Сегодняшний день, который включил себя предложение экранизировать ее сценарий, и не кем-нибудь, а обладателем Каннской пальмовой ветви, первую в жизни истерику и известие о том, что ее регулярно обворовывали, подходил к своему естественному финалу.

К тому, что ей нужно вернуть любимого человека.

А иначе — финала нет. Без него — вообще ничего нет.

***

— Дина Андреевна, я был уверен, что вы приедете, — ее встречает сам Кулик. Как когда-то встречал Игоря — а на Дину тогда он глянул лишь мельком. Сейчас — словно Дина сама стала Разиным. Хотя… в каком-то смысле так оно и есть. Тогда она была красиво и нарядно одета, заказывала себе «Мэри Пикфорд» и не знала, что буквально через несколько секунд встретится с любовью всей своей жизни.

Сейчас — на ней джинсы и рубашка, волосы стянуты в хвост, всю косметику она с себя срыдала в кабинете-каморке в главном корпусе ВГИКа. И она здесь, чтоб вернуть себе свою любовь. По крайней мере, попытаться.

— «Мэри Пикфорд»? — Кулик, похоже, решил быть ее личным официантом. Помнит, надо же.

— Кофе, воды и сигареты. У вас можно курить? — последний вопрос, судя по реакции Кулика, был совершенно идиотский.

— Вам, Дина, в моем заведении можно все.

«Андреевна» куда-то делась. Ну и ладно. Официант — тот самый, что всегда приносил им с Лолой чай — поставил на стол чашку кофе, бутылочку «Перье» и пепельницу. На протянутом подносе лежало на выбор пять пачек сигарет, Дина взяла, почти не глядя. Она не сводила взгляда со сцены. Сегодня, помимо ударной установки и синтезатора, еще гитарист.

А потом гаснет свет, сцена тонет в темноте, оставляя освещенной лишь одинокую стойку микрофона. Начинает рокотать ударная установка, периодически тоскливо взрывается гитара. А потом музыка внезапно смолкает и на сцене появляется она.

Лола Лайонс. Великолепная Львица Лола.

Глава 14. Ведь в любви всегда — да, так не хочется — нет.



Программу на прощальное выступление Лев подбирал, не думая. Наверное, ее подбирала Лола. Хиты, то, что пользовалось наибольшим спросом публики. Никакого гребаного стенд-апа, по минимуму заигрываний с публикой, ни шагу со сцены — и Ян согласился. Но зато владелец клуба дожал Левку в другом. Единственный раз Львица Лола выйдет на бис. И Лев согласился. Один раз же. Гуляем на все деньги.

Все время работы Лолой он переживал, как бы не поправиться. Ограничивал себя в сладком и в выпечке, пробежки эти в нечеловеческое раннее время. А теперь — платья болтаются, и Гаврик, ехидно скалясь, запихивает дополнительный поролон в лифчик, чтобы скрыть это. Обещанное новое платье Лоле Лев зажал. Некогда и нет желания. Все, к черту платья, этот период в его жизни кончился.

— Ты мне обещал мужское платье!

— Будет тебе мужское.

Ну а пока — черные пайетки, диадема, в которой так что-то и продолжает царапаться, перчатки, веер, боа — лежат на столике, ждут своего часа. Макияж сегодня особенно яркий, не жалея ни теней, ни туши, ни карандаша, ни помады.

— Готова, крошка? — в гримерку заглядывает Гаврила. — Там яблоку негде упасть, битком набито.

— Крошка готова, — Лев со вздохом встает со стула и берет свой реквизит. Всовывает ноги в туфли и поворачивается спиной. — Застегни.

И, провожаемый шлепком по спине, уходит на прощание с тремя годами жизни.

***

Он не выпускал почти всю программу из рук аккордеон. Словно прятался за ним. Дорогой, немецкий, он уже увез домой, и сегодня с ним тот, его первый, подаренный Полевиным «Юпитер». Клуб ревет, скандирует, подготовительная работа Яном проведена на пять с плюсом. Но Льву все равно. Он отрабатывает ровно, уверенно, спокойно, сам удивляясь своему равнодушию. И не трогает его ни гул зала, ни поднятые вверх руки, ни пение хором.

Чем меньше публику мы любим, тем больше нравимся мы ей.

Да не все ли равно теперь.

На финал основного действия он приготовил две премьеры. Впервые за все время существования Лолы они взялись за инструментальное исполнение. Левка обернулся, кивнул гитаристу и ударнику. Последний кивнул в ответ и начал отбивать ритм.

«Каракатица» притихла.

«Каракатица» офигела.

Мусоргского здесь лабали впервые.

Гном. В собственной Левкиной интерпретации. Пожалуй, это единственное место в программе, которое сумело вызвать у него самого какие-то эмоции. Музыканты хорошие, гитарист — из джазовых, ударник — вообще отбитый на всю голову. Зажгли они так, что Модест Матвеевич, наверное, в гробу перевернулся. Чтобы поаплодировать.

А «Каракатица» молчала, пребывая в глубоком шоке. Но потом выученные Яном люди начали хлопать — и публика взрывалась аплодисментами. Ну ладно, будем считать, что тут собрались ценители классической музыки.

Лев спустил с плеча инструмент, осторожно поставил у своих ног. И поднялся со стула.

— Ну что, мальчики и девочки, загрустили? — рука в черном кружеве легла на стойку микрофона. — Сейчас будем улыбаться.

В финале он решил исполнить песню, на которую раньше никогда не замахивался. Ну а сейчас — сейчас-то уже все можно.

Если вы, нахмурясь, выйдете из дома

Если вам не в радость солнечный денек

Зал обрадовался. Зал запел. Слова знали все.

И улыбка без сомненья вдруг коснется ваших глаз.

И хорошее настроение не покинет больше вас.

А слез клоуна никто не видит.

Улыбаемся и машем веером.

Он улыбался ярко-красными накрашенными губами. Смотрел в зал, но видел лишь расплывчатое огромное пятно, не видя лиц. Один раз он увидел в толпе лицо. Кончилось это плохо.

Он смотрел в безликое море лиц и не видел, как на него смотрела девушка, сидящая за столиком, забронированным за владельцем «Синей каракатицы». Девушка смотрела на него, не замечая остывший кофе, нетронутые сигареты и не обращая внимания на то, что по ее лицу текут слезы.

***

— Лола, к тебе дама с визитом.

— На хер, — привычно и невнятно отозвался Лев. Он сидел, уткнувшись лбом в скрещенные на гримировальном столике руки. Зачем он пообещал спеть на бис? Нет сил совсем. Все через «не могу», все с огромным трудом, словно раньше они были вдвоем, а теперь он тащит это один. И Лола… Лола молчит.

Гаврик что-то так же невнятно буркнул, дверь стукнула, закрываясь. Чтобы через минуту снова стукнуть. Да что ж им неймется-то, а? Ну хотя бы десять минут дайте.

Лев поднял голову. И чуть не упал с табурета.

В дверях стояла Дина.

Он смотрел на нее, словно загипнотизированный.

Нельзя же. Нельзя за одно и то же преступление судить дважды. И казнить дважды нельзя. А его уже два раза. Сначала повесили. Потом расстреляли. Что теперь — гильотина?

Говорят, бог троицу любит. Неправильное какое-то правило.

Дина сделала шаг вперед, а потом в сторону. Из-за ее спины показался Федор с подносом.

Самое время, бл*дь, пить чай!

Но чай на столике сервирован, Федор традиционно желает приятного чаепития и исчезает.

А Дина садится на диван, берет чайник и отпивает из носика. Морщится. Наверное, горячо. Оттирает тыльной стороной руки рот. И произносит.

— Лола, мне нужна твоя помощь.

Лев даже не пытался понять происходящее. Он просто кивнул. Говорить — не мог.

— Ты очень мудрый и добрый человек, Лола, — Дина задумчиво гладила крутой бок белого чайника. — И мне очень нужен твой совет. Я оказалась… — Дина вздохнула, бросила на него краткий взгляд и снова принялась гладить белый матовый фаянс. — Я оказалась в сложной жизненной ситуации. Мне больше не к кому идти. Ты поможешь мне?

— Ра… — он прокашлялся. Лолин голос не шел. Он кончился. И Лев продолжил своим голосом. — Рассказывай.

Дина помолчала. Еще приложилась к носику чайника, уже не морщась. Глубоко выдохнула.

— Понимаешь… Я обидела человека. Очень дорогого мне человека. Человека, который очень многое для меня сделал. Не просто обидела. Я его предала.

Левке показалось, что ему в живот, внутрь, глубоко, воткнули что-то острое и шипастое и начали проворачивать. В одну сторону, в другую. Он даже вздохнуть не мог. Нет, третий раз — не гильотина. Дыба. Или чего там напридумывали веселые средневековые монахи?

Дина, откуда в тебе столько жестокости? Ты пришла ко мне говорить о Разине? Просить совета о том, как вернуться к нему? Это даже для дочки крутого продюсера перебор. В груди начало жечь, и Левка попробовал потихоньку выдохнуть. Даже дышалось через боль.

Он повернул голову. Дина, которая до этого смотрела на него, тут же отвела взгляд. И он отвел. Не мог на нее смотреть. А она продолжила.

— Поднимешь, так получилось, что… В общем этот человек… Так вышло, он не нарочно, он не хотел, у него просто не было выбора, понимаешь? — конечно, у Разина не было выбора! Он просто жертва обстоятельств. Как же хочется курить. Коньяку. И орать. На выдохе, что выплеснуть боль. Но Лев лишь кивнул, словно под каким-то гипнозом. И Дина снова заговорила: — Он был вынужден обмануть меня. Не желая мне зла. Можно сказать, это была ложь во благо, — тут Дина вдруг заторопилась, стала говорить быстрее. — А я… когда я узнала про обман… я наговорила ему кучу гадостей. Потом, когда он дал мне еще один шанс, пришел и все рассказал, все объяснил, даже прощения попросил — я наговорила ему еще больше гадостей, я оскорбила его, я посмеялась над ним… — Дина судорожно всхлипнула. — А он гордый. Он ушел. И теперь… Теперь я не знаю, как мне жить дальше. Я люблю его. Скажи, Лола, как мне его вернуть?

Последние слова Дина произнесла тихо, почти шепотом. Но они все равно гулким набатом звучали у Льва в голове.

Ложь во благо. Пришел, рассказал, объяснил, попросил прощения. Он гордый. Он ушел.

Так это что получается? Так это Дина не про Разина говорит? Это про Левку самого?!