— Мы рады принять тебя в наш дружный коллектив, но взамен хотим уважения к правилам поведения и устоям, которые…

— Дмитрий Александрович, давайте я упрощу вам задачу, — перебил его я. — Я понимаю ваши опасения: детдомовец появляется в уютной и благоухающей школе. Вы переживаете о том, как бы я в своих навозных сапогах не натоптал на вашем светлом ковре, верно? Но я не тупой и осознаю, что к чему. Я так же, как и вы, хочу, чтобы все прошло гладко. Хочу спокойно отучиться последний год и пойти в жизнь. Проблемы мне не нужны.

Директор удовлетворенно кивнул и, сказав еще пару-тройку формальностей, отпустил.

Здание школы оказалось большим и довольно запутанным, с множеством проходов, коридоров и лестниц. Нужный мне кабинет я отыскал практически одновременно со звонком. Первым уроком должна была быть литература.

Я вошел в класс. Ученики уже заняли свои места, и я затормозил, пытаясь найти, куда бы мне сесть.

— Ты Ярослав? Калашников? — обратилась ко мне учительница, оглядывая с ног до головы.

Это была довольно молодая женщина, с короткими черными волосами и живыми глазами.

— Да, здравствуйте.

— Здравствуй. Присаживайся вон туда, — она указала на парту в первом ряду по соседству с каким-то прыщавым очкариком с огромной копной рыжих волос.

Я занял свое место, а рыжеволосый, как испуганный зверек, забился в самый угол нашей парты. Я усмехнулся: репутация детдомовца идет далеко впереди меня.

— Дорогие дети! — певучим голосом начала учительница.

— Ксения Степановна, мы уже вообще-то в одиннадцатом классе, какие же мы дети? — подал голос темноволосый коренастый парень со второго ряда.

— Вы для меня всегда будете детьми, Ковальчук, даже когда вам будет по тридцать, — улыбнулась женщина. — Я рада приветствовать вас в новом учебном году. Впереди непростое, но интересное время: экзамены, поступление в ВУЗы, кто-то, возможно, переедет в другой город. Так что давайте наш последний совместный год проведем максимально плодотворно и сразу настроимся на серьезную работу, договорились?

Ребята дружно закивали. Во время ее речи я внимательно рассматривал своих одноклассников. Они все были холеные, счастливые и почему-то показались мне младше детдомовских сверстников. Может, из-за выражения лица? Они не смотрели исподлобья и не совсем не выглядели настороженными, как большинство ребят из интерната.

Чуть позже мне стало ясно: эти ребята отличались от нас, детдомовцев, тем, что у них было детство. Нормальное детство с родителями. И в этом была огромная разница между ними и нами.

— В этом году у нас в классе новый ученик, Ярослав Калашников, — объявила Ксения Степановна. — Ярослав, встань, пожалуйста, расскажи пару слов о себе. Чем ты увлекаешься? Какие предметы любишь? Какой спорт предпочитаешь?

Я нехотя поднялся. Ох, как меня задолбало это "Ярослав, расскажи о себе". В каждом новом коллективе одно и то же. Откуда взрослые взяли эту дурацкую моду? Ну, что может человек рассказать о себе, когда тридцать пар незнакомых глаз буравят его взглядом?

- Увлекаюсь видео-играми. Любимый предмет математика. Из всех видов спорта предпочитаю баскетбол, — спокойно ответил я на поставленные вопросы.

Наверное, учительница рассчитывала на более пространный ответ, но, поразмыслив, решила меня не мучить и начала урок.

— Давайте по традиции несколько человек расскажут наизусть стихотворения, выученные за лето. Кто хочет быть первым?

Поднялось несколько рук.

— Выходи, Малыгина, очень интересно послушать, что ты выбрала на этот раз, — с широкой улыбкой проговорила Ксения Степановна.

Стройная девушка с кофейными волосами поднялась с места и легким шагом двинулась к доске. Она была вся такая воздушная и тоненькая, что мне невольно захотелось задержать на ней взгляд подольше.

— Я хочу рассказать стихотворение Роберта Рождественского, — мягко улыбнулась она. Голос у нее был чистый, звонкий и немного грустный:


Человеку надо мало:

чтоб искал

и находил.

Чтоб имелись для начала

Друг — один

и враг — один…


Я никогда не любил поэзию, а про Рождественского, если честно, вообще слышал только краем уха. Но, черт возьми, из уст этой кареглазой девчонки стих звучал чудесно!

— Очень душевно, Алиса, спасибо, — похвалила Ксения Степановна. — Кто следующий?

Мои одноклассники читали стихи Фета, Тютчева и еще кого-то там, но довольно посредственно. Я бы и сам так смог. В конце урока учительница предупредила, что в течение нескольких занятий каждый из нас должен будет рассказать понравившееся стихотворение.

Дальше по расписанию была химия. Выяснилось, что моего соседа по парте звали Паша Корчагин, и, походу, он был местным ботаном.

— Я не кусаюсь, — наконец сказал я, когда Павлик весь урок опять проторчал на противоположном краю парты.

— Да я и не думал… — пробубнил он себе под нос.

— Все ты думал, — усмехнулся я. — Вы же уже в курсе, что я детдомовский?

— Ага, Ксения Степановна, нам на первое сентября об этом сказала. Но сразу предупредила не заострять на этом внимание, — не поднимая на меня глаз, сообщил Корчагин.

— Ясно. Ладно. Давай, Павлик, рассказывай, что у вас тут и к чему?

— В смысле?

— Яйца свисли, — поддразнил его я. — Про одноклассников своих рассказывай. Кто с кем, кто против кого, кто главный, кто обиженный.

Мне казалось, что я разговариваю с пятилетним ребенком. Павлик с таким подозрением косился на меня, что мне пришлось состряпать самое добродушное выражение лица, на которое я был способен.

— Ну… Вот это Глеб Тарасов. Он спортсмен. Боксом занимается, — Павлик кивнул на здорового белобрысого детину на второй парте.

— Он тут у вас главный?

— В смысле? — не понял Павлик.

— Да что ты заладил? "В смысле? В смысле?", в прямом!

— Здесь нет таких понятий, как главный, — поправив очки, ответил Павлик. — У нас демократия.

— Демократия, блин. Ладно, поехали дальше. Вон тот мажор кто? — я буравил взглядом лощеного парня, рядом с которым стояла группа нервно хихикающих девчонок.

— Это Борис Антюшин, все девочки в школе по нему сохнут, начиная с седьмого и заканчивая одиннадцатым, — вещал Корчагин.

— Папка богатый? — предположил я.

— Дед. Он в свое время запатентовал разработку в области нефтехимии и хорошо на этом заработал. С тех пор у них денег куры не клюют.

— Ясно. А вот про эту что скажешь? — кивком я указал на воздушную девчонку, которая читала стих Рождественского.

— Это Алиса Малыгина. Она хорошая, всегда помогает и со всеми запросто общается, несмотря на то, что ее отец — Александр Малыгин.

— А кто это?

— Ну как же? Александр Малыгин — учредитель ООО "РусПродукт". Им и хлебный, и молочный заводы принадлежат. А еще куча других предприятий в нашем городе, — пояснил Павлик.

Да, конечно, я знал эту компанию. Она была спонсором нашего детского дома, поставляла продукты питания. Надо же, значит Алиса — настоящая богачка.

Я еще раз посмотрел на девушку: минимум косметики, длинные темные волосы, аккуратный носик, придающий ей сходство с лисичкой, и бесподобные, отливающие янтарем глаза. Она была похожа на добрую фею осеннего леса.

Затем я заметил, что ее соседка, розовощекая блондинка, как-то плотоядно поглядывает на меня. Я задержал на ней взгляд, и девчонка, смущенно захлопав ресницами, перевела внимание на свою тетрадь.

— А ты, значит, Павлик, у нас самый башковитый? — вновь обратился я к соседу.

— Ну да, один из, — сконфуженно ответил Павлик, уже в сотый раз поправляя свои очки. — У нас трое идут на золотую медаль: Игнат Баширов, Леся Самойлова и я.

Игнат в отличие от Павлика был крупным смазливым пацаном с тяжелым, как мне показалось, взглядом. Он сидел за партой ровно и со скучающим видом смотрел в телефон. Никогда бы не подумал, что он отличник.

А вот Самойлова выглядела как настоящая зубрилка. Страшная, словно атомная война, толстая, с длинными сальными волосами, напоминающими сосульки. Закрыв большими пальцами уши и слегка покачиваясь, она непрерывно молилась на учебник.

Остаток дня прошел довольно спокойно. Учителя меня не дергали, видимо, давали освоиться. Одноклассники со мной тоже не общались. Вели себя отстраненно и делали вид, что не замечают. Но я не расстраивался по этому поводу, мне было плевать. В моей жизни случались ситуации гораздо хуже.

Глава 3


Алиса


— Лисенок, что мне выбрать: красное или коралловое? — Белла носилась по комнате, примеряя то один, то другой наряд.

— Цвета почти одинаковые, — пожала я плечами. — Но у красного фасон лучше.

— Думаешь, коралловое полнит, да? — она озабоченно смотрела в зеркало.

Я закатила глаза. Худая, как стержень от ручки, Белла все время переживала из-за своего веса. Казалось, что набрать лишний килограмм для нее было страшнее экзекуции.

— Я не говорила, что полнит, — стараясь скрыть раздражение, ответила я.

— Слушай, Лисенок, скажи честно, ноги толстые? — на полном серьезе поинтересовалась пятидесятикилограммовая Белла при росте в сто семьдесят сантиметров.

— Да, и целлюлит на попе немного видно, — ответила я, наслаждаясь ее испуганным лицом.

Иногда мне кажется, что худые женщины специально спрашивают "а не толстая ли я?", чтобы лишний раз нарваться на комплимент. "Нет, что ты, ты не толстая, ты настолько худая, что даже немного просвечиваешь!" — они это хотят услышать? Это то же самое, если бы Мария Кюри спросила: "А не глупа ли я?" Бред.