— Третий белый танец подряд… Ну, смотри сама.

— Не все бабы потанцевали. Видишь — очередь.

Очередь и правда организовалась после пары стихийных драк — все хотели Хабарова. Хотели в прямом смысле, но надеялись хоть на танец. Теперь Хабаров танцевал с Клавдией Никитишной, главной дояркой. Ну, как танцевал — скорее, она его танцевала. Бабы рассудили, что каждой должно достаться по полтанца, но Клава танцевала уже почти целую песню руки вверх, а никто не протестовал. Главную доярку, весом в сто килограмм и ростом метр восемьдесят, женщину недюжинной силы побаивались и молчали. В очереди периодически возникали склоки, номерков то не предусмотрели, но там правила баба Валя, а она просто ветеран битв в очередях. Не забалуешь.

Интересная вышла дискотека, Хабаров слился в объятьях с Клавой, остальные в очереди, мужики робко из кустов выглядывают, удивлённые ажиотажем. Сочувствуют страдальцу, наверное. Руки вверх заканчивались, Таська отбросила сигарету и пошла на сцену, объявлять танец в четвёртый раз.

— Белый танец! — пробасила она. — Дама, следующая в очереди, приглашайте кавалера!

Следующей в очереди была Людка, продавщица единственного в деревне круглосуточного магазина. Несмотря на постоянную борьбу с алкашами, которые требовали водки после десяти вечера, женщиной она была робкой и стеснительной.

— Стоп! — крикнул Хабаров вдруг и вырвался из объятий Никитишны, которая крепко его стискивала, не обращая внимания на то, что её песня закончилась. Залез на сцену. — Дамы, я уважаю вашу потребность на реализацию в танце, но после последнего, у меня кажется сломано пару рёбер. Поэтому, чтобы никого не обидеть — все, кто хотел со мной танцевать в понедельник получат премию три, нет пять тысяч рублей! Подходить в бухгалтерию, после восьми утра! Мужики — каждый, кто станцует сегодня более трех белых танцев с означенными выше дамами получит по две тысячи!

Дамы загудели, то ли негодуя, то ли радуясь. Мужики полезли из кустов. Я пока встревожиться не успела, сейчас утеку через парк, и хрен он меня на своей мажорской игрушке догонит. Но Хабаров повернулся ко мне, нашёл взглядом сразу, безошибочно, словно знал где я, хотя стояла я в в темноте. Спрыгнул со сцены и ко мне пошёл. Убивать будет, подумала я. Бежать надо, а ноги словно к полу приросли. И чем ближе он ко мне подходит, тем мне страшнее. Вижу, какой у него бешеный взгляд. Галстук сбит, на воротнике рубашке чья-то помада. Не удивлюсь, если и правда ребра поломали.

Вдруг тихо-тихо стало. Очередной шлягер девяностых вырубился, и тишина, словно её дышит никто, даже сверчков слыдно стало. Где-то в кустах тренькнула бутылка, видимо, не все вылезли на зов.

— Тамада! — позвал Хабаров. — То есть диджей, теперь старье заказываю я. The Righteous Broters "Unchained Melody" есть?

— Поищу, — отозвалась Таська, икнула и выронила сигарету, которую едва закурить успела. Сигарета упала и рассыпалась крошечными огоньками. — Сейчас.

И бросилась к своему рабочему месту внезапно забыв, что весит больше сотни килограмм, полетела просто с грацией примы-балерины. И тишина прервалась знакомой с детства мелодией. Я сглотнула, а Хабаров ко мне шагнул, поправляя на ходу галстук. Блядь, что делать?

— Прошу, — галантно сказал он и даже чуть склонился, приглашая на танец.

И как тут откажешь, когда все смотрят, даже моих трактористов штук пять! И все знакомые лица, все. Выставлять себя посмешищем очень не хочется. А танцевать просто страшно. Это же Хабаров, я от него бегаю, а не к нему… И я дала ему свою руку, а сердце постараюсь сберечь. И насчёт тела подумать было бы неплохо. Дура, о чем думала, когда наряжалась? Надо было сарафанчик надеть с вишенками, а не это платье тонкого шёлка и с декольте, единственное моё приличное платье…

В голове миллионы мыслей, А Хабаров уже на танцпол меня ведёт. И руки на моей талии, а мои — на его плечах. Все, блин, как положено, только коленки трясутся. И колхозники все стали кругом, смотрят, нашли тоже мне, цирк…

Обычного медляка не вышло. Хабаров танцевать любил и умел. В его руках и я вспомнила, что когда-то и сама много и с удовольствием танцевала… И так хочется, чтобы танец не кончался. Во-первых, его руки на мне это нечто… непередаваемое. Так и думается, как оно было бы, если бы не явно лишняя одежда да и зрители. Во-вторых страшно. Страшно, что он зол и просто не показывает своей ярости, а потом… потом покажет. Мой Лёшка он и правда хорошим был, но в моменты ярости я его боялась. Он кричал, порой я думала — ударит. Ни разу не ударил, а страх никуда не делся. Отцом он был куда лучшим, чем мужем, хотя когда-то казалось — любовь.

А песня, казавшаяся чуть ли не бесконечной, идёт к финалу, уже слышны финальные аккорды мелодии из прославившегося на весь мир фильма «Привидение». У меня сердце бьётся кажется громче них, и руки Хабарова через платье жгутся. Ладонь лежит просто на грани допустимого — ещё немного и на ягодице. Иногда кажется, что вот спустится, но это, похоже, только обманные маневры, чтобы я не расслаблялась. А потом песня закончилась, и Таська ничего следом не запустила, опять тишина. Я от Хабарова отрываюсь, и удивляюсь — как ноги держат?

— Красиво то как, — сказала гренадерша Клава и всхлипнула. — Как в кино.

Ага, только в кино все по хорошему заканчивается, если фильм хороший… а у нас тут триллер с эроттческии уклоном, Хабаров держит мою руку и отпускать не собирается, а у меня духу вырвать её не хватает. Народ потихоньку оживляется, все вспоминают про премию за танцы, разделяются на парочки… Смеются, и дела им до меня нет!

— Господи, спаси меня! — тихо, одними губами шепчу я, музыка надёжно прячет мои слова. — Я же не могу, я только жить начала, как следует, а Хабаров… он просто меня уничтожит.

Прёт, как танк, и меня за собой тащит. Ой мамочки, что-то будет!

Запыхавшийся Виталик появился перед нами внезапно, просто из земли вырос. Поправил очки, уткнулся взглядом в моё декольте, покраснел, следом побледнел, и вроде как забыл, что собирался говорить.

— Ну? — попросила я, пока меня Хабаров дальше не утащил.

— У вас телефон не доступен! — по детски обиделся он. — Кто-то поле поджёг, с пшеницей, то, что от кладбища к лесу идёт.

Нумерологию полей так и не запомнил, вздохнула я. А потом осознала. Моя пшеница горит!!!

— Господи, ну, не таким же методом! — воскликнула я и посмотрела на небо.

Небо тёмное, ни одной звёздочки не видно. Я каблуки свои сняла и понеслась к стоянке. А потом вспомнила — машины нет у меня!

— Виталь, где твой уазик, давай ключи немедленно! — потребовала я.

— Так дома он, я же на дискотеку пришёл, мне сейчас сторож зернохранилища позвонил, сказал, полыхает…

Я топнула ногой, забыв, что босиком, и больно ушибла пятку о камень. Черт! Я не могу так стоять в неведении, пока моя пшеница горит!

— Пожарных вызвали?

Виталик кивнул. Но я не могу, не могу быть тут, когда там горит… Хабаров, о котором я и забыла, отодвинул Виталика в сторону и подкинул ключи на ладони.

— Поехали?

— Прям на мазеррати, ночью, по полям? — не поверила я.

— Бентли, а в остальном да, все верно.

Я тогда не подумала о том, что сбывается кошмар просто. Я в платье с декольте и без лифчика до кучи, ночью сажусь в тачку Хабарова и уезжаю. На поля сука, где нет никого, только пшеница романтично полыхает! Да, тогда я об этом вовсе не подумала, главное поскорее доехать, а что на селе ездит быстрее этой мазеррати? Правильно, ничего.

Автомобиль пару раз подкинуло чувствитеьно на кочках, несколько раз ощутимо царапало днище. Я на Хабарова кошусь — сейчас взбесится, что игрушка портится, и обратно повернёт. Но нет, летим вперёд, благо поле это — ближнее к деревне.

Пшеница горела. Красная линия огня пролегла по полю неровно, чуть вдаваясь клином в одном месте. Я растерялась, и снова про Хабарова забыла. Поля горели, такое бывало, но в этом году… В этом году я первый раз главный агроном. Такими темпами — последний. Приедут пожарные, наверняка уже едет трактор, который будет перепахивать поле, не давая огню дорогу. Всё сделают, но вот так смотреть просто я не могу. Ещё и огонь кажется таким безобидным, весёлым — поле горит не так страшно, как лес. Кажется, что можно потушить…

— Есть тряпка? — спросила я у Хабарова.

Тот кивнул, пошёл искать в машину. Но машина была именно такой, какой и казалась — игрушкой. Хабаров нашёл только одно, кристально чистое и не использованное ещё полотенце. Я надела свои туфли на каблуках и побежала по пепелищу, по неостывшей ещё тонкой золе, которая жглась, как недавно руки Хабарова. Только… далеко не так приятно. Я пошла от края поля. Бьёшь, сбиваешь огонь, он послушно отступает, но если замешкаться — возвращается.

— Ты руки пожжешь, — выругался Хабаров.

— Плевать.

— Чокнутая.

А потом снял свой пиджак, который наверняка миллион стоит, не меньше, размахнулся и стегнул им по огню. Потом снова. Работал молча и остервенело, только пепел в воздухе кружится и искорки порой взвиваются. До приезда помощи мы отвоевали всего метров двенадцать огненной полосы. Кажется, так мало, хотелось бы и больше, но это мои метры и я их спасла.

Устала, руки горят и от усталости, и от не сильных, но больнючих ожогов и реветь хочется. На поле я явно была уже лишней и пошла к машине, которую Хабаров отогнал в сторону, чтобы не мешала. Свет в салоне горит, села, смотрю на себя, платье безвозвратно испорчено, туфли тоже только на свалку, даже подошва поплавилась местами. Пиджак Хабарова тоже восстановлению не подлежит.

— Там следы были, — наконец сказал Хабаров. — От машины. Явно российский автомобиль, я фотографии сделал. Даже спички валялись.

Я таки всхлипнула и разревелась. Уже второй раз при Хабарове плачу, ну, вот куда это годится?