Мужчина протянул мне повязку, и я шагнула вперед, позволяя ему прикрыть мои глаза мягкой черной тканью. Мне было интересно, разрешит ли он мне когда-нибудь свободно передвигаться по дому и смогу ли я как-нибудь заработать это право. Однажды, я наберусь смелости спросить его об этом, но не сейчас.

Сегодня я позволю ему освободить меня из камеры. Мое сердце забилось быстрее, когда я услышала, как он ввел код, сначала от плохой камеры, а потом у двери, к которой он меня привел. Когда он снял повязку, я уже знала, что сегодня окажусь здесь.

В темнице.

Он подошел ко мне, но потом отступил. Обычно мой похититель делал то, что хотел ― просто молча касался меня. Но сегодня, он посмотрел мне в глаза, а затем заговорил при помощи жестов:

«Раздевайся, медленно».

Я была его добровольной игрушкой в течение долгих месяцев, позволяя ему играть со мной так, как он считал нужным. До сих пор, когда наш мир наконец-то объединила речь, я не видела себя в роли активного участника наших отношений.

У меня затряслись руки, когда я потянулась к пуговицам на рубашке и начала их расстегивать, медленно покачиваясь под музыку, которую слышала только у себя в голове. Музыку, которую подарил мне он, и которую я никогда не слышала раньше. Оставшись голой, я замерла в ожидании следующей команды своего Хозяина.

«Ты хочешь, чтобы тебя выпороли?»

Пульсация между ног усилилась, будто он нажал на кнопку.

― Да, Хозяин.

Я уставилась в пол, вдруг почувствовав себя застенчивой и неуверенной. Твою мать, я действительно хотела, чтобы он меня выпорол. Я хотела, чтобы он сделал со мной все, что ему заблагорассудится.

Мужчина преодолел расстояние между нами двумя быстрыми шагами. Он больно схватил меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. В них было столько эмоций, что я не смогла их разобрать. На этот раз я почувствовала, что общение, которое всегда протекало между нами в тишине, было прервано... нарушено более ленивой формой речи.

«Ты же знаешь, что я не могу с тобой говорить, если ты на меня не смотришь».

― Извини. Это просто так... непривычно. Мне жаль. Это больше не повторится.

Должно быть, мужчина увидел в моих глазах испуг, что я окажусь наказана плохой камерой за такой незначительный проступок.

«Я не посажу тебя обратно в камеру, пока ты пытаешься повиноваться. Ты это знаешь. Я понимаю, что ты сделала это не специально. Ты просто еще не привыкла».

Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Это была улыбка, которая меня не пугала, а наоборот заставляла чувствовать себя в необъяснимой безопасности, несмотря ни на что. Мужчина подвел меня к застеленной бархатом кровати и поставил на колени, обмотав цепями мои лодыжки. В животе что-то сжалось, пока он осматривал ряд кнутов и флоггеров, после чего остановил свой выбор на одном из них.

Когда он замер позади меня, все снова стало нормальным особенно без слов. Кнут опустился на мою спину, и боль от удара показалась мне сильнее, чем я помнила, но это было хоть что-то, намного лучше, чем ничего, которое я ощущала, пока была на свободе или в плохой камере.

Он остановился, когда выступила кровь, а затем толкнулся в меня членом, врезаясь с такой силой, что я едва смогла сделать вдох. Я почувствовала, как мои мышцы сжались вокруг него, после чего неконтролируемые волны удовольствия накрывали меня одна за одной, пока я позволяла слезам свободно стекать по лицу.

Мужчина заскользил руками по моему телу, обхватил меня за грудь, и начал поглаживать по спине медленно размазывая кровь. Его прикосновения ощущались, как героин, бегущий по венам, и я была благодарной наркоманкой.

Эпилог

Доктор Блейк сидела в своем кабинете, крепко сжимая в стареющей руке потрепанное и прочитанное письмо. Донна Варгас сидела напротив нее, блаженно спокойная в наркотической дымке. Письмо пришло этим утром. У миссис Варгас закончился старый рецепт, и она планировала получить новый.

Если бы не убойный эффект от сильнодействующих лекарств, Миссис Варгас, без сомнения, обвинила бы во всем доктора Блейк, и это было бы вполне заслуженно. Блейк знала, в каком состоянии находилась дочь Донны ― Эмили, и насколько это состояние было опасным.

Она уставилась на слова, нацарапанные на бумаге, на самом деле не видя их. Очевидно, Эмили писала в спешке, в те последние минуты, прежде чем стала еще одной из тех, кто пропал без вести или что-то вроде этого.

Как и многие врачи, доктор Блейк винила себя. Она знала большую часть истории, почему же она просто не нарушила свое гребаное правило и не назначила бедной девочке антидепрессанты в первую неделю, когда та их попросила? Все, что сделало бы ее достаточно стабильной, чтобы не наделать глупостей. Если бы у нее было больше времени, они же только начали терапию.

Она еще раз прочла письмо. Вероятно, доктор Блейк делала это уже в пятый раз, но женщина прекрасно понимала, что прочитай она его хоть сто раз, миссис Варгас перечитает его больше.

***

Я знаю, это письмо будет шоком, но, пожалуйста, постарайся понять. Я должна была остаться погребенной. Как только я увидела свое имя на надгробии, мне стоило понять, что это правда.

Для тебя я умерла, и ты оказалась права, похоронив меня. Сначала я из-за этого разозлилась, но теперь я все понимаю. Я понимаю необходимость вычеркнуть меня из своей жизни, и это нормально.

Я сожалею только о том, что вернулась домой. Не думаю, что есть какой-то способ объяснить это, чтобы тебе стало легче, но я постараюсь. Видишь ли, я никогда не была свободной. Ни одного дня в своей жизни. Я всегда шла на поводу желаний и потребностей тех, кто меня окружает. Моя уверенность в себе всегда была маской, которую я демонстрировала обществу. А успех, которого я добилась как тренер по вопросам саморазвития, стал результатом того, как убедительно я всех обманывала. Временами, даже саму себя.

Но я никогда не следовала своим собственным желаниям. Я никогда не делала того, чего хотела. Это всегда было тем, чего хотели вы. Или чего хотело общество. Или чего хотел колледж. Или тем, чего хотел любой, кто не был мной и вошел в мою жизнь. Я едва не попалась на эту удочку снова. Я едва не сделала то, чего хотели все вы.

Я почти начала принимать свои таблетки, как хорошая маленькая девочка, переживающая посттравматический синдром и собирающая кусочки своего мира, чтобы все могли сказать, какая я храбрая и хорошая. Почти. Но я не смогла.

Сейчас, когда я пишу это письмо, мне трудно понять, делаю ли я это из-за того, что стала сильной или наоборот, потому что я такая слабая... Единственное, что я могу сказать точно ― я впервые действую добровольно. Да, я знаю, что это трудно принять. Если бы этот монстр не забрал меня, то я бы так не считала, верно?

Вероятно, ты веришь в то, что он сломал меня и заставил проникнуться к нему симпатией, и теперь я не могу от нее избавиться. Возможно. Но я свободна уже месяц, и это точно не похоже на свободу, просто клетка побольше.

Не понимаю, как притворство, что я свободна, должно было помочь что-то решить. Я не хотела оставлять его. Я знаю. Стокгольмский синдром. Бла, бла, бла. Я знаю. Я знаю, что это правда, но я не была готова к тому, что это будет значить для меня. Видишь ли, я не чувствую себя сумасшедшей. Поэтому мне интересно, кто придумал эти дурацкие ярлыки. Кто?

Должна ли я быть вменяемой, но несчастной в мире, который кто-то придумал или я должна считаться сумасшедшей, чтобы стать по-своему свободной?

Он заставил меня его покинуть. Я плакала и умоляла не отсылать меня, но, в конце концов, уехала, потому что этого хотел он. И это единственный приказ, с которым я не смогла смириться.

Полагаю, сейчас я в состоянии сделать то, что должна была, ― вернуться и ждать, сколько бы времени это не заняло, пока он не примет меня обратно. Пока не утихнет его, вероятно, проснувшаяся совесть. Или до тех пор, пока я не пройду тест, который он придумал.

Я проявила слабость, когда вернулась домой попрощаться. Я знаю, что, вероятно, мое желание проститься не было искренним. Какое-то время я это отрицала. И я уверена, что еще раз увидеть призрак своей дочери было не так приятно, как все подумали. Но это все, что осталось. Только призрак.

Даже если ты каким-то чудом найдешь меня, все, что тебе достанется ― это пустая оболочка. Я больше не могу быть той девушкой. Тем не менее, я не хочу, чтобы ты волновалась, и в то же время знаю, как глупо ожидать, что ты не будешь этого делать.

Что касается мужчины, у которого я находилась, он никогда не причинял мне физического вреда. За все месяцы, что я была с ним, он никогда не делал ничего такого, что заставило бы меня почувствовать, что моя жизнь вот-вот закончится или что мне понадобится медицинская помощь. Между нами никогда такого не было.

Я знаю, что это невозможно понять или поверить в подобное, но я чувствовала себя с ним в безопасности. К концу второго месяца, мне стало казаться, что я даже счастлива. Я знаю, что это не любовь, и так считает та часть меня, которая слишком много знает и отказывается считать себя сумасшедшей.

Но я уверена, что он мне нужен. И я надеюсь, что он также нуждается во мне. То, что у нас есть, испорчено и извращено, но нам это необходимо. Я всегда знала, что со мной что-то не так. Он просто вытащил на поверхность то, что уже и так во мне было.

Я не говорю, что рада тому, что все вышло именно так, или считаю, что это хоть в какой-то степени нормально. Но он никогда не был со мной жесток, как ты могла себе представить, и никогда не терял при мне контроль за все то время, что мы были вместе.

Прости, что я не смогла сыграть ту роль, которую ты хотела. Мне жаль, что я не смогла пойти на терапию и получить одобренный статус жертвы и восстановиться. Я знаю, ты никогда не поймешь, что это мой выбор. Я знаю, что все будут верить в то, что я сошла с ума и именно поэтому так поступила, что ни один человек в здравом уме не сделал бы того, что сделала я. Вероятно, ты окажешься права.