделать доклад.

Милан Хвала! В книге его зовут как-то иначе, но прообразом должен быть Милан Хвала. Прага с давних пор является своего рода столицей европейской энтомологии, а Хвала — одной из действительно крупнейших ключевых фигур, он широко известен среди специалистов и аж с 1960-х годов считается непревзойденным знатоком многих видов мух. У меня на полках стоит целый ряд его книг; монография о европейских слепнях (семейство Tabanidae) в пятьсот страниц и несколько томов, посвященных, возможно, главной области его интересов —

Empididae, семейству мух, которое по-шведски почему-то называется плясуньями.

"В каждом собрании находятся дезертиры, ускользающие в соседнее помещение, чтобы там выпить". Впрочем, эта сюжетная линия, естественно, довольно быстро сходит на нет, а поскольку Кундера верен себе, одному из его плясунов — приверженцев нарциссизма удается при помощи абсолютно неправдоподобного (уж поверьте мне) трюка выудить из вполне типичной для конференции энтомологов галереи образов женщину, которую можно соблазнить, ибо "истинная победа, единственная, за которую стоит бороться, сводится к тому, чтобы побыстрее подцепить женщину в безнадежно лишенном эротичности обществе энтомологов.

С последним я полностью согласен. Женщин среди участников конгрессов обычно просто нет. А те немногие, что случайно попадаются, чаще всего оказываются законными половинами величайших чудаков, женами-сопровождающими, которые с таким же успехом могли бы сойти за персональных ассистентов клиентов психиатрического отделения. Ну, возможно, это и несправедливо, но факт остается фактом: одинокой женщине не найти более легкого места для охоты на мужа, чем сборище энтомологов. Оригинальные личности и никакой конкуренции. Просто совет.

На чем мы остановились? Ну конечно на неспешности.

На данной мне от природы теме.

Которая, вероятно, просто является недопустимым упрощением, попыткой направить мысль по ложному следу или поэтической парафразой, предназначенной для сокрытия и превращения в добродетель ряда наследственных проблем и вместе с тем для борьбы с обилием возможностей. Ни у кого не вызывает сомнений, что собиратель мух занимается этим делом неспешно, чисто практически — иногда не двигаясь с места, однако сосредоточенность и способность забыться, приносящие ему успокоение, если вдуматься, со скоростью никак не связаны. Он с таким же успехом может ехать на мотоцикле.

Искусство ограничения есть нечто иное, и вероятно, оно имеет мало общего с искусством как таковым. Единственное, что требуется, — мужество трезво взглянуть на реальный масштаб собственного мастерства. Некоторые видят при этом только мух, или определенных мух, в определенном месте, короткое время. Лишь исходную точку или конкретную точку, но точку. Вот и все.

14. Остров, который опустился в море

В истории биологических знаний имеется много звезд, среди которых две светят ярче, чем все остальные вместе взятые: Карл фон Линней и Чарльз Дарвин. Не знаю, какого рода открытие требуется для того, чтобы кто-нибудь когда-либо смог совершить такой же силы переворот в осознании человечеством вопросов, связанных с жизнью на Земле. Особенно Дарвина, как мне кажется, превзойти совершенно невозможно — настолько велика увиденная им и описанная в мельчайших деталях истина. Линней, разумеется, тоже велик, но мегазвездой на все времена он стал благодаря совершенному им, подобно Биллу Гейтсу, перевороту в оперативной системе, что не предполагает необходимости сформулировать некую истину на все времена.

Как бы то ни было, Линней с Дарвином создали каждый по школе в своей сфере, систематику и эволюционную теорию соответственно. Впрочем, их жизненные пути, сама хронология событий в жизни каждого из них тоже стали примером для многих поколений естествоиспытателей. Вначале, в юности, — путешествия. Затем — кропотливые, узко специализированные исследования. И как итог — революционные идеи и великие книги, постоянно выходящие новыми тиражами. Мириадам биологов удается уподобляться им, по крайней мере на первых двух этапах — в путешествиях и полной концентрации на узкоспециализированных исследованиях. Сбои обычно начинаются только в последней фазе. Боюсь, что Рене Малез не стал исключением из этого грустного правила.

Или ему просто не повезло?

Прежде чем подступаться к его самым смелым идеям, нам стоит еще ненадолго задержать взгляд на двух создателях научных империй, хотя бы для того, чтобы отметить другое любопытное сходство между ними: они не были одиноки в своих идеях. Ни Линней, ни Дарвин не являлись до такой степени единственными в своем роде, как хочется думать последующим поколениям. По поводу теории естественного отбора хорошо известно и с самого начала признавалось, что Альфред Рассел Уоллес — молодой естествоиспытатель, занимавшийся собирательством на островах Юго-Восточной Азии, сформулировал ту же идею, что и Дарвин. В некоторых отношениях его мысли являлись даже более оригинальными, но он не был столь обстоятелен и последователен, как старик из Даун Хауса. К тому же вопрос об авторстве решался в его отсутствие.

Тот факт, что и Линней тоже не был од-ним-единственным, менее известен. Это долгая история. Излагать ее здесь я не собираюсь. Отмечу лишь, что на заднем плане почти всегда присутствует кто-то еще. В случае Линнея такого человека звали Петер Артеди (1705—1735)- В° время учебы в Уппсальском университете они тесно дружили; Петер, уроженец прихода Анундшё провинции Онгерманланд, был на два года старше и обладал ничуть не меньшими знаниями о природе, чем его младший приятель из прихода Стен-брухульт. Великую систему они разрабатывали вместе. Не по отдельности, по случайному совпадению, как Уоллес с Дарвином, а вместе, годами трудясь вдвоем. Мне думается, что истинным гением был именно Артеди. К несчастью, он утонул в одном из каналов Амстердама всего лишь тридцати лет от роду. По-видимому, он покончил с собой. Все лавры досталась Линнею.

Так вот, у Рене Малеза тоже имелся компаньон. Отшельнику из диких мест в конце концов потребовалось, чтобы кто-нибудь вытащил его из глубокой скважины систематики пилильщиков, дав возможность двинуться дальше, в свободный мир общих синтезов. Человека этого звали Нильс Однер, он был палеозоологом, специалистом по ископаемому планктону. Держался он скромно, чего не скажешь о Малезе.

Многие систематизаторы, естественно, с большим удовольствием сидят за микроскопом и исследуют выбранную тему. Перспектива стать крупным специалистом в чем-то малом, все равно в чем, является для них достаточным стимулом. Решать мировые загадки они предоставляют другим. Именно систематизаторы часто обладают достаточно адекватной самооценкой, чтобы сохранять постоянство в малом, но необходимо помнить, что во времена Малеза пуговицеведы действовали значительно активнее и смелее, чем сегодня. Вопрос, почему это происходило, заслуживает отдельной дискуссии, но я считаю одной из причин столь свободного полета мысли у довольно узких специалистов в области энтомологии и ботаники то, что они занимались естественной историей в полном смысле этого слова. Кстати, география растений и животных, то есть история распространения флоры и фауны, являлась в каком-то смысле шведской специализацией в биологических исследованиях. Одним из ведущих ее представителей был Эрик Хультен. Благодаря опыту, полученному им на Камчатке и в более поздних экспедициях, к его позиции в щекотливых дебатах по поводу районов, пребывавших под глетчером во время последнего наступления ледников, относились с глубоким уважением. Точно так же исследователь жуков Карл X. Линдрут сумел внести важный вклад в изучение древней истории северного полушария.