— Таня, я понимаю, назвав Льва Ивановича бездельником, ты пошутила, и всё-таки, знаешь… — заступилась за Окаёмова госпожа Караваева, вместе с Андреем приглашённая астрологом на свой день рождения, — мне кажется, это опасная шутка. А вдруг — сглазишь? И Лев Иванович превратиться если не в полного лодыря, всё-таки ему необходимо зарабатывать на жизнь, то уподобится подавляющему большинству мужчин, которые, отработав положенные часы, не хотят больше ничего знать? А уж о том, чтобы после «трудовых подвигов», выкраивая кусочки времени, писать романы, не будет и речи.

— У-у, Леночка, какая ты у нас заботливая! — неприятно задетая заступничеством не симпатичной ей госпожи Караваевой, закусила удила артистка. — Не сглажу, не беспокойся. Уж кому, как не мне, знать, где Лёвушку придержать, а где — слегка пришпорить?

На несколько минут ушедший в свои мысли, Лев Иванович упустил течение застольного разговора — только обращённое к отцу Никодиму сетование матушки Ольги отвлекло астролога от его проблем.

— Ох, батюшка, доиграешься! Ведь на тебя чуть ли не каждый день идут доносы в епархию. Это же надо додуматься — отпуская грехи, не накладывать никакой епитимьи! Мол, епитимью на вас пусть накладывает ваша совесть! А у кого её нет? А даже — если и есть? Ведь у большинства из нас совесть очень покладистая… всегда оправдывает все наши грехи. Для чего и нужен священник: чтобы напоминать, будить, уличать и, призвав к покаянию…

— …отшлёпать епитимьёй, как ребёнка! — за свою жену договорил отец Никодим, — очень удобно, матушка! Он, понимаешь, ворует, грабит, а то и убивает, а я ему: молись, постись, кайся и будешь прощён. Кем — матушка? Богом? Но ведь Бог — не Судья Человеку. После того, что, явившись во сне, мне открыл отец Паисий, а особенно после знакомства с Ильёй Благовестовым — я это точно знаю.

— Тебя, батюшка, не переговоришь, — вздохнула матушка Ольга, — ни когда ты был врачом, ни когда стал священником, ни, тем более, теперь — когда обратился в новую веру. Ведь это надо же додуматься, вместо освящённого веками словосочетания «Непорочное зачатие», начать говорить своим прихожанам: «Девственное зачатие». Вот за это, несмотря на покровительство епископа Евлампия, тебя и «расстригут» как еретика. А не за бандитов, которым, прежде чем отпускать им грехи, ты велишь полностью возмещать ущерб, причинённый жертвам их грабежей. Мифических бандитов, которые, вместо того, чтобы через церковь жертвовать «десятину» на богоугодные дела, вдруг раскаиваются и всё награбленное непосредственно раздают обиженным ими людям, тебе бы в епархии простили, а вот «Девственное зачатие» — нет, не простит даже епископ Евлампий.

— «Расстригут» — не сожгут, матушка. Надеюсь, что от времён царя Алексея Михайловича и протопопа Аввакума Россия отошла достаточно далеко. Впрочем… ладно, не будем нагнетать страсти! Лишив меня сана, никто не в силах отлучить меня от служения Христу! А прожить — проживём на государственную пенсию. Как-никак, у меня больше двадцати лет врачебного стажа. А за «Девственное зачатие», прости, матушка. По-другому, после всего, открывшегося мне за последний год, говорить не могу. Ведь термин «Непорочное зачатие» подразумевает, что всякая половая жизнь — порочна по определению. Стало быть, рождение детей естественным образом — тоже. Ну, а кому дорог тезис о божественном зачатии Иисуса Христа — должен согласиться с определением «Девственное зачатие». Ибо, являясь простой констатацией факта, оно не несёт никакой оценки и, следовательно, не может никого оскорбить: ни ортодоксального православного, ни экумениста, ни иудея, ни буддиста, ни мусульманина, ни агностика, ни атеиста. А если в епархии решат иначе… что ж! Стану священником нарождающейся Церкви Христовой Заповеди! Правда, если этой Церкви будут нужны священники. Если она не откажется от них, как от страшно скомпрометировавшего себя пресмыканием перед земными властителями жреческого сословия.

— Илья Давидович, — ответив матушке Ольге, священник обратился к историку, — только ты можешь знать, нужны ли священнослужители Церкви Христовой Заповеди? Пожалуйста, разреши сомнения недостойного пастыря. Будет ему или не будет место в твоей Церкви?

— Будет, отец Никодим! — опередив Илью, отозвалась Мария Сергеевна, — во всяком случае — в ближайшую тысячу лет. Ведь нас, духовных младенцев, в первую очередь связывают не Высокие — мало кому доступные — Истины, а обряд, ритуал, проповедь, поучение, молитва, короче: «воцерковлённость». И если убрать эти связи — невозможна не только Новая Церковь, тем паче, Религия, но даже и крохотная секта. В лучшем случае — религиозно-философский кружок немногочисленных единомышленников. И вообще, — Марии Сергеевне вдруг пришла в голову совершенно нехарактерная для неё мысль, — по-моему, никакая религия невозможна без ада. Без страха перед земным начальством. Которое (будто бы!) имеет возможность замолвить словечко начальству небесному — за своих нерадивых рабов. Разумеется — при условии полной покорности этих, низведённых до скотского состояния, рабов их «многомудрым» земным властителям.

— Машенька! — непроизвольно воскликнул Окаёмов, — я тебе это самое пытался втолковать шесть лет, а ты лишь отмахивалась от меня, как от назойливой мухи. А Илюшенька Благовестов всего за год сумел так перевернуть твои мозги! Чудеса, да и только…

— Никаких чудес, Лёвушка. Если не считать самого Илью Давидовича. Ведь Он… Он… — зная, что её муж — Мессия, Мария Сергеевна не решилась высказать это вслух, — Он неизмеримо больше, чем его видят другие. Не только ты, но и Павел, и Пётр, и даже, простите батюшка, отец Никодим. Ведь я понимаю Илью Давидовича без слов — телепатически. А если сказанное мною сейчас совпало с твоими мыслями — это от несовершенства нашего земного языка. Ведь то, что я имела в виду — гораздо глубже того, что я сказала. Илюшенька, может, ты объяснишь Льву Ивановичу, о чём я думала, нападая на земные власти?

— Попробую, Машенька, — отозвался Илья, — но только, знаешь, твои многолетние споры со Львом Ивановичем ни ему, ни тебе не пошли на пользу. А в свете того, что вам обоим открылось в течение последнего года, о них надо поскорее забыть. И твоя, и его жизни, устроившись по-новому, обрели новое — более глубокое — содержание. Наполнились новым смыслом. Вот что главное, а вовсе не лукавые человеческие слова. И уж тем более — не старые споры. Церковь Христовой Заповеди… отец Никодим, — ласково угомонив жену, Благовестов обратился не к астрологу, а к священнику, — вы считаете, что действительно может состояться такая необычная Церковь? Основанная только на любви — без малейшей примеси страха?

Пока отец Никодим обдумывал ответ, подал голос до сих пор не участвующий в общем разговоре — что, вообще-то, было не характерно для общительного, самонадеянного юноши — Андрей Каймаков:

— Извините, пожалуйста, Илья Давидович, что вмешался в ваш разговор с отцом Никодимом, но мне, правда, очень важно знать… нет, вы не подумайте, я не из суеверия, я из-за Еленочки… — назвав интимное имя своей взрослой любовницы, мальчик смутился, покраснел и, избавляясь от неловкости, поторопился с вопросом, — так вот! Еленочка — ой, Елена Викторовна! — мало того, что не крещёная, но и вообще не хочет креститься. Считает, что ей это не нужно, что Бог судит людей не по их принадлежности к той или иной религии, а по их делам. Нет, я, в общем-то, с ней согласен, но, знаете, когда вокруг все крещёные… как-то неловко выглядеть белой вороной. Ну, я и подумал, может, Елена Викторовна захочет креститься в вашу веру? Так вот, если она захочет — как? Это возможно?

— Андрюша! — резко вмешалась рассерженная Танечкиной отповедью госпожа Караваева, — прежде, чем задавать этот вопрос, тебе следовало бы поинтересоваться моим мнением!

— Елена Викторовна, мне кажется, вы сейчас чересчур строги к Андрею, — на выручку юноше поспешил Илья Благовестов, — ведь он наверняка спросил из лучших побуждений. А что не заручился вашим согласием, так ведь он же не имел в виду крестить вас против вашей воли, он же поинтересовался чисто теоретически — возможно ли в принципе такое крещение. Я думаю, что на этот вопрос лучше меня ответит отец Никодим. Никодим Афанасьевич, — заступившись за Андрея, историк обратился к священнику, — по-моему, Вам следует ответить сразу на оба вопроса — мой и Андреев. Ведь, не смотря на внешнюю разницу, внутренне они связаны.

— Пожалуй, Илья Давидович… — немного подумав, согласился священник. — Молодой человек, обратившись к юноше, отец Никодим невольно стал в позу мэтра, — ортодоксальное христианство считает крещение важнейшим таинством. Но так было не всегда — раннее христианство не знало этого обряда. Более того, людям, жившим спустя одно, два поколение после Иисуса Христа, вряд ли могло прийти в голову сделать символом Спасения орудие мучительной казни. Это позже, когда в христианстве возобладали мученические — и, к несчастью, мучительские! — мотивы, церковь освятила крест. Так что, отвечая на твой вопрос, я скажу: если Елена Викторовна хочет считаться православной, то она обязана креститься. А вот если думает присоединиться к церкви Христовой Заповеди, то — нет. Не обязана. Ибо церковь основанная на любви, не может предписывать своим членам поклонение орудию казни. Другой вопрос, может ли вообще состояться церковь, основанная на одной любви, без примеси страха? Да, Илья Давидович, — ответив Андрею, священник вновь обратился к историку, — загадал ты мне загадку… Наверное — может. Но только — если захочешь Ты. Ибо ни я, ни Лев, ни Павел, ни Пётр, ни Андрей не имеем столько Любви, чтобы она смогла потеснить Страх хотя бы в одном человеческом сердце.

— А как же мы, женщины?! — возмутилась Танечка, — отец Никодим, меня всегда бесил мужской шовинизм наших священнослужителей, и вы — туда же! Говоря о Церкви Христовой Заповеди — Церкви, основанной только на Любви, без примеси Страха — вы совершенно игнорировали нас, женщин. Хотя, смею надеяться, и у меня, и у Машеньки, и у матушки Ольги, и у Елены Викторовны не меньше любви, чем у вас, Лёвушки, Петра, Павла и Андрея. А может — и больше! Вот только… — Татьяна задумалась и после небольшой паузы продолжила менее уверенным тоном, — как же злодеи — которые мучают и убивают людей? Им — что? Так никогда и не воздастся за совершённые злодеяния?