Но временами она была совсем другой, и тогда ее небесные глаза излучали странный стальной блеск. В них сверкали воля и неожиданная сила, но почти тотчас же веки с густыми ресницами опускались, приглушая и скрывая этот блеск.

— Я знаю, что ничуть тебе не нравлюсь, Джонни — плаксиво протянула Вирхиния.

— Ну что за вздор, малышка!

— Я поняла это с того дня, как ты приехал. Взглянув на Веронику, ты ослеп…

— Ну будет тебе…

— Конечно, тебя нельзя винить. Вероника очаровательна, а я замухрышка…

— О чем ты говоришь, душенька моя?.. — Под сводами арки, отделяющей ротонду от гостиной, появилась донья Сара де Кастело Бранко.

Высокая, импозантная, элегантно одетая женщина, донья Сара до сих пор приковывала к себе взгляды мужчин, сохранив следы былой красоты и царственности. Беспокойный взгляд доньи скользнул по лицу сына и на секунду задержался на великолепной фигурке племянницы Вероники, тотчас же став безразличным. Увидев тетю, Вероника встала, но донья Сара уже опустила глаза и с глубокой любовью посмотрела на белокурую Вирхинию, а та, словно ребенок, поспешила укрыться в ее объятиях.

— Да-да, тетечка, я — замухрышка, и ничего не стою, но ты ведь все равно меня любишь, правда?

— Не только я, — принялась утешать племянницу донья Сара, — в этом доме все тебя любят и высоко ценят. Думаю, все подтвердят тебе мои слова.

Взгляд доньи Сары остановился на примирительно улыбающейся Веронике и снова стал враждебным.

— А-а-а, так вот откуда ветер… это всё ты, Вероника, не так ли? Ну, конечно же, это ты нагрубила сестре! Вечно твои скверные шутки! Ты отлично знаешь, как чувствительна Вирхиния, и как я беспокоюсь, когда ее огорчают.

— Ты несправедлива, мама. Вероника не сделала и не сказала ничего дурного, — возразил Джонни.

— Я знаю Веронику лучше тебя… И знаю ее отвратительные привычки…

— С Вашего позволения, тетя, — прервала донью Сару Вероника. — Если я не нужна Вам, то пойду в свою комнату.

— Вероника! — Джонни попытался задержать сестру.

— Оставь ее, Джонни! — досадливо сказала донья Сара.

— Но, мама, я не могу оставить ее просто так. Ты без всякой причины наговорила ей кучу гадостей. Ведь это я разговаривал с Вирхинией, когда ты вошла… С твоего позволения, мама.

— Это уже слишком! — возмутилась донья Сара. — Джонни… Джонни!

— Не зови его, тетечка. Не сердись на него и не ругай. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь огорчался. По мне, так неважно, что остальные меня не любят… Ты меня любишь — и этого довольно!

* * *

— Вероника… я хочу попросить тебя, чтобы ты простила маму…

— Ой, Джонни?! — Вероника медленно обернулась, услышав раздавшийся за спиной голос Джонни де Кастело Бранко. Юноша стоял в глубине большой террасы, обращенной в парк, и вдыхал густой, насыщенный вечерними майскими ароматами, воздух. На застекленной ротонде, под голубыми небесами, Вероника казалась еще более ослепительной и красивой, несмотря на тень грусти в глубине ее блестящих глаз.

— Мама дурно обошлась с тобой.

— Не волнуйся, я уже привыкла.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного, Джонни, так что не стоит беспокоиться. Насильно мил не будешь. Мне не посчастливилось понравиться тете Саре, вот и все…

— Уму непостижимо. Почему?

— Ее любимицей всегда была Вирхиния, с того самого дня, как в десять лет она осиротела и стала жить в этом доме, где чуть раньше приютили и согрели меня…

— В этом нет ничего особенного: твой отец был двоюродным братом моего; они с детства были не разлей вода.

— Да, два друга-шалопута. Я слышала рассказы об их сумасбродствах. Мой отец разорился, потому что полюбил. Говорили, что он сорил деньгами направо и налево, жил безрассудно, играл судьбой и жизнью, все промотал и умер в тридцать лет на нелепой дуэли из-за какой-то вульгарной женщины…

— Кто тебе это сказал?

— Это известно всему высшему свету Рио. Тетя Сара часто рассказывала эту историю при мне, когда я была еще ребенком.

— Это непростительно для мамы!..

— Почему непростительно?.. Она могла не знать, что я раньше времени разгадаю половину слов и туманных намеков. И все равно, несмотря ни на что, годы, прожитые в этом доме, были самыми счастливыми в моей жизни.

— Как же так?

— Пока не приехала Вирхиния, тетя больше меня любила, а потом разница между мной и кузиной стала слишком очевидна. Вирхиния была кроткой овечкой, а я — неукротимой задирой, она была гибкой, а я — прямолинейной, она — усердной, а я — нерадивой. Она была ласковой и нежной, а я — вспыльчивой и неудержимой. Вполне естественно, что тетя выбрала покорность и послушание. Вирхиния никогда не перечила тете и мирилась с ее капризами, а я была отважной и мятежной, как учил меня отец. Так что же ты хочешь? У меня множество недостатков, и тетя Сара не желает прощать их мне.

— А мне ты кажешься очаровательной, Вероника… Восхитительной, необыкновенной!

— Ты — самый любезный мужчина из всех, кого я знаю. Но я знаю себя. Я, и в самом деле, не умею сражаться с хитростью, да я и не хотела бороться с Вирхинией за сердце тети Сары. С другой стороны, мне дали не так уж много времени, чтобы завоевать его…

— Да, я знаю, что тебя почти сразу же определили в частную школу, между тем, как Вирхиния осталась дома.

— Она всегда была болезненной, а здесь у нее были личные учителя.

— К несчастью, ее образование не слишком выиграло от этого. Ты, наоборот…

— С моей стороны в том нет большой заслуги, меня заставляли учиться: я училась в столице, в колледже с самой строгой дисциплиной. Тетя Сара считала, что, возможно, там мне дадут то, чего не хватало. Учась в колледже, я увлеклась спортом и игрой на фортепьяно. Учителя меня ценили, и я была довольно счастлива.

— Все, кто общается с тобой, должны ценить и обожать тебя.

— Не стоит преувеличивать. Однако, так или иначе, но моя учеба затянулась, и когда, закончив колледж, я вернулась домой, то была уже чужой здесь, а Вирхиния стала избалованной девчонкой. Да ты и сам видел, как эта хилая неженка заливается слезами в объятиях тети Сары для того, чтобы та порадовала ее чем-нибудь. В этом доме капризы Вирхинии в порядке вещей, не знаю, заметил ты это, или нет…

— Полагаю, что, по крайней мере, отец додумался относиться к вам одинаково.

— Дядя очень хороший, но всегда слишком занят, хотя мы стали чаще видеть его с тех пор, как ты приехал. Он рад твоему возвращению и гордится тем, что ты стал инженером.

— Профессия инженера, как ты резонно заметила раньше, пригодилась мне только в строительстве воздушных замков. Я провел почти десять лет вдали от семейного очага, приезжая сюда на каникулы, вот только каникулы наши, как правило, не совпадали.

— Вовсе нет… Просто тете хотелось, чтобы я для пользы дела училась на каких-нибудь летних курсах… Впрочем, тетина идея, в конечном счете, оказалась не такой уж плохой: именно там я обучилась языкам и немного музыке, научилась плавать и фехтовать…

— Фехтовать?.. Я был рад, когда мне сказали, что ты превосходно фехтуешь. Знаешь, у меня появилось желание вызвать тебя на дуэль…

— Когда пожелаешь. Я к твоим услугам, но уверяю, оно того не стоит.

— А что ты скажешь о прогулке верхом сегодня вечером?..

— Превосходно!.. Если только мы не опоздаем к ужину.

— Когда скажешь, тогда и вернемся. Пойду, распоряжусь оседлать нам лошадей.

— Постой… пожалуй, нужно пригласить Вирхинию… или, по крайней мере, спросить ее, не хочет ли она поехать с нами.

— Вирхиния ужасно ездит верхом и быстро устает. Ей бы еле-еле плестись шагом в унылом экипаже, но стоит нам ускакать вперед, как она злится.

— Тете Саре не понравится, если мы не позовем ее.

— Маму я беру на себя. Лучше мы поедем, не сказав никому ни слова… А может, тебе не хочется оставаться со мной наедине?

— Ради Бога, Джонни, какой вздор!

— Иногда мне кажется, что ты меня избегаешь, что тебя тяготит мое постоянное присутствие.

— Ну что за чушь!..

— Если бы ты знала мои чувства… Если бы я мог сказать… — Джонни, как всегда, сдержался и умолк на полуслове, прежде чем признание в любви сорвалось с его губ, ибо в черных, пылающих странным огнем, бездонных глазах Вероники было что-то завораживающее и одновременно пугающее.

— О чем ты?

— Да так… Хотел бы я знать, о чем ты думаешь, постичь глубину твоей души, вот только душа твоя закрыта… так что, боюсь, мне никогда не понять ее…

— Ты неисправим, Джонни… Ну, так что, едем мы кататься верхом, или нет?

— Едем…

— Предупреждаю, что через пять минут я буду готова, и мне придется ждать тебя…

— Это любой мужчина за минуту может пять раз раздеться и одеться, тогда, как всякая женщина тратит уйму времени на переодевание.

— А ты у нас психолог!..

— А ты — самое очаровательное создание, которое я когда-либо знал. Ты как солнышко Рио…

— Но ведь о солнышке Рио ходят плохие слухи… Говорят, оно печет нещадно.

Джонни и Вероника прошли через просторную террасу. Обаятельный, элегантный юноша неплохо смотрелся рядом с красивой, темноволосой и загорелой девушкой.

Они даже не подозревали, что из-за двери застекленной ротонды за ними следили злые глаза Вирхинии…

— Тетечка Сара, они довольны жизнью… Вот увидишь, Веронике весь свет нипочем, когда она рядом с Джонни. Она сделает все, чтобы прогнать меня.

— Идем, не говори глупости… Я знаю, что ты очень нравишься брату, но, если ты, из гордости, не подходишь к нему и не разговариваешь, то…

— А что он может сделать, если она его приманивает?

— О, боже!.. Что значит, приманивает?..

— Ой, как бы это сказать… Вероника рассказывает ему всякие занимательные вещи, и при этом говорит так, что он не видит ничего вокруг, кроме нее. А потом она уходит, и Джонни, естественно, идет за ней следом, а я остаюсь в одиночестве. И так каждый раз.