Я никогда не знала, что Женева находится так близко к Франции. А во Франции в то время, уже давно замужняя, жила моя лучшая подруга детства Тома. Мы не виделись почти двадцать лет. Она с удовольствием прилетела ко мне в Женеву, где мы провели с ней замечательный вечер, показывая друг другу фотографии наших детей, вспоминая юность и наши детские мечты.

Моя жизнь снова полна интереса и смысла.

Ломка

В ситуациях, когда жизнь меняется в одночасье, очень легко увидеть, кто есть кто. Кто настоящий друг, а кто пользователь и притворщик.

Человек, от которого я никак не ожидала такой поддержки и внимания ― моя бывшая начальница, а теперь уже подруга Джейн. Вскоре после моей аварии, в начале лета, она поставила всех моих клиентов на уши, сообщив им, в какую ситуацию я попала. Джейн устроила для меня мероприятие по сбору пожертвований на лечение, восстановление и материальную базу на первое время. Как мне быстро стало понятно, мой доход вместе с гламуром остался в прошлом. Я теперь просто оболочка. Это все, что осталось от моей прошлой жизни. Даже макияж не могу сама нанести. Ресницы накрасить.

Мне, лежащей в кровати, абсолютно обездвиженной и беспомощной, стало понятно, что к нам возвращается все сторицей. Все же да. Я уделяла этим людям свое время, силы, энергию без меры, наматывая по паре сотен миль в день, планируя их финансовое будущее и стабильность, полностью посвящая себя их делам и благополучию.

Один из моих крупных клиентов, председатель совета попечителей Чикагского Симфонического Оркестра, предоставил 500 мест в центре партера. Сумма от продажи билетов пошла в фонд поддержки. На тот концерт пришли почти все мои клиенты. Устроитель того вечера, в злополучную субботу 7 Мая, не пришел. Как и никто из тех людей в шубах, целовавших воздух возле моих волос.

Пол, конечно, пришел, как же пропустить такую возможность побыть в центре внимания в светской тусовке. Важный и какой-то неискренне, показушно разбитый, как потом сказала мне Джейн. Вел оживленные беседы на тему «Мы справимся» и лихорадочно подсчитывал деньги.

Другие клиенты, хозяева гольф-клуба, муж и жена, организовали благотворительный пикник с гольфом. Гольф в Америке недешевое удовольствие. На этом гольф-пикнике бесплатно выступила музыкальная группа, довольно известная в Чикаго, тоже мои клиенты. Там же Джейн организовала аукцион по продаже моих картин. Картины у меня, конечно, не очень. Но люди купили все, причем за немалые деньги. Также в нем участвовали два элитных магазина, хозяйками которых являются мои давние клиентки и подруги, они предоставили дорогие брендовые аксессуары. Джейн насобирала мне почти тридцать тысяч.

В США по закону компания может уволить сотрудника после трех месяцев после его выхода на инвалидность. По каким-то непонятным причинам, которые на «доброту» директоров списывать было бы наивно, компания продержала меня в числе сотрудников почти два года. Не то надеясь на мое возвращение, не то еще почему. Это дало мне возможность иметь отличную страховку, благодаря которой меня терпели и госпитали, и врачи, и медсестры. Деньги говорят сами за себя. Когда я начала проверять письма с годовым финансовым отчетом, я увидела, что мое лечение в первый год стоило полтора миллиона долларов. 1 500 000 $! Я смотрела на то письмо с таким же выражением лица, как и на письмо о банкротстве моего второго мужа. Ни один человек, не имеющий страховки, не мог бы позволить себе такого высококлассного лечения. Я благодарна всем этим людям, Джейн и моим клиентам, моему работодателю и друзьям за такую поддержку.


По прилету домой из Швейцарии после выступления в ООН я продолжала свои нескончаемые занятия с терапевтами, активно и с усердием, как и весь предыдущий год. У меня перед глазами стояла счастливая Амелия, выходящая на своих ногах из дверей госпиталя. Воспоминания о ней меня мотивировали. «Если она смогла ― то и ты сможешь!» ― говорила Вета. «Ты уже через столько прошла, потерпи еще немного, приложи еще чуть-чуть усилий, не сдавайся, у тебя все получится», ― к моему удивлению, Лиза теперь соглашалась с ней.

Три раза в неделю ровно в девять утра меня забирала машина и везла в реабилитационный центр на четыре часа пытки. Начнем с ощущения зависимости и беспомощности, когда водитель загружает меня как багаж в этот мини-вэн, пристегивает множеством ремней безопасности и мое тело, и мое кресло. Это вызывало у меня отвращение. Но ездить было необходимо. Сдаваться и принимать все как есть я не собиралась. Я не могла позволить себе сдаться. Никогда! Мой мозг все еще отказывался верить, что теперь это моя новая ― и единственная! ― реальность.

Каждый раз по дороге в центр, что занимало сорок минут в одну сторону, я, сидя высоко в этом кресле, почти дотрагиваясь головой до потолка машины, наблюдаю за проезжающими мимо машинами. Мне хочется кричать. И от собственной беспомощности, и на этих людей. Этих незнакомых водителей, пролетающих мимо.

Во-первых, я им завидую. Гадаю, кто куда едет. Интересно, какие у них планы на сегодня. Кто едет на работу, а кто на свидание. Кто только что занимался любовью с супругом, а кто просто сексом с незнакомцем. Куда они все едут? У меня слезы на глазах.

Во-вторых, меня злит, что практически каждый проезжающий мимо водитель или смотрит в телефон, или занимается еще какой-то ерундой, которая вообще не связана с безопасным вождением автомобиля. Едят, красятся, посылают сообщения, роются на заднем сиденье. Мне хочется им кричать: «Так можно и шею сломать! Или убить кого-то на дороге! Люди, опомнитесь! Ничего в этом телефоне нет важнее, чем ваша безопасность в данный момент. Все остальное может подождать». Меня бесит их бесшабашность и непонимание серьезности и опасности скорости.


Как-то летом, вскоре после Женевы, Джеймс спросил меня: «Ну и что дальше ты собираешься делать?»

Мой канал, посвященный людям с disability51, который, как я надеюсь и знаю, дал людям надежду, знания и новых друзей, к тому времени уже набрал обороты. Джеймс был очень активен в моей группе, сам начал делать видео-консультации на моем канале. У него все-таки на восемь лет больше опыта. Я с удовольствием дала ему этот шанс, потому что, как я увидела, канал стал для Джеймса отдушиной и целью в жизни. Мой дорогой друг обрел новую миссию. Радость на его лице, доселе всегда грустном, делала меня счастливой.


На его вопрос я ответила: «Мне необходимо кое-что понять. Я буду искать объяснения».

Я не могла внятно сформулировать и объяснить, просто чувствовала, что у моего мозга была насущная потребность и острая необходимость найти ответы.

Что-то всегда ускользало от меня, почти схвачу жар-птицу за хвост, радуюсь. А под хвостом ― обычная куриная жопа, как говорила Фаина Георгиевна. Почему так? Или это со мной что-то не то? Живут же люди и не загоняются! А у меня все время то облом, то со мной что-то не так. Только не пойму, что…


Может, выразить все мои чувства в мемуарах? Нет, для мемуаров вроде жизнь скучновата, обычная.


Я решила написать книгу, просто роман. Посмотрим, есть ли мне что сказать.

Вспомнила свои детские мечты, как Вета в детстве собиралась писать книгу. Сто раз начинала какую-то романтическую повесть в манере Даниэлы Стил и откладывала в сторону, потому что шестнадцатилетней девочке тогда еще нечего было сказать. Думаю, может, теперь у меня получится. Мне уже далеко не шестнадцать. Я настойчиво уверяла себя, что отступать поздно, надо сделать то, что всегда хотела, и взялась за написание моего первого в жизни романа.

Для меня было огромным стрессом понимание того, что если бы я умерла два года назад, я бы не оставила о себе ничего. Ни словечка. Ни людям, ни собственным детям. Статья в интернете про память о человеке уколола и поразила меня до глубины души. В ней говорилось, что память о человеке у будущих поколений живет от двадцати до тридцати лет. Память с фотографиями живет дольше, лет семьдесят. «Семьдесят?! Это фигня! ― возмутилась Вета. Хотя нам и стало понятно, почему я всегда любила все фотографировать. ― Так не пойдет. Давай писать книгу. Искусство живет дольше. Даже твои будущие потомки смогут ее прочитать и узнать тебя хоть чуть-чуть лучше».

Про клиническую смерть мне писать вообще не хотелось. Ну, умер человек. Полетал там по всяким тоннелям, на эту тему написана куча литературы. Не было у меня никаких тоннелей. Только мгновенное осознание себя и внешнего мира после пробуждения.

Я проснулась никаким не финансовым советником. Не львицей Чикаго. Не дочерью, не любовницей. Я проснулась без всяких ярлыков. Чистый лист. Новая глава.

Новый перекресток…

Люди теперь выглядели по-другому. Все, чего я не видела во взглядах и ужимках матери, не понимала в тепле и силе рук Пола, в надменности и несовершенстве человечества, теперь предстало передо мной как на ладони.

«Пишем книгу! ― сказала Вета. ― Оставь после себя хоть что-нибудь. Представь, твоя работа в Библиотеке Конгресса США52. Аж мурашки по коже!» ― хихикала она в моей голове.


Углубившись в проект написания, стараясь как-то запутать сюжет, сделать его интересным и в поисках ответов на свои вопросы ― одно цеплялось за другое ― я внезапно окунулась в детские воспоминания. В них, в принципе, не было ничего особенного, обычное советское детство, меня это никогда не волновало и не портило жизнь, кроме как легкая отдаленность от мамы и раздражение к бабушке.

Ближе к зиме, когда уже рано темнеет, все предпочитают проводить больше времени дома и нечем заняться, я погрузилась в писанину. Сначала писать было легко. Девочка росла, цвела и радовалась жизни. Потом начали всплывать моменты из каких-то подкорковых воспоминаний, которые на недели, а иногда даже на месяцы, тормозили мое вдохновение. Эти ощущения погружали меня в депрессию и тягостное самокопание, из которого я никак не могла выбраться. Я была в тупике. Мне нужно было найти ответы.