— Я не намерена сейчас ничего с вами обсуждать. — Я решила прекратить это как можно быстрее, вернуться в квартиру, переживая, что Катя может выйти и услышать что-то. Да и вообще. Пора это все заканчивать.

— У меня в квартире человек, я должна идти. И прекратите меня преследовать! Это просто нечестно! И раздражает меня!

— А знаешь, что меня раздражает? — Давид заговорил так внезапно, что я даже не поверила сначала. Ну вот, а я-то понадеялась, что он так молчаливой скалой и простоит весь непростой разговор, собирая в голове нормальные цензурные русские слова.

Но он не только заговорил, но и двинулся ко мне, как всегда неожиданно и неуловимо быстро.

— Меня раздражает, когда я чего-то не понимаю. А я не понимаю. Чего ты хочешь? Почему бегаешь? Не понравилось тебе? Не так? Сильно слишком? Больно? Неправильно?

Ох ты ж е-мое! Какие мы разговорчивые внезапно! И, самое главное, в корень зрит!

Я замялась, решая, как сказать так, чтоб окончательно. Чтоб понятно.

— Тань, — Глеб тоже решил проявить активность, — мы ж тебе говорили, что все не просто так. Ты не знаешь ничего, Тань! Вообще ничего! Ты услышала глупый спор, обиделась, решила, что мы… Но это было давно, очень! И с тех пор…

Ой, ой, ой!!!

Надо это прекращать!

Они решили, что я обиделась на их спор? Что я из-за этого морожусь?

Надо скорее, как можно скорее их в этом разубеждать!

Но я не успела.

Пока Глеб говорил, яростно блестя глазами и жестикулируя, Давид, взгляд которого все темнел и темнел, становясь совсем черным, мрачным, хотя куда уж мрачнее, просто протянул лапу, сграбастал не ожидавшую подобного вероломства меня за затылок, и жадно поцеловал в губы.

Я взвизгнула от неожиданности, попыталась оттолкнуть, уперлась в широченные плечи ладонями. Бессмысленно! Все бессмысленно!

Давид другой рукой резко подхватил меня за талию и приподнял над полом, не отрываясь от жаркого исследования моего рта. Я задергалась всем телом, отказываясь слушать радостное гиканье организма, который откровенно наслаждался грубым поцелуем и вообще такой желанной близостью, и здорово мутил по этому поводу бедные поехавшие мозги двойной ударной дозой эндорфинов.

Тапочки мои полетели в разные стороны, а сзади с тихим, но отчетливым стоном прижался Глеб:

— Бляяя… Дава, решили же, сначала поговорим… Ну бляяяя…

И сам, в противовес стону, тут же с готовностью запустил обе своих разбитых ударным спортом лопаты под полы халата, не справившегося со своим функционалом антисекса.

Пальцы его моментально обнаружили все предательство моего тела, потому что залезли в трусы и нашли там потоп.

Он зло укусил меня в шею, прорычав с досадой:

— Дава, она, бля, мокрая! Пиздец, какая! Все это время! Херней страдала! А сама хотела! Ну что за баба?

Давид, оторвавшись наконец от моих истерзанных губ, глянул требовательно в глаза, встряхнул немного:

— Какого хера морозишся? Ведь хочешь?

— Нееет… — ну а что я могла сказать? Надо же было хотя бы попытаться? Хотя бы попробовать? Мозг приказал губам выдать "нет", в отчаянной, последней попытке спастись, но тело предательски задрожало, реагируя на черные глаза Давида и жесткие, такие нужные сейчас укусы Глеба, на его пальцы, уже там, уже внутри, которыми он вытворял такое, отчего глаза закатывались, и уже ничего не конролировалось, и забывалось, где я, что я делаю здесь, и насколько это все опасно, и пошло, и глупо, и бесстыдно, и…

И тут Глеб сменил пальцы на член, как-то особенно ловко меня на себя насадив, а я не успела даже понять, когда это произошло, потому что взгляд Давида гипнотизировал, сводил с ума. Глеб выругался тихо, но на редкость грязно, прижал к себе полностью, позволив только руки оставить на плечах Давида, и начал грубо и сильно двигаться, насаживая меня жесткими движениями яростно и болезненно, словно наказывая за непослушание. Он перехватил меня одной рукой за талию, прижимая к себе все сильнее, заставляя опираться, переносить вес на Давида, сунул пальцы другой руки, побывавшей во мне, мне в рот, и я начала сосать их, как безумная, пошлая потаскушка, не отрывая мутного горящего взгляда от лица Давида, наблюдающего за происходящим с бешеной жадностью.

Затем он перевел взгляд на Глеба, и проронил тихо:

— Наказать надо. Что врала нам, что не хочет.

Я уже мало что соображала, а то бы напряглась.

— Да… — захрипел Глеб, кончая, снимая меня с члена и передвая Давиду.

Тот оттянул резинку штанов, перехватил мое распаленное тело, не давая коснуться грязного пола босыми ступнями, и посадил на себя, проникая сразу, на всю длину, жестко, выбивая несдержанный стон. Первый за этот сумасшедший вечер.

— Тихо, бля, — захрипел опять Глеб, закрывая мне рот, — а то соседи ментов вызовут!

Я, какой-то частью еще не до конца ошалевшего мозга, представила, как сюда заходит полиция, и что они здесь видят, и, кажется, практически потеряла сознание от смеси ужаса и возбуждения.

И замолчала. Только выдыхала в такт жестоким толчкам внутри, ритмично и мучительно. А Глеб между тем опять сунул мне пальцы в рот:

— Оближи, Татьян Викторовна, давай, посильнее…

А затем провел мокрыми пальцами по промежности, растянутой на здоровенном члене Давида, работающем как отбойный молоток, сильно и неутомимо.

И, хоть я была в уже практически невменяемом состоянии, но почувствовала, для чего он смачивал пальцы слюной!

И раскрыла широко глаза, мотая головой отрицательно, и глядя в неумолимое лицо Давида испуганно и растерянно.

— Нееет… — голос изменял мне, а пальцы Глеба акуратно и практически беспрепятственно скользнули сквозь тугое кольцо судорожно сжавшихся пульсирующих мышц, и это странное ощущение выбило из меня остатки разума окончательно.

Я успела только ахнуть глухо, Давид закрыл мне рот своими губами, не пропуская ни единого звука, а Глеб, поймав ритм, двигался так же сильно и неумолимо, как и его друг, добавив еще один палец, и растягивая меня в таком непривычном для этого месте.

И не сказать, что это было плохо! Нет. Это было странно. Вот правильное слово. Странно, так бы я охарактеризовала это ощущение, если б вообще в тот момент могла воспроизводить слова. Я задыхалась, билась в руках своих мучителей, так сладко меня пытающих. Они не прекращали ни на секунду, тяжело дыша и целуя меня по очереди.

Все происходило в полной тишине, прерываемой лишь неприличными звуками соединения наших тел, тихими вздохами, тяжелым дыханием и приглушенным матом. Я не могла даже осознать, сколько времени прошло, сколько они со мной это все вытворяют, опять! Опять!

— Татьяна Викторовна! — тонкий испуганный голосок Кати заставил нас троих замереть.

Я со свистом втянула воздух, глядя за плечо Давида, понимая, что, если она придет сюда и увидит… Боже мой! О чем я только думала?

— Да, Катюш, я сейчас!

Каким образом мне удалось обрести голос и даже что-то ляпнуть связное — загадка.

А, учитывая, что Давид, не выдержав, опять двинулся во мне, прошивая, кажется, все тело насквозь своим здоровенным членом, то как я умудрилась не заорать, не застонать, вообще не произнести ни одного лишнего звука…

Глеб сзади, не реагируя на опасность, рывком вынул из меня пальцы, оставляя пульсирующую неудовлетворенность, но мне некогда было анализировать свою абсолютно извращенскую реакцию на это.

— Катя, я скоро закончу… — очередной толчок, укус в шею, дрожь тела совершенно неконтролируемая. О да, скоро, совсем скоро! — И… Приду!

Последнее слово я практически выкрикнула, потому что Давид, наплевав на все, опять принялся выдалбливать мне всякое соображение сильными и грубыми толчками.

— Хорошо, я жду вас!

— Даааа!

Дверь хлопнула, и я впилась в крепкую шею злым укусом, мечтая прокусить до крови. Потому что совсем озверели, совсем!

Тут сзади сунулся Глеб и тоже огреб укус, причем, у него шкура оказалась потоньше, и я с удовольствием облизнулась, ощущая такой нужный соленый металлический привкус во рту.

Глеб зашипел, развернул меня к себе и втолкнул язык в рот, перехватывая горло сильной твердой ладонью и не позволяя отклониться.

Давид еще больше ускорился, глядя на нас, на мои окровавленные губы, на ладонь Глеба, сжимающую тонкую шею, и, вбившись в последний раз особенно сильно, застонал освобожденно.

Глеб наконец-то отпустил меня, практически задохнувшуюся и так и не кончившую.

Я поняла, что все завершилось, тело неожиданно заныло, заболело, не получив такую нужную разрядку, и я чуть ли не заплакала от обиды.

Давид прижал меня, хнычущую к себе, и, не ссаживая с еще не до конца обмякшего члена, опустил пальцы вниз, нашел нужную, горяченную точку и пару раз нажал. И еле успел прижать меня за затылок к груди. Потому что я не выдержала и взвыла, затряслась в таком диком, некотролируемом оргазме, что даже сама себя испугалась.

— Тихо, тихо, тихо… Ты чего… Тихо…

Парни переждали терпеливо мои последние отголоски удовольствия, а затем Глеб наклонился и аккуратно одел мне на ноги тапочки.

Мена поставили на пол, одернули халат, пригладили волосы, растрепанные грубыми руками.

— Зачем вы… — Я не могла даже сформулировать свои претензии к ним, слишком жестокий был откат организма, — зачем вам…

— Таня, мы сейчас, похоже, опять не поговорим, ты уж прости нас, зверей…

Глеб виновато опустил взгляд, поправил на мне воротник халата.

— Ты не бегай от нас, пожалуйста, у нас все серьезно, понимаешь?

— Нет…

Я покачнулась, начиная ощущать, как саднит между ног, меня тут же заботливо поддержали под локоть.

— Тань, давай завтра встретимся и поговорим, давай?

Глеб, как всегда взявший на себя роль миротворца и переговорщика, пытливо заглядывал в мои пустые ошеломленные произошедшим глаза.