Музыку я тоже включила. Танго из «Мистера и миссис Смит» – люблю эту группу.

Бонни тоже оценил. Настороженности в улыбке стало меньше, предвкушения – больше. А смирения, или чего там положено сабам, по-прежнему ни на грош. И бог с ним. Зато как он откликался на прикосновения! Словно запрещая себе, ластился к моим ладоням, прикусывал губу – чтобы не стонать? А я всего-то гладила его плечи и грудь… не могла удержаться. Мне так давно этого хотелось! Рассмотреть, потрогать его всего, ощутить биение пульса и ритм дыхания, мягкость волосков на руках и животе. Грудь у него была идеально гладкой, только от пупка вниз спускалась дорожка… когда я провела по ней, Бонни откинул голову и мучительно тихо простонал:

– Мадонна… пожалуйста…

Сладко до головокружения! И хорошо, что он привязан, потому что больше всего мне хочется потянуть его на себя, опуститься на пол и… И это – от одних только прикосновений? Я его даже не поцеловала еще! Кажется, кто-то тут немножко сходит с ума. Так. Дышим глубоко и размеренно, никуда не торопимся. Он мой на всю ночь.

Я глянула в зеркало – в собственные горящие, как у ночной кошки, глаза, раскрасневшиеся щеки, припухшие губы. Вид немножко безумный, но мне идет. И Бонни, привязанный к столбикам и выгибающийся под моими руками, мне тоже идет. Вот прямо мой фасон и размер!

Обхватив ладонью его член, я легонько сжала. Бонни выдохнул со стоном и потерся о меня спиной, бесстыдно выпрашивая ласку. Это было так странно и так красиво! Я ласкала его и, как завороженная, смотрела в зеркало, ловила каждый его вздох, каждое движение. И, нащупав сосок, резко ущипнула.

Дрожь, короткий выдох, член в моей ладони напрягся сильнее.

– Ты любишь боль? – выдохнула ему в шею.

– Все, что ты делаешь со мной, мадонна.

Я невольно засмеялась. Не потому что он сказал что-то смешное, нет. Просто так, от переполняющих эмоций. Засмеялась и прикусила его плечо. Для этого мне пришлось подняться на цыпочки.

– Мой Бонни.

– Твой.

Он толкнулся мне в ладонь, по губам скользнула такая знакомая кривая усмешка. Только на этот раз в вызове слышалась просьба, а в провокации сквозила беззащитность.

Я прижалась к нему со спины, потерлась всем телом, продолжая ласкать всюду, куда только доставали руки – и впитывая его жар, его запах… похоже, мои эротические сны теперь будут пахнуть «Кензо».

Очень кстати я вспомнила про сны. А то немножко увлеклась аперитивом и забыла про основное блюдо. Я же хотела узнать о Бонни как можно больше? Вот сейчас и узнаю.

Стоило мне отдалиться на сантиметр, как он замер, всем телом выражая вопрос и жажду продолжения. Я мимолетно восхитилась его пластикой – как ему удается, почти не шевелясь и не произнося ни слова, сказать так много? Талант, однако.

Под хлыстом пластика стала еще выразительнее. Или я стала лучше его понимать. Не суть. Но ему это так явно нравилось… Особенно острой была реакция, когда я нежно провела хлыстом между его ягодиц – он застонал, вцепился пальцами в столбики и прикусил губу. «Еще!» – ему не надо было произносить этого вслух, я и так видела. Чувствовала. И я приласкала его еще, а потом ударила, слушая его отклик, как музыку. Бонни так наслаждался игрой, что у меня сносило крышу – от упоения собственной властью, и от его реакции, и от красоты его тела… и от стыда. Но стыд я быстро засунула в самый дальний угол. Подумаю об этом завтра. А сейчас – мне хорошо. Я, наконец, делаю то, чего хотела и в чем не решалась себе признаться. И сейчас я свободна! Я – свободна!..

Это ощущение вольного полета вдруг стало самым важным и прекрасным на свете, и я, зажмурившись и уронив хлыст, раскинула руки, закружилась на месте… были б крылья – взлетела!..

Очнулась я, когда закончилась песня и наступило мгновение тишины. Очнулась, глянула на Бонни – он чему-то улыбался, откинувшись назад, словно в гамаке (надо быть танцором, чтобы умудриться расслабиться в такой неудобной позе) и мне упорно казалось, что он меня видит. И что он меня понимает.

Два больных ублюдка? Возможно. Плевать. Он безумно красив, и сейчас совсем не похож на гения с мерзким характером. Словно моложе стал. Открытый, беззащитный, настороженный… ну да. Он же не видит, что я делаю. Только слышит. И странные же картины ему рисуются, наверное!

От этой мысли я снова засмеялась. Тихо, чтобы не спугнуть это странное волшебное чувство понимания, почти родства двух немножко чокнутых и очень скромных гениев.

А Бонни на мой смех вопросительно обернулся, словно хотел позвать обратно. Ближе.

Мне хотелось того же. Наверное, это и есть – взаимопонимание? Вот такое странное, сумасшедшее и ненормальное. Мне нравится. А еще мне нравилось его касаться. Изучать. К черту хлыст, успеется еще, я хочу трогать его руками, и губами, и всем телом! К черту халат, он только мешается! Хочу – кожа к коже…

Сбросив халат на пол, я прижалась к нему, на этот раз спереди, потерлась щекой о плечо, лизнула – соленый. И пульс его стучит, как взбесившийся дятел, быстро и громко, отдается во мне – мое сердце бухает в груди, в висках, заглушает последние слабые писки рассудка… или предрассудков? К чертям и то, и другое! Бонни – мой, весь мой… трется об меня, целует, рвется из пут…

– Мадонна!.. – прозвучало, как мольба, и тяжело, с хрипом, словно он долго бежал.

Я замерла, заглянула ему в лицо. Его приоткрытые губы горели, и глаза наверняка туманились… как бы мне хотелось сейчас заглянуть ему в глаза! Увидеть в них…

Узнавание? Шок? Насмешку и холодность? Нет, не надо. Реальность – куда более хрупкая штука, чем фантазия. Один неверный шаг, и порежешься об осколки.

– Чего ты хочешь сейчас, Бонни? – я нежно погладила его по лицу, задержавшись большим пальцем на губах.

– Поцеловать тебя.

Слова были – как поцелуй, и от касания его губ по руке бежала жаркая волна, грозя унести прочь едва пойманный за хвост здравый смысл. Рано. И вообще ни к чему.

– Поцелуи в прейскурант не входили, – усмехнулась я и ущипнула его за сосок. – Но я готова оплатить их отдельно…

Он криво усмехнулся:

– Да ну.

– Ну да. Плетью. Один поцелуй – один удар.

Целую секунду он молчал, готова поспорить – восхищенно. Потом склонился ко мне, коснулся губами моих губ.

– Годится, – выдохнул мне в рот и поцеловал по-настоящему. Я едва устояла на ногах, голова закружилась. Пришлось держаться за него. А он, гад насмешливый, оторвавшись от моих губ, шепнул: – Раз.

Мою крышу сорвало окончательно (если она вообще сегодня была). Непослушными пальцами нащупав карабины, я отстегнула его от столбов и потянула к кровати, толкнула на нее спиной – он упал свободно и расслаблено, словно инстинкта самосохранения нет в принципе, раскинул руки и позвал:

– Еще поцелуй, мадонна? Я весь твой.

О да. Все двадцать сантиметров стояка (за точность не поручусь, но выглядело внушительно) – к моим услугам. Изумительная шлюха. Высший класс.

– Плеть – это больно, Бонни. – Дотянувшись до коробки, взяла пакетик из фольги и надорвала.

– Я и не сомневался, mia bella donna. Иди ко мне.

Я вложила резинку в его ладонь и смотрела, не отрываясь, как он раскатывает тонкий латекс, едва касаясь члена пальцами. Чертовски горячо.

– Считать будешь сам, – хотела сказать насмешливо, а получилось… да плевать, как получилось! Никто и никогда не был готов платить за мои поцелуи собственной шкурой. Пусть для Бонни это игра, адреналиновая наркомания, да что угодно! Мне плевать, что он хочет не меня, а незнакомку без лица и имени. Сегодня Бонни – мой адреналин и мое сумасшествие. – Руки, Бонни.

Я привязала его запястья к изголовью. Ему не понравилось – раздул крылья носа, сжал губы, став похожим (на миг, не более!) на Джерри вчерашнего. Но он послушался. Тиран, деспот и сволочь Джерри повинуется! О, это божественное ощущение власти, именно его мне и не хватало до полного улета!

Он скользнул в меня так легко и естественно, словно мы черт знает как давно любовники. Словно у меня не было целого года одиночества. Словно… словно мы созданы друг для друга…

Кажется, я вцепилась в его плечи со всей силы и кричала. Не помню. Один сплошной туман, и головокружение, и ощущение правильной, самой естественной на свете заполненности, и вкус его губ… помню только, как перед самым пиком выдохнула:

– Не смей кончать!

Он выругался по-итальянски. И сдержался. Не знаю, чего ему это стоило, но когда я открыла глаза, лежа у него на груди, мокрая и не в силах пошевелиться, он был натянут, как струна, и тяжело дышал. А на нижней губе темнел след укуса.

Невероятно красиво и эротично. И я хочу еще. Что такое один раз после года воздержания? Правильно, ерунда какая-то. Даже такой горячий раз.

Он почувствовал. Или мысли прочитал. Неважно.

– Позволь мне, мадонна.

Я позволила. Освободила его руки и позволила себя ласкать – ладонями, пальцами, губами… Я снова кричала, прижимая его голову к своим бедрам, а мир рассыпался на бессмысленные и прекрасные кусочки – вечность и коньки в придачу. Бонни. Мой Бонни. С губ рвалось – люби меня, Бонни! И я искусала их почти до крови, чтобы только не сказать вслух. Я плохо соображаю, когда накатывает вторая волна… да черт бы побрал мою прекрасную семейную жизнь, у меня и первой-то ни разу толком не было! Ненавижу…

Он слизал мои слезы, и нежно, с ума сойти как нежно, целовал искусанные губы. Он вошел в меня – на последней, утихающей волне наслаждения, и третья накрыла меня с головой почти тут же. Словно сквозь толщу воды я слышала его хриплое дыхание, видела сведенное судорогой лицо, бугрящиеся мускулами плечи. Его мокрые волосы путались у меня в пальцах, я растворялась в нем, в его жажде, в его напоре, и больше всего на свете мне хотелось ощутить, как он вздрагивает, с рычанием вбивается в меня последний раз и, всхлипнув, падает.

– Не смей кончать, больной ублюдок! – сжав его волосы в горсти, я дернула назад, едва не сбив к черту повязку на его глазах.