И правда, спешу. У меня машины, новый сельсовет, бухгалтерия, и ещё миллион вопросов, а я битый час по полям голодный катаюсь и ищу рыжую девицу.

— Я быстро, — обещал парень. Потом все же посомневался, но решившись, спросил. — А правда, что вы агрономшу завалили? Любку… Она у нас недотрога, мы даже на деньги спорили…

Я удивился, но не так чтобы. Мудаки встречались, мир полон мудаков. И в большинстве случаев мне на всех них посрать. Они просто не могли до меня добраться, и дело не в деньгах даже — в уверенности в себе. Единственный, кто вышибал меня из колеи, это Любка. Ну, и селезень, если быть совсем честным. А теперь я знаю, что Любку, мою маленькую рыжую гарпию обижают. И чего я раньше не приехал?

— На много поспорили? — спросил я.

— На пять тыщ, — осклабился тракторист.

Я с хрустом потянулся, а потом просто въехал кулаком ему в челюсть. Он упал неловко, грузно, словно мешок картошки, только пыль взметнулась.

— Вычту из зарплаты, — сказал я и пошёл дальше Любку искать.

Я даже про пикник перестал думать. Только теперь в полной мере осознал, что Любе сейчас может быть не до секса. Что все эти взгляды, которые направлены на меня, и не причиняют никакого не удобства, её могут ранить. Что Любку обидели. Долбаный колхоз казался огромным, я ещё плохо ориентировался, одинаковые поля испещренные пыльными дорогами навевали тоску — искать здесь, все равно, что иголку в стоге сена. Вот стогов сена кстати, тут было предостаточно.

Любка нашлась на сенокосе. Стояла на полном холме с красной глиняной верхушкой, руки на груди сложила, и мрачно обозревает свои владения. Эту часть колхоза я совсем плохо знал, и невольно сейчас залюбовался тоже, даже почти понял, почему Люба так эту деревню любит. Это если забыть конечно, что сплетников здесь тьма.

— Ты здесь? — и обрадовался и взволновался я.

Смотрю пытливо — ревела ли? Всех порву. А если ревела, то на груди могучей вполне могу утешить. Любка повернулась ко мне резко, только коса рыжая взметнулась.

— А ты чего ждал, что я в кустах рыдаю?

— Не то, чтобы ждал… опасался.

— Ты такой же шовинист, как и все они. Хотя нет, даже хуже.

И пошла в сторону, торопливо спускаясь по холму. Я следом. Вот чего я сделал не так сегодня? Да я уже два часа по жаре её ищу, волнуюсь, как дурак! И вообще, позволила бы, я все проблемы решил бы одним щелчком пальцев…

— Что сейчас не так? — не выдержал я.

— Всё, все не так! Я унижена, оскорблена, растоптана и хожу пешком, на улице — тридцать четыре градуса. Спасибо, Хабаров, что бы я без тебя делала!

— Машину привезут сегодня…

— Ну, да. Сяду в машину, и стану не просто подстилкой, ещё и проституткой. Прекрасно!

— Ты меня бесишь, — вдруг удивившись сам сказал я.

Любка впереди замерла. Синяя футболка, вдоль спины коса рыжая… медленно обернулась и пошла на меня, грозно, надо сказать, пошла.

— Я бешу?

Я кивнул. Ну, правда же. А сам шажочек назад сделал, и порадовался, что здесь не то, что клюки, даже палки никакой нет — только трава стелется, которую ещё скосить на сено не успели.

— Ты упрямая, — продолжил я отступая. — Вредная. Взбалмошная.

— Ах так! — крикнула Любка. А потом просто — Ах!

И взмахнув руками на меня завалилась. Все бы ничего, я бы на гладкой травке, когда сверху упрямая Любка лежал бы хоть целый день, но коварная трава прятала под собой камни. Я выругался и закрыл глаза. Всё нахер, здесь останусь. Устал.

Любка шустро с меня вскочила и поправила задравшуюся футболку.

— Ямка, — сказала она. — Суслик, наверное.

И пошла. А я лежу, смотрю в небо. Облака плавают, старательно солнышка обходя по дуге, хоть бы одна сраная тучка уже создала трехминутную тень. Зато трава подо мной немного прохладная, щеку щекочет. Красота.

— Я пошла, — отойдя на несколько метров сказала Люба. И Повторила — я ухожу.

— Иди, пожал плечами я и глаза закрыл.

Тишина. Жуки какие-то стрекочут, букашки. Где-то вдалеке грохочет трактор. Солнце жарит. Ушла, наверное.

— Ты тут останешься?

Открыл глаза, стоит, сверху вниз на меня смотрит.

— Ты пришла меня добить? Если так, то возьми камень побольше, чтобы я уже отмучился. А если планируешь меня и дальше буравить взглядом, то встань пожалуйста так, чтобы солнце загородить.

Она задумалась, сомнение буквально читается на лице. И ещё — жалости немного. Нет, я не из тех, кто выезжает на бабской сострадательности, но нужно же уже на чем-то выехать.

— Больно?

— Нет, знаешь, мне нравится. И клюкой по голове, и копчиком о камень… ты иди, иди.

Любка присела рядом на корточки, мне из положения лёжа отлично видно задницу обтянутую джинсами, но я стараюсь туда не коситься. В конце концов мне и правда очень больно и обидно, а ещё похоже какой-то жук мне под рубашку заполз. Я взрослый мужик, но вот жуки всякие и тараканы это же просто фу. Так, лежу, терплю, надо достойно доиграть сцену до конца.

— Прости, я нечаянно…

Угу. Жук прощекотал по пупку, полез куда-то подмышку. Блин, а вдруг паук? Фобий у меня нет, но стоит признать, что пауки отвратительны, а ещё я боюсь щекотки. Стискиваю зубы и терплю, я ж мужик в конце концов! Потом и глаза зажмуриваю — проклятое насекомое явно танцует чечетку на самой щекотной части тела.

— Совсем больно?

— Невыносимо! — ору я, так как пытка действительно становится невыносимой.

Сажусь, лихорадочно расстегиваю рубашку, Господи боже мой, ещё пиджак на мне, ну кто носит его в деревне? Ответ прост — я. Путаюсь в рукавах, едва себя не придушиваю, и наконец сдергиваю с себя одежду. Поднимаю руку — это гусеница. Зелёная такая, пушистая. Прибить бы её, да вроде жалко, и руками трогать не хочется. Глаза поднимаю — Любка смехом давится.

— Это гусеница. Скоро она станет бабочкой.

— Я вижу, — мрачно согласился я. — Я и бабочек люблю не очень. Слушай, сними её с меня, а…

Любка осторожно снимает мелкую зелёную тварь едва касаясь моей кожи. Могла бы и помедленнее… Сажает насекомое в траву подальше а потом снова ко мне поворачивается. Смотрит на мою грудь — на ней синяк. Некрасивый такой, иссиня-черный. Бабка клюкой поставила, лупила она не жалеючи, и внучка вся в неё.

— Нравится? — спросил я имея ввиду синяк. — У меня ещё на спине один, и ещё один возле коленки. Могу все показать.

Любка поступает не стандартно. Совершенно просто удивительно неправильно. Старшие агрономы себя так не ведут. Она о водит контуры синяка пальцем, медленно, а потом легонько касается его губами, а я сглатываю.

— Покажи…

— Тебе голову не напекло? — осторожно поинтересовался я.

— Я тут подумала… репутация у меня итак подмочена донельзя, а тебя бабушка отлупила…

— Мне просто не человечески больно было, — с готовностью подтвердил я. — Я рыдал всю ночь от такой несправедливости, и три раза звонил своему психотерапевту.

Любка засмеялась, а я повалил её в траву — не одному же мне тут валяться. И рот ей поцелуем заткнул — нечего надо мной смеяться. Конечно, ей стало меня жалко. А может и правда просто голову напекло, но анализировать как-то некогда. Вдруг оказалось, что я уже стаскиваю с неё одежду, и одновременно целовать пытаюсь, а знаете, как непросто целовать человека, у которого голова в футболке застряла? Пришлось временно переключиться на грудь, все ещё закованную грудь.

— Бедные мои, — пожалел я оба полушария. — Сейчас я выпущу вас на волю.

— Не разговаривай с моей грудью, — попросила Любка из под футболки.

Потом напряглась и таки голову выдернула. Лежит подо мной, волосы растрепались, грудь ходуном, и даже попытки сбежать не делает, хотя знаю — боится. И даже не верится, что все сейчас случится, и все, что нужно было сделать — позволить её бабушке себя покалечить. Пффф, подумаешь. Отличный секс требует жертв.

Камешки впиваются в кожу — ерунда. Зато Любка лежит подо мной и судя по всему никуда сбегать не собирается. У меня даже в голове зазвенело, словно стая настырных комаров. Потом кровь отлила туда, куда ей положено и слух ко мне вернулся.


— Я сейчас займусь с тобой сексом, — на всякий случай предупредил я.

Люба — это Люба. Лучше перестраховаться, может, у неё вагина зубастая. Честно, я бы даже не удивился, но надеюсь конечно, что там ничего такого нет.

— Да ладно? — скептически поинтересовалась она. — А я думала мы позагорать легли. В таком случае слезь с меня, ты солнце загораживаешь.

— Нет уж.

Любка извернулась и расстегнула лифчик. Могла бы и не стараться, я — профи. Вот в следующий раз точно продемонстрирую свои умения. И как-то так… солнышко светит, жуки жужжат в траве, где-то за холмом тарахтит трактор, а подо мной Люба, и расстегнутый лифчик сползает, чуть видно ареолу соска. Я сдвинул ткань подбородком и лизнул сосок, он с готовностью съежился.

И все, не время дурачиться. Столько ждал этого, смешно сказать, добрый десяток лет, а теперь так неуверенно себя чувствую. Главное — не показывать. И раздевать уже её скорее, решит вдруг сбежать — голая далеко не убежит. Стягиваю лифчик, отбрасываю его в сторону — подальше. И даже задыхаюсь на мгновение, такая она красивая. Такая… беспомощная. И мне кажется важным это ей сказать, вот сейчас, немедленно.

— Ты красивая… очень.

Любка закрыла глаза, словно прячась от меня, а я уткнулся лицом в её шею. Попробовал на вкус — чуть просолена солнцем, прядка выбившаяся из косы щекочет мне кожу. Расстегнуть её брюки, снять их — дело нескольких секунд. Мои — подождут. Хочу видеть голую Любку. Уже не думаю, что убежит, не потому что её опасаюсь, просто вообще ни о чем не думаю. Поднимаюсь с неё, сажусь на траву сам, и Любу на колени. И… расплетаю её косу.

— Ты чего это? — удивилась она и глаза открыла. Теперь они прямо напротив моих. — Я потом заплетать замучаюсь.