Уровень комфорта между нашими телами был настолько велик, что ни его, ни меня не волновали трубки, воткнутые повсюду в мое тело. Ни пищевая в носу, ни мочеиспускательная.

Он нежно и заботливо брал меня как хотел. Мое мягкое, податливое и беспомощное тело сводило его с ума. Эта высшая форма владения и подчинения доводила его до безумия. Он был полным хозяином положения. Такое податливое тело может доставить мужчине совершенно особенное удовольствие. Абсолютное владение.

Оральный секс, обычно такой резкий и жесткий, теперь стал медленным, аккуратным и неглубоким. Пол знал, что я могу задохнуться, поэтому был очень осторожен, хотя, конечно, у него часто срывало голову. Медленность и осторожность нам вообще была не свойственна, и для нас это стало открытием чувственности и интимности нашего нового вынужденного сексуального опыта. Пол существовал на адреналине.

Вдобавок, я верила всему, что он говорил. Мне было приятно, что у меня есть мужчина, который обо мне так заботится. Но иногда, казалось, он меня любил, иногда – наказывал за что-то, а иногда мстил и потом снова любил. Мне перестало это нравиться. Не та какая-то это любовь. Не то…


Ко мне также стала приходить моя босс, менеджер из компании, в которой я работаю, Джейн. Раньше мы никогда не были близки. Но поскольку где-то глубоко в венах ее далеких предков текло 15% польской крови, то ко мне она относилась немного иначе, чем к остальным подчиненным. Она сделала мне маникюр. Наконец-то! Кокосовыми маслами она массировала мои обездвиженные руки и ноги, приговаривая, что «нужно просто разогнать кровь. Все будет хорошо, Летта, ты нам нужна». Я от нее такого не ожидала, никогда не думала, что у нее такое доброе сердце. В офисе она всегда казалась чересчур эрудированной и слегка высокомерной.

Также мне сказали, что пока моя мать была в Доминикане, Джейн иногда привозила, а чаще заказывала еду моим детям, которые остались одни. Старшему было семнадцать, младшему тринадцать. Как позже оказалось, Пол, проживший с нами два года, только иногда им позванивал. За них я не особо переживала, в том возрасте они уже были достаточно самостоятельными и ответственными парнями. Я воспитала их хорошо.

Еще где-то через две недели врачи сообщили, что меня перевезут в реабилитационный центр тут же, в Сити, и там я буду проходить интенсивную терапию по восстановлению.

– Завтра мы вас выписываем. Нужно организовать перевозку и все соответствующие бумаги. Будем вас готовить к выписке, – я посмотрела на Пола.

– Как замечательно, что ты у меня есть, – говорю я. – Ты поедешь со мной, правда? – спросила я его.

– Ммм… Ты знаешь… Завтра, как раз-таки, я собирался забрать яхту из хранилища. Сезон открылся месяц назад. Это очень важно, ты же знаешь, как к этому относится менеджмент бухты, – нервно мял он свои руки. – Я бы с удовольствием, но не могу. Завтра – ну никак. Но я обязательно первым делом прилечу, как только освобожусь! – поцеловал он меня в лоб. – See you later, baby,35 – и отчалил мой капитан, оставляя меня одну в этой холодной палате.


Когда пришло время доставать эту противную, вечно торчащую из моего носа пищевую трубку, меня повезли на рентген, смотреть, могу ли я глотать. Привязанную ремнями, меня ставили в вертикальное положение и просвечивали рентгеном. Каждые две минуты медсестра засовывала мне в рот чайную ложку детского пюре и смотрела на экране компьютера, как работают мои глотательные рефлексы.

Три раза в неделю наш путь лежал в этот подвал. Больница находилась на юге Чикаго, это самый черный район, гетто. Там, в подвале, были тысячи черных людей, у которых или нет страховки, или им негде жить. Они прячутся в подвалах госпиталя, чтобы переждать ночь. Больные вынуждены сутками сидеть на полу, чтобы сделать рентген. Я впервые увидела, насколько важно медицинское страхование здоровья, через что проходят люди, которые не могут себе этого позволить. Я видела людей, не имеющих страховки.

Больницы не имеют права отказать в лечении, но если нет страховки, то человек будет ждать своей очереди сутками, неделями и месяцами. Бомжи вперемежку с детьми, беременные женщины, младенцы, вонь туалета, бегающие и вопящие пятилетние дети. Какой-то концлагерь. Кто-то кричит, требуя срочной помощи. Кто-то просто тупо смотрит в стену.


В один из последних дней появилась моя мать. Открыв глаза, я увидела, что она меня издалека фотографирует.

– Зачем ты меня фотографируешь? – психанула я, зная мамину страсть к фейсбуку. Я знаю, что ее посты будут направлены на то, какая она несчастная. Драма! «Вот, посмотрите, что случилось с моей любимой доченькой. Бедная я! Бедная, бедная я!» Когда я попросила мать убрать телефон, она с раздражением выскочила из палаты.


На следующий день с помощью Джейн я заказала цветы и шарики в благодарность медперсоналу. Двое сильных мужчин погрузили меня на носилки, закрепили ремнями и увезли по длиннющим серым коридорам госпиталя, как какой-то мешок картошки.


Путешествие в реабилитационный центр заняло 20 минут. Во время этой перевозки ко мне было приковано много разных взглядов. Только теперь это были уже не те взгляды, к которым я привыкла. Жалость, сочувствие, сострадание – унижающие взгляды. Взгляды, напоминающие мне потных нищих людей в советском автобусе, когда я, как и другие школьники, возвращалась из школы домой.

Весь этот процесс, из палаты в палату, занял не более часа. «Неужели Пол не мог отложить свои дела хотя бы на час?» – думала я. Ну да, понимаю. Менеджмент этой бухты очень строг. Если лодка не запаркована вовремя, это место могло быть отдано кому-то другому. Хотя это его причал, и был его многие годы, чего волноваться-то?


– Про какой нафиг долбаный менеджмент ты сейчас думаешь? – зазвенело вдруг у меня в ушах.

«Кто это?» – подумала я.

Голос казался очень знакомым. Только теперь какой-то взрослый. Острота внезапного узнавания пронзила меня, перехватив дыхание. «Это же Вета!»

– Привет, подруга, приехали. Ты точно сошла с ума! – громким и уверенным голосом продолжала она. – После всего, что ты с ним пережила, ты еще веришь в сказку про менеджмент? И вообще во все его сказки?

– Но он же мне объяснил. Это вполне уважительная причина. Я же все понимаю, – тихо сказала я.

Я что, тронулась?

– Ты вообще с ума сошла, Лиза. Да пошел он на три буквы! Это все его вина. ЭТО ЕГО ВИНА, ПОНИМАЕШЬ? Он должен был тебя забрать в тот вечер, – в бешенстве кричала Вета. Ее голос был наэлектризованно убедительным и очень красивым.

– Я не знаю. Может быть, я что-то перепутала, – неуверенно сказала Лиза. – Он же мне так и написал…Cicero… Фрэнк… День рождения…

Или до этого я была под огромным количеством стероидов и лекарств, или у меня была частичная потеря памяти от сотрясения мозга, голос Веты моментально перенес меня обратно в тот день, субботу 7 мая.

– Как он мог быть на дне рождения Фрэнка, когда у него якобы уже был забронирован отель на весь уик-энд с тобой в Сити? – кричала Вета.

И я, и Лиза как всегда, бесконечно продолжали искать ему оправдания.


Я лежу в этой скорой, перемотанная ремнями, как кокон какой-то поломанной бабочки. Как мешок с картошкой, чувствуя каждую кочку, каждую колдобину на дороге в своей голове. Мое парализованное тело ничего не понимает, и я в каком-то забытьи, абсолютно оторванная от реальности, в данный момент нахожусь то ли в Чикаго, то ли в Минске. Я не знаю, как объяснить этот внутренний диалог. С кем я вообще разговариваю? Меня разрывает на части. Мне кажется, я схожу с ума. Кто прав?


– Но подожди. Он же провел со мной в больнице пять недель. Он обещал меня не бросить! – вслух громко возмутилась я.

Краем глаза я заметила, что на меня смотрит медбрат удивленными бешеными глазами.

– Are you ok?36 – заботливо спрашивает он.

– Неужели ты ему не веришь? – говорю я Вете вслух.

– Не верю ни одному слову, вылетающему из его вонючего лживого рта, – криком отвечает она.

– What is going on?37 – медбрат положил руку мне на лоб. – How do you feel?38

– Но как же? Он ведь так добр ко мне! – пытаясь защитить Пола, шепчет Лиза.

– Да, я добр, работа такая, – улыбнулся медбрат – Something is going wrong over here39, – крикнул он своему коллеге-водителю.

Вета продолжала:

– Это все он! Это он! Это его вина!

– Пожалуйста, успокойтесь. Мы почти приехали, – медбрат занервничал.

Мало того, что парализованная, так еще и сумасшедшая.

Этот внутренний диалог ввел меня в состояние шока. Я потеряла сознание и очнулась уже только в палате RIC – Чикагского Реабилитационного Центра.


Палата была рассчитана на двух человек. Довольно просторная. Но все же больше простора было у койки, находящейся возле окна. Моя кровать находилась ближе к двери. Между нами была штора, что не позволяло мне видеть не только другого пациента, но и окно. Часа через три я услышала в коридоре Пола, который, похоже, разговаривал с врачом. Я узнала его по голосу и безоговорочной манере становиться своим в любой ситуации. Он с важным видом советовался с доктором, рассказывая ему, какую огромную работу проделал, поднимая все свои связи. Непонятно, кого он пытался удивить и поразить – себя или доктора. «Нахал», – услышала я презрительный голос Веты.

В палату вошел доктор. У него были азиатские черты лица, белоснежно строгий халат и очень теплые мягкие нежные руки.

Он, как и множество врачей до него, начал трогать мое лицо, светя мне в глаза, меряя пульс, заглядывая мне в рот.

– Нам предстоит серьезный разговор. Вы предпочитаете разговаривать наедине? Следует мне попросить всех выйти и освободить помещение? Или вам так удобно?

– Я останусь с ней, – громко и важным тоном сказал Пол. «Мой любимый…» – с восхищением, благодарностью и нежностью подумала Лиза.

– Пускай останется, – прошелестела я, зная, что Пол оскорбился бы, скажи я иначе.