Джонни обессиленно рухнул на диван и неподвижно застыл, словно раздавленный грузом своих мыслей.

— Так Вы говогите, они пошли в пагк? — вежливо спросил Бело, наклонившись к Джонни.

— Да, — тихо ответил тот.

— С Вашего позволения, месье, — откланялся Бело. — Постагаюсь найти их.

— Поступайте, как Вам угодно!

— Как я понимаю, вы собигаетесь уйти с догоги.

— Я отказался от счастья гораздо раньше, — горько усмехнулся Джонни.

— В двадцать лет это легче, чем в согок, но, если будет нужно, я постагаюсь поступить, как Вы.

* * *

— Вероника, Вероника!.. Выслушай меня, хотя бы из сострадания!..

Какая-то неведомая сила привела Веронику к аллее, вдоль которой росли кусты магнолии. Сама не зная, почему, девушка остановилась в нескольких шагах от белеющей во тьме мраморной скамейки, отражающей холодный, лунный свет.

— Между нами все сказано, Деметрио!..

— Нет, Вероника, есть кое-что несказанное, о чем ты не хотела думать и не дала мне сказать, — Деметрио шагнул навстречу жене и закрыл ей путь. — Даже злостному преступнику перед приговором позволено защищаться, — сказал он, глядя на нее с бесконечной, щемящей любовью.

— Я ни к чему тебя не приговариваю!.. Я просто возвращаю тебе свободу, — Вероника боролась с собой, пытаясь сохранить холодный и враждебный вид.

— Вероника, ты приговариваешь меня к смерти!..

— Неужели?..

— Ты отлично знаешь, что без тебя я не стану влачить свою жалкую, ничтожную жизнь…

— Почему же жалкую? Чего еще тебе не хватает для счастья? Ты молод, здоров, богат и обаятелен настолько, что заставил влюбиться в тебя женщину, которую ненавидел и которую никогда не полюбишь…

— Вероника, сейчас я, как нищий, стою перед единственной женщиной, которую люблю больше себя, перед той, что является всей моей жизнью, перед той, которую, боготворя, подвел к алтарю, и которая прогоняет меня. Вероника, я — несчастнейший из людей, ничтожество, жалкий, раздавленный червяк! Я стал таким с тех пор, как приехал в Рио. Ты и обращаешься со мной как с ничтожеством.

— Ты сильно преувеличиваешь, Деметрио, — надменно ответила Вероника, сохраняя холодность, — хотя представляю, как ты будешь теперь страдать, ведь ты привык всегда делать то, что пожелаешь, добиваться всего, что тебе заблагорассудится, успешно претворять в жизнь самые бредовые задумки, играть в свое удовольствие сердцами и чувствами людей, пробуждать любовь в своих интересах.

— Ты жестока, Вероника! — с упреком заметил Деметрио.

— Жестока? — Вероника задумалась. — Пожалуй, да… но это ты научил меня жестокости! Должна признаться, что мне отрадно видеть, как щетинится и извивается твоя гордость перед первой преградой, вставшей на пути.

— Моя гордость — всего лишь подстилка у твоих ног, Вероника. Ты топчешь ее в свое удовольствие, и с каким наслаждением!

— Чтобы этого не было, тебе достаточно уйти от меня…

— Я не уйду, — поспешно перебил жену Деметрио, — даже если ты оттолкнешь меня тысячу раз. Я не оставлю тебя, пока ты не поймешь, что моя любовь к тебе верная, чистая и искренняя. Впрочем, она была такой с первого дня, и с самого начала выдала меня. Я не лгал тебе, не притворялся, что люблю. Я действительно так отчаянно и страстно тебя любил, что тянулся к тебе несмотря на напускной лед моей злости, несмотря на планы мести… Неужели ты не помнишь мои поцелуи?.. Они без слов говорили тебе то, о чем я гордо молчал. В них я вложил всю свою душу и отдал ее тебе. — Деметрио, повесив голову, тяжело опустился на мраморную скамейку и уткнулся лицом в ладони.

Вероника понимала, что должна бежать от мужа, как можно дальше, но не могла сдвинуться с места. Ее ноги словно налились свинцом и не слушались ее.

— Твои поцелуи тоже были лживыми! — сама не желая того, сказала она, покорившись какой-то неведомой силе.

— Нет, Вероника, ты и сама знаешь, что это не так, — горячо возразил Деметрио. — Ты лжешь, говоря, что я не любил тебя. Ты отлично знаешь, что я всегда тебя боготворил. Я никогда не отрицал свою отчаянную любовь, и не женился бы на тебе, если бы не любил!

— Деметрио, какую новую игру ты затеял, какие новые уловки изобрел?

— Я сам того не понимая, связал наши судьбы узами, которые могла бы разрушить только смерть, но я сделал это не потому, что ненавидел тебя, а потому, что любил.

— О чем ты говоришь?

— Обезумев от горя, я поклялся отомстить за смерть брата. Разыскивая женщину, предавшую его, я вошел в этот дом, но, клянусь, если бы я узнал правду, что этой женщиной была не ты, а Вирхиния, я не сказал бы ей о любви, не придумал бы этот бредовый план мести. Я ограничился бы тем, что сорвал с нее маску, раскрыл ее низость и подлость, сказал бы, что она потеряла самый богатый рудник Мату-Гросу, но я не сжигал бы свою жизнь в горниле мести. Я загнал тебя в этот ад лишь потому, что вся моя жизнь целиком и полностью принадлежала тебе, и это было непоправимо. Я знал, что полюбил тебя на всю жизнь, и полюбить другую не смогу, но моя любовь была запретной, и тогда я решил идти ко дну вместе с тобой. Вероника, неужели ты этого не понимаешь, не видишь, не знаешь? — в отчаянии воскликнул Сан Тельмо.

— Поклянись, что все твои слова — правда!..

— Я клянусь тебе памятью Рикардо!!!

— Деметрио, — голос Вероники дрогнул.

— Вероника, любимая, жизнь моя, я сделаю все, что ты пожелаешь, — в глазах Деметрио затеплилась искорка надежды. — Я готов на любые испытания, жертвы, я искуплю свою вину, только не отталкивай меня, не говори, что твоя любовь умерла, иначе белый свет померкнет для меня.

— Деметрио, я не имею права прощать тебя. Я дала слово другому, тому, кто защитил меня в горький час печали, тому, кто был моей единственной опорой, когда мне было одиноко. Я не могу так вероломно предать его!

— Я сам поговорю с ним, Вероника! — с жаром продолжил Деметрио. — Он — благородный, порядочный человек, и должен понять…

— Тем больше оснований не быть вероломной!

— Вероника, я буду ползать у его ног и умолять. Я сумею объяснить, что не могу жить без тебя, и он поймет… Если ты отталкиваешь меня только из-за этого, то я уверен, что месье Бело…

— Вы пгоизнесли мое имя, месье Сан Тельмо?..

— Бело, друг мой…

— Вы очень вегно подметили, мадам, Ваш дгуг, лучший друг, и я счастлив видеть, что к Вам, наконец-то, пгишло счастье…

— Бело!..

— Пгостите меня за то, что слушал ваш газговог, но он был очень важным для меня…

— Бело, прошу Вас, — начал Сан Тельмо, но Бело не дал ему договорить.

— Не пгосите меня ни о чем, месье Сан Тельмо, не нужно. Я вовсе не собигался отбивать у Вас красавицу-жену.

— Но…

— Помните, как в моем стагеньком отеле в Куябе я в пегвый газ дал вам понять, что вы гевнуете? Так неужели я должен повтогять это сейчас?..

— Не лгите, месье Бело…

— Я лгал ганьше, догогая, а сейчас говогю пгавду. Посмотгите на эти могщины, на эти седые волосы. Чегез десять лет я стану стагиком, а Вы будете еще более ослепительны, если это возможно. Газница между нами станет оггомной, а бгак, некотогым обгазом, бессмысленным. Как истинная женщина, Вы и в подобных условиях сможете обгести счастье, но я недостаточно эгоистичен, чтобы быть счастливым за счет Вашего самопожегтвования…

— Друг мой!..

— Вы были так милы, что я объяснился Вам в любви в том стагом отеле по догоге в Пан-ди-Асукаг. Нужно было что-нибудь сделать для Вас, и Вы успокоились, согласившись на мое пгедложение. Тогда Вам было нужно именно это, но тепегь тучи газбежались, темная ночь пгошла, и взошло солнце, так что будьте счастливы!..

— У меня нет слов, чтобы выразить Вам свою благодарность, Бело! — с жаром воскликнул Сан Тельмо.

— О-ля-ля!.. Слова не нужны, месье, тепегь я знаю, что Вы сделаете жену абсолютно счастливой, как она того заслуживает. А когда вы будете пгоезжать через Куябу, то остановитесь в моем отеле, по кгайней меге, на неделю. А сейчас я пойду посплю несколько часов… уже очень поздно. В пегвом часу мне нужно быть в суде, чтобы забгать известное Вам заявление о кгаже катега. Молодость и любовь недолговечны, так не тганжигьте больше часы счастья. — Взяв себя в руки, Бело ушел, ни жестом, ни словом не выдав обуревающих его чувств. Вероника и Деметрио заметили только, что с каждым шагом он шел все быстрее. Они так и не узнали, что, скрывшись за решеткой парка, Бело вытер слезы. Молодость и любовь слишком громко кричали в их пылких, влюбленных сердцах…

— Вероника, любимая, жизнь моя, ты меня прощаешь? — с надеждой спросил Деметрио.

— Я люблю тебя, — прошептала она.