* * *

— Не верю! Ни единому слову не верю! — взволнованный Теодоро де Кастело Бранко в гневе вскочил на ноги и выпрямился, всем своим видом выражая возмущение. Ни разумом, ни сердцем не мог принять он только что услышанную, непостижимую историю. — Неправда! Все неправда, и глупо верить в эту ложь.

— Выслушай меня, отец… послушай… Клянусь, первое, что я сделал — отчаянно закричал: «Нет, я не верю!..» Я не хотел верить в это.

— И потому единственное, о чем ты продолжаешь думать, что Вероника — распутница и вульгарная авантюристка!

— Это не так, папа, совсем не так, ведь она вполне могла угодить в сети любви…

— Любви?.. К кому?.. К этому глупцу Рикардо?..

— Раньше ты говорил, что он был незаурядным человеком. Ты отзывался о нем, как о благородном, обаятельном мужчине, истинном кабальеро.

— Да, конечно, не отрицаю, только при чем здесь это?.. Какая разница, из-за кого порядочная девушка из рода Кастело Бранко потеряла голову…

— Вероника — женщина из плоти и крови, и неважно, что она — Кастело Бранко. Она может любить как все, и, как все сходить с ума, если какой-нибудь мерзавец станет нашептывать ей на ухо завораживающие слова, от которых женщины обычно тают!..

— Никогда бы не подумал, что Рикардо окажется подлецом…

— Люди часто обманываются, думают одно, а на деле — по-другому… Ты много раз говорил о дружбе Вероники с этим человеком.

— Не стану отрицать, Рикардо был больше, чем друг, он был своим человеком в доме, почти членом семьи.

— Они всегда были вместе, и повсюду ходили вдвоем…

— Этого я тоже не могу отрицать. С ними почти всегда ходила Вирхиния, но она возвращалась вся в слезах и жаловалась каждому встречному и поперечному, что они не обращали на нее внимания.

— Куда уж яснее?.. У них были одни и те же увлечения: рисование, игра на фортепьяно, спорт… они читали одни и те же книги.

— Для обвинений всего этого мало. Где доказательства? Будь любезен, предоставь их… Уму непостижимо, как ты мог, не имея ни одного доказательства, поддаться на обман.

— Какие еще нужны доказательства, если и так все очевидно?..

— Кто их видел?..

— Вирхиния…

— Это — неправда!..

— Она не раз своими глазами видела, как Рикардо влезал в комнату Вероники через окно. Вирхиния плакала и клятвенно уверяла меня, что это правда. Она часто видела их, но молчала из жалости и еще потому, что Вероника вынуждала ее молчать!..

— Чушь! Чудовищная и смехотворная небылица.

— Эта чудовищная и смехотворная небылица порвала мне душу в клочья, к тому же она отлично объясняет последующее поведение Вероники…

— Какое поведение?..

— Вероника мне отказала. Она боится моих признаний в любви и взамен предложила сестринскую любовь, скрываясь за непонятным молчанием.

— Отказала?..

— Да, папа, совесть вынудила Веронику отказать мне.

— Ты не можешь строить домыслы.

— Это не домыслы, папа, это похоже на ужасную правду. Подумай сам: помнишь, ты говорил, что любишь Вернику, как родную дочь, но тебя не ослепляет отцовская любовь. Ты тысячу раз давал мне понять, что…

— Предположим, что Рикардо был влюблен в Веронику. Я тысячу раз видел, как он шептался о чем-то с Вирхинией, и предположим, что она была его жилеткой для слез, задушевной подружкой, которая выслушивала жалобы на муки безнадежно влюбленного…

— Безнадежно?..

— Порой Вероника была очень жестока с Рикардо: посмеивалась, что он недостаточно честолюбив, что он романтик… а он воспринимал ее шутки всерьез.

— Шутки?..

— Конечно… Вероника имеет привычку подшучивать над друзьями, но не использует при этом всякие женские штучки; она достаточно прямолинейна, чтобы говорить открыто, и достаточно смела, чтобы выражать свои мысли, не заботясь о том, что это может кому-то не понравиться…

— Да, Вероника именно такая, но в этом чудовищном случае все сходится на том, что она ломала комедию. Вероника любила Рикардо, и ее шутки были маской, за которой она скрывала душевную правду. Она любила его и хотела заставить измениться, перестать быть ничтожным фантазером-бедняком… и он из любви к ней…

— Ш-ш-ш!.. За дверью кто-то есть. Если это — твоя мать, она ничего не должна знать. Слышишь?.. Ни единого слова!.. Молчи и притворяйся. Ступай, открой дверь…

Джонни послушно пошел к двери.

— Вирхиния?! — удивленно воскликнул он.

— Джонни… Дядя Теодоро… Простите меня, но, проходя по коридору, я услышала ваши голоса. — Вирхиния со страдальчески-печальным, кротким лицом стояла в дверях. — Дядечка, миленький, я не хотела, чтобы ты узнал об этом. Джонни не сдержал слова, но я его не виню. Он так страдает.

Теодоро с трудом сдержался, чтобы не выплеснуть в словах неудержимый гнев, клокочущий в душе. Перед этим кротким смущенным личиком и синими, вечно заплаканными глазами любое, даже самое безобидное возражение кажется неоправданно грубым…

— Я очень плохо поступила, Джонни. Мне не нужно было говорить тебе об этом. Я знала, что ты не сдержишь клятву, не сможешь сохранить в секрете мой рассказ. Но я была в отчаянии, видя, как ты страдаешь из-за Вероники… Я знала, что этот кошмар когда-нибудь случится… Теперь об этом узнают все, узнает тетя Сара… Вероника никогда не простит меня!.. Мне не следовало прощать тебя, Джонни, потому что ты поклялся молчать… О, господи!..

— Тебе незачем так убиваться, Вирхиния. И незачем упрекать Джонни, у него на душе и так всего предостаточно. К тому же, я тоже дал слово молчать, и первый воспротивлюсь тому, чтобы Сара узнала что-то об этом скандале…

— Конечно, ты хочешь защитить Веронику. Ты такой добрый, дядечка… Тетя Сара очень справедливая и честная, но ее не проведешь. Твоя любимица не смогла ее обмануть, тетечка никогда не заблуждалась на ее счет…

— У меня нет любимчиков!.. И я не согласен с тем, что Сара честней и справедливее меня. Однако, именно для того, чтобы быть честным и справедливым, нужно знать всю правду до мелочей, на которых основаны обвинения.

— Я никого не обвиняла, дядечка. Если вы не хотите верить мне — не верьте. Если думаете, что я солгала, я уйду из этого дома… Буду просить милостыню или пойду в услужение. — Дрожа всем телом, Вирхиния закрыла лицо руками.

— Ты — самый справедливый в мире, папа, это я виноват, — потрясенный Джонни вплотную подошел к отцу. — Вирхиния не хотела говорить, но я ее заставил.

— Тебе не нужно кого-то защищать, сынок. Мы — семья, а не суд. До сих пор наш домашний очаг был чистым и добропорядочным, и всем нам одинаково важно, чтобы тень позора и бесчестья не упала на наше незапятнанное имя. Даст бог, и о только что раскрытой нами гнили и моральной проказе не узнают ни друзья, ни слуги. А тебя, Вирхиния, больше всего нужно упрекать за то, что ты до сих пор молчала, и никому ничего не говорила. Ты должна была рассказать мне, когда это только что случилось. Тогда было время предотвратить эту пагубную дурь. Я поженил бы Рикардо и Веронику, потворствуя их слабости, и исправил их безрассудство…

— Но, папа…

— Я говорю так, чтобы вы знали: никто не уйдет из этого дома опозоренным, и не будет ни единого слуха, который может оскорбить, или запятнать нас. Одним словом, никто из вас не останется без денег. А чтобы я знал, как мне вести себя в дальнейшем, и что делать, я должен понять: то ли Вероника — распущенная женщина, то ли ты — ничтожная клеветница!

— Нет, дядечка, нет! — испуганно вскрикнула Вирхиния.

— Правда не просочится за пределы этих стен, но она необходима, и я требую ее. Пойди, поищи Веронику, Джонни…

— Что ты хочешь, папа?

— Дядечка, миленький! — взмолилась Вирхиния.

— Пусть Вероника немедленно придет сюда, Джонни, но без твоей матери. А ты, Вирхиния, повторишь при ней слово в слово то, что рассказала Джонни!..

— Дядечка, родненький, я уже поклялась тебе, что это — правда… что я своими глазами видела того мужчину, как он залезал в окно ее комнаты. Я много раз слышала, как он выходит из двери ее спальни, видела, как они целуются в парке, на верховой прогулке… Зачем только я сказала?.. Разве я могла придумать такую чудовищную ложь?.. Я рассказала об этом только для того, чтобы спасти Джонни от женщины, которая недостойна его… Жизнью своей клянусь и памятью моих родителей!..

— Ну, хватит, довольно! — прервал Вирхинию Джонни. — Ты и сейчас не веришь ей, папа? Не знаю, может ты и сомневаешься, но я абсолютно уверен. Мне больше ничего не нужно, чтобы поверить ей. — Джонни встал перед отцом, а Вирхиния, скорчившись, упала на диван, готовая рискнуть и пойти ва-банк.

— Что ж, этот нервный срыв очень кстати! — заметил дон Теодоро.

— От волнения ты совсем потерял рассудок, папа!.. К тому же, вспомни, что ты не имеешь права воспользоваться ее признанием. Вирхиния не виновата. Я сотню раз сказал тебе, что заставил ее говорить… Вирхиния!.. Вирхиния!.. Сделай же что-нибудь, папа, помоги мне!..

— Откройте! — за дверью неожиданно раздался голос доньи Сары. — Немедленно откройте дверь!

— Только этого нам и не хватало! — пробурчал себе под нос дон Теодоро. — Входи, Сара, дверь не заперта!

— Джонни, Теодоро! Что происходит?.. О, боже, Вирхиния, душенька моя! Да что же с ней?.. Доченька!

— Не переполоши всех, Сара, у Вирхинии просто разыгрались нервы.

— Я говорила с доктором, и отлично знаю, что с ней, в отличие от тебя! — Набросилась на мужа донья Сара. — Ты всегда недолюбливал Вирхинию, и тебя никогда не интересовало, что с ней, а вот я ее любила и люблю! Нужно позвать врача, слышишь?

— В доме есть десяток слуг, которые в состоянии вызвать врача, а меня оставьте в покое!..

— Джонни, позови доктора Андреса, скорее! — суетилась донья Сара. — Поторопись, Джонни, прошу тебя!..