— Нет, — сказал я и оторвался от неё, с трудом отлепив руки от задницы в стрингах. — Всё же, у меня принципы.

А Любка явно не понимает, что вообще случилось, и похоже на секс со мной подсела так же крепко, как я на секс с ней. А мне скулить хочется, но терплю.

— Хабаров, — вспылила она. — Да трахни ты уже меня, чего ломаешься, мне скоро ребёнка от бабушки забирать.

Я снова её к себе притянул, щёлкнул застёжкой её лифчика, одна лямка сразу же сползла с плеча.

— Возьмёшь машину?

— Что?

— Машина. Уважение. Принципы.

Она моргнула. Туман из глаз ещё не выветрился, и я не хочу, чтобы выветривался. Чего доброго думать начнёт, а мне это сейчас совсем не нужно. Отчасти потому, что держусь из последних сил, игры играми, а Любку хочется невыносимо. В конце концов, сколько можно быть девственным дому? Нужно осквернить каждую его комнату. Но блин, Люба ужасно упрямая. Держу её крепко, но чувствую — вот ещё мгновение и отстранится от меня.

— У меня тоже есть принципы, — говорит она, и честно мне её стукнуть хочется.

Но терплю, я гуманист, и вообще мне потом секса с ней не видать никогда.

— Люб, — говорю я, призывая все свое терпение. — Хоть раз сделай что-то не назло. У меня член сейчас штаны порвёт, возьми эту идиотскую машину и пошли уже трахаться, иначе я умру от спермотокзикоза и своих же принципов.

И… она удивила.

— Ладно, — решилась вдруг. — Давай штаны снимай, принципиальный.

Ха, это было так просто! Штаны я, разумеется снял и с упоением принялся осквернять свое новое жилище. Успели только три комнаты, отчасти потому, что заниматься любовью в остальных это ещё больнее, чем в поле, пол не постелен даже.

— Пошли купаться голой, — позвал я. — В озеро. Тут местные и не ходят.

Мы лежали на паркете, который за бешеные деньги везли из Италии. Ну, что я вам скажу — голая разгоряченная после секса кожа к нему прилипала чуть не намертво, так себе паркет.

— Потому что проклятое озеро, — зевнув ответила Любка. — Люди тонут. Говорят, русалка.

— Ты веришь?

— Не-а.

Я вскочил на ноги, отлепив себя от чёртова паркета.

— Ну, что ты лежишь? Пошли. Русалкой будешь.

И побежал. Я реально бежал нагишом, благо до озера рукой подать, а двор полностью закрыт. Сбавил темп, чтобы Любка догнала, а она бежит и смехом давится.

— Что смешного?

— У тебя член подпрыгивает.

— Потому что большой, — оскорбился я, и с лету прыгнул в воду.

Вода холодная, неожиданно, я едва сдержал девчачий визг — Не солидно.

— А теперь наверное, не очень, — засмеялась Люба и нырнула, прячась от возмездия.

Машину Любка взяла. Целых три дня мы трахались вообще везде, где это только возможно. Например я уже знал все удобные уголки родного колхоза. Берёзовая роща, укромные уголки на берегу реки, бескрайние поля. Дома по вечерам ребёнок, ко мне Любке стыдно, а вот в полях она весь день. Я даже вошёл во вкус такой жизни, хотя если честно, о кровати мечталось, на ней гораздо удобнее… Подумывал даже о покупке траходрома на колёсах, который бы эту самую кровать вмещал. Любка тоже словно ко мне привыкла. А потом мне позвонил брат, и прежняя жизнь вмешалась в деревенские пасторали и отменный секс. Нужно было срочно лететь в Европу и вытаскивать брата из жопы, пока его отец не убил.

Глава 17. Люба

Я стала такой же, как все те девочки, которых я жалела. Одна моя подруга была с Хабаровым три дня. Ровно до секса. Потом рыдала и мечтала то о том, что он вернётся, то о большой упаковке снотворного, чтобы напиться и сдохнуть.

— Зато ты сходила в ресторан, ужин в котором стоит, как твоя почка, — пыталась утешить я. — Проветрилась.

— Ты не понимаешь, — кричала она.

Теперь понимала. Знала ведь, что не нужно, и полетела, как мотылек в пламя, весело, задорно. За последние дни я занималась секс о больше, чем ща последние годы. Мы трахались каждый раз как в первый, он же в последний. Пожалуй, мне пора подавать заявку в институт трансплантологии, на пересадку вагины. От моей скоро ничего не останется.

— Всё это скоро закончится, — сказала я себе вслух. — Он наиграется и уедет, ты соберёшь себя по кускам и будешь жить дальше.

— Что мам? — переспросил ребёнок, который, как я думала спит уже.

— Дождь закончится, малыш.

И правда, дождь шёл. Весь день, нудный, моросящий. Дождь сейчас совсем не кстати, где он был в начале лета? А теперь сенокос в разгаре, скоро уборка начинается, а тут… моросит. И да, пришлось сексом заниматься в машине, а она хоть и большая, все равно неудобно. Родители у меня, словно чуя, что происходит, Маришку на ночь не оставляют, я сама оставить её не могу одну, Хабарова пустить тоже. К нему днем не могу тоже, кругом глаза, хотя по сути, какая уже разница, и так все шепчутся… Пока держусь, они побаиваются Хабарова, а что потом будет, когда он уедет? И самое страшное, что сейчас так к нему хочется…

— Мам, — позвала дочка из своей комнаты. — Там кто-то в дверь стучится.

Я выпала из своих мыслей — и правда, стучат тихонько. Особо я не боялась, спокойно жила одна — все свои, деревня. Но немного насторожилась. Глазка в двери нет, сразу открывать не стала, все же осторожнее надо быть, время — скоро полночь.

— Кто там?

— Это я…

Хабаров, стоило только вспомнить, тут же появился. Дверь открыла. Стоит, мокрый весь, тем не менее шагнула и обняла, такого холодного — удержаться не смогла. На лицо все симптомы страшной зависимости.

— Ты чего приехал? У меня дочка дома…

— Мама! — крикнула она. — Кто там?

— Почтальон! И спи уже, я тебя разбужу завтра рано, а время ночь совсем.

Куртка чуть расстегнута на груди, туда я лицом и уткнулась. Тепло, Хабаровым пахнет, вагина вдруг решила, что вовсе она не убита, и ещё разочек точно переживёт… нет, дорогая, не сегодня.

— Люб… у меня самолёт через четыре часа. Я ненадолго, правда. В отцовской фирме проблемы, раньше я все на себе тащил, а брат не справляется.

Я кивнула — понятно. Должен был уехать рано или поздно, хотя конечно слишком рано получилось… И плакать хочется. Да, я стала, как они все, девчонки, влюбленные в Хабарова.

— У меня номера твоего нет, бежал предупредить. Давай уже, я буду тебе звонить каждый час.

Глупое сердце радостно забилось, того и гляди из груди выпрыгнет. Что ты, он же звонить будет. Торопливо продиктовала цифры, Хабаров поймал моё лицо и поцеловал в губы.

— Почтальон, — раздалось скептически сзади. — Так я и поверила. Я между прочим почти школьница и вовсе не глупая.

Повернулась — стоит, босая, в одеяло чуть не с головой завернувшись. Вот, теперь и дочка знает, как я низко пала. Главное, не рассказала бы бабушкам… нужно поговорить. Если не получится — подкупить.

— Я и правда, почти почтальон, — вмешался Хабаров. — А ещё немножко дед Мороз. Сейчас вот списки собираю на подарки. Тебе что привезти?

— Ничего не нужно, — улыбнулась я, и еле удержалась, чтобы не попросить, только сам приезжай…

— Люб, ты утку мою корми, хорошо? Он привык жрать, ни в чем себе не отказывая, гад.

Я кивнула, Хабаров чмокнул меня в нос и растворился в мокрой темноте. Я заперла дверь, подхватила дочку на руки, едва не сложившись пополам — тяжёлая такая! Понесла к себе.

— Сегодня можешь со мной поспать, как раньше.

Маришка взвизгнула и обняла меня за шею. Лежим, дочка сопит ровно, я гоняю в голове не весёлые мысли, дождь мерно моросит по крыше, а Хабаров наверное уже в город едет… Надо было попросить его осторожнее на мокрой дороге… Хотя, это точно ни к чему, прожил же без моей опеки тридцать с лишним годков, и сейчас не пропадёт.

— Маам, — подала голос Маришка, которой утром явно сложно просыпаться будет. — Ты влюбилась, да?

Я задумалась и испугалась. Я? Влюбилась? Я чувствую к Хабарову почти ровным счётом тоже самое, что и раньше, в университете. Разве теперь больше сексуальных мыслей, да и зависимость эта… Значит ли это, что я и раньше его любила, или то, что я не люблю его сейчас? Тьфу, совсем запуталась.

— Не знаю, — честно ответила я. — Правда. Но… чтобы в жизни не случилось, я всегда буду любить тебя больше всех на свете.

— Правда?

— Правда.

Маришка замолчала, явно переваривая услышанное, а я напряглась, ожидая новых вопросов. И дождалась.

— А если родятся другие дети? Все влюбляются, женятся, потом новых детей рожают, будто им старых мало.

Я улыбнулась — смешная.

— Тогда придётся делиться мной. Но, милая, я буду стараться, чтобы моей любви никогда не было тебе мало.

Маришка кивнула, накрылась одеялом с головой.

— Дочь? — решилась я. — Не говори пока бабушкам, хорошо?

— Хорошо.

Ну, вот, а я переживала. Хабаров позвонил только в девять утра. Я к тому времени успела отвести дочку к маме, покормить противную утку. Зато не пришлось выкидывать недоеденную кашу, бабуля считает, что это грех. Селезень все сожрал за милую душу, и вчерашнюю кашу, и чуть почерствевшие блинчики. Сходила в сельсовет. Теперь, когда Хабарова не было рядом, я чувствовала себя, как улитка, у которой отобрали раковину. На меня смотрели абсолютно все. Сбежала на поле, так все пялятся на мой джип. А в нем так Хабаровым пахнет… Телефон зазвонил, я чуть не подпрыгнула, а потом едва не уронила его от волнения.


— Я покормила твою утку, — сказала я вместо приветствия.

— Хорошо…

И неловкое молчание. Затем ещё большая неловкость:

— А тут дождь идёт.

— У нас тоже…

Снова молчим, а потом я не выдержала.

— Ты же приедешь, да?

— Конечно приеду, я же обещал. У меня времени не будет, ты съезди в мой новый дом, там что-то решить нужно, я Варе сказал, что ты поможешь, и что во всем тебя слушать.