– Завидный трофей. Я бы таким гордилась.

Он дернул ртом, нахмурился.

– А она всего лишь терпела, потому что никого лучше на тот момент рядом не оказалось. Все, что я делал, было «почти хорошо». За исключением того, что «ужасно, фу, мне стыдно за тебя». И это не было игрой, понимаешь? Мне нравятся разные игры, но помимо них должна быть нормальная жизнь. Там где я – это я. А для нее я был пустым местом. Всегда.

Мне так ярко представилась Сирена, презрительно бросающая: «Бонни, место!» – что я чуть не рассмеялась. Наверное, это немножко истерика. Я прекрасно понимаю, что значит быть пустым местом и никогда, ни при каких условиях не подниматься выше «почти хорошо». Хоть ты тресни. Хоть ты наизнанку вывернись.

– Для меня ты не пустое место. Ты… – я поцеловала его. В губы. Нежно. И он ответил, так же нежно. – Ты изумительно целуешься, Бонни.

– Только целуюсь?

– Еще мурлыкаешь, – я тихо засмеялась и почесала его под подбородком, как кота.

– Мурлыкаю я лучше, чем гавкаю, – он улыбался, подставляя шею под мои пальцы, и явно наслаждался лаской и игрой. А я так расслабилась, что не сразу поняла его вопрос: – А ты?

– В смысле?

– Почему покупаешь хастлера?

Вот знать бы теперь, что ответить… правду, что ли…

– От злости. Мне отчаянно хотелось выпороть и отыметь одного козла. Знаешь, такой мистер-самовлюбленный-мудак. Он меня достал до самых печенок. – Я нежно погладила Бонни по щеке. Так странно и сладко было говорить ему правду! Как будто с меня цепи падали. Тяжелые, ржавые, натершие все что только можно и нельзя. Душу, наверное. – Я его ненавижу.

– И как, помогло? – ему в самом деле было интересно. Надо же. Бонни Джеральду может быть интересно что-то, кроме Бонни Джеральда и мюзикла!

– О да. Мне безумно нравится…

– …трахать и пороть… – продолжил он за меня; в голосе снова бархатно-рычащие нотки возбуждения. – Я на него похож?

– Нет. – Правду, так правду. – Разве что внешне… Нет. Ты совсем другой. И ты мне нравишься намного больше, больной ублюдок.

– Твой козел идиот, – нежно, обещающе. – И твой муж тоже.

Я вздрогнула, а он хмыкнул и поднес к губам мою левую руку. Безымянный палец. Кольцо. Старинное, еще прабабушкино. Похоже на то, что в Штатах принято дарить на помолвку.

– Ты так к нему привыкла, что забываешь о нем. Или козел и есть муж?

– Вот нахал! Не твое дело!

Бонни пожал плечами и снова поцеловал мою руку.

– Не мое, но… ты замужем. И тебе не нужен саб.

Это прозвучало так нарочито безразлично, что я бы не поверила, даже если бы не видела его лица. Все, что угодно, только не безразличие. И не счастье. А еще я точно знала, что если скажу ему сейчас: «нужен», – ничего хорошего из этого не выйдет.

– Понятия не имею, что мне нужно будет завтра. Зато знаю, чего я хочу сейчас. – Я запустила руку в его волосы, сжала, с удовольствием поймала его рваный вздох, почти стон. – Как жаль, что ты не любишь, чтобы тебя выставляли напоказ. Потому что я хочу ужинать. В «Зажигалке». С тобой. И хочу смотреть стриптиз.

Глава 21. Принц датский, ромашка и театр одного актера

Разумеется, Бонни тоже хотел ужинать в «Зажигалке» и стриптиз. Танцевать, а не смотреть. И насчет «выставлять напоказ» он слукавил, сегодня он определенно хотел, чтобы его видели – в ошейнике, со мной. То есть я подозреваю, что ему было по большому счету по фиг, с кем, лишь бы не с Сиреной.

Британские ученые промахнулись в определении природы огня, горевшего вчера в Бонни Джеральде. Ненависть – тоже страсть, и горит едва ли не ярче, а обжигает еще больнее.

Снова душ, платье, еще немного мяты и лемонграсса. И сразу после душа небольшое дополнение к костюму Бонни: ошейник в клепках, прямо комплект с его наручами, и… когда я это увидела, чуть не заржала. Наверняка Дик (вряд ли же сам Бонни?) положил это в сегодняшний набор из чистого незамутненного троллизма, но оказалось очень кстати.

– Погоди, – велела Бонни, прежде чем он надел штаны. Вслепую, разумеется, и мне безумно нравилось за ним наблюдать, а ему – играть в театре одного актера.

Слегка надавила на лопатки, чтобы наклонился, погладила ягодицы – он усмехнулся, закусив губу, и прогнулся в пояснице. Котище мартовский.

– Сам, Бонни.

Шлепнув его по заднице, вручила девайс «от Дика с любовью»: пробку с ромашкой на конце. Крупной ромашкой. Ощупав ее, Бонни тихо хрюкнул, а морда сделалась чертовски довольной и хулиганской.

– Цветочек, как это мило!

Еще бы. Я тоже знаю, что секрет хорошего шоу в деталях.

Определив ромашку на место, Бонни изобразил томную позу, повилял задницей и радостно заржал, когда я его еще разок шлепнула. Ну вот пацан же, настоящий пацан перед эпической шалостью!

Кстати о деталях. Когда я взялась за телефон, чтобы вызвать такси, он меня остановил:

– Нас отвезут.

Белый «Бугатти» ждал на стоянке. С водителем из сотрудников Дика – я днем его видела.

Мне очень хотелось прокомментировать заработки хастлеров в Городе Ангелов, но я сдержалась. Сегодня мы и так идем по очень тонкой грани, еще немножко – и иллюзия инкогнито рассыплется в прах. А я не хочу снимать маску, хоть Бонни к этому и ведет. Манипулятор хренов.

Так что я заговорила совсем о другом:

– Что это цветет? – имея в виду наломанные им ветки.

Он пожал плечами, мол, черт его знает. А в машине спросил:

– Сударыня, можно лечь к вам на колени?

Я на миг опешила. Цитата как-то выбивается из образа хастлера. Но Шекспира я нежно обожаю с детства, а уж эту сцену и вовсе. Одна сплошь двусмысленность на грани грубости – но какая очаровательная! Поиграем, Бонни, поиграем!

– Нет, мой принц.

– Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

– Да, мой принц.

Непринужденно улегшись, он потерся щекой о мою руку, нежно-нежно. И сделал проказливую козью морду. Вылитый Гамлет!

– Вы думаете, у меня были грубые мысли?

– Я ничего не думаю, мой принц, – я обвела его губы пальцем.

– Прекрасная мысль, лежать меж девичьих ног.

Я рассмеялась. Бог ты мой, Бонни, принц датский! Хулиганье. Он тоже рассмеялся, ужасно собой довольный. Всю дорогу мы трепались о цветах, енотах, серфинге, дельфинах и прочей ерунде, я гладила его по лицу и плечам, он ловил губами мои пальцы.

Немного сказки. Теплой, волшебной сказки о звезде, спустившейся с неба и оказавшейся обычным… раздолбаем. То есть вовсе не обычным, а замечательным, потрясающим и по уши в меня влюбленным. И готовым выполнить любой мой каприз…

Любой каприз за мои деньги, не надо об этом забывать.

Когда мы приехали, Бонни повел себя, как истинный джентльмен. Сам открыл передо мной дверцу автомобиля, предложил руку и провел к дверям клуба. Вслепую. Как?! То есть я чувствовала – он ориентируется по мне, на ощупь и на слух, и место знакомое, но все равно. По себе знаю, даже в собственной квартире ночью темной постоянно натыкаешься то на дверь, то на табурет или угол. А Бонни разве что иногда касался свободной рукой предметов впереди и сбоку, почти незаметно со стороны. И маски трогать не стал.

– Ты же не развяжешь мне глаза, мадонна? – чуть грусти, капелька насмешки.

– Нет.

Себе я взяла белую, а ему надела алую полумаску. Глухую, без прорезей для глаз. На столике в шлюзе и такая была. Ленту сняла, все же она тугая – а я не хочу, чтобы ему было больно.

К столику нас проводил официант. Спросил только:

– У подиума, или вам уединенный уголок?

Я выбрала столик у подиума. Стриптиз же на повестке дня, и не только стриптиз. И еще мне было чертовски интересно, как Бонни справится с ужином, не видя ни тарелок, ни приборов?

Но тут он ловко вывернулся. Дождавшись, пока я сяду к столу, опустился рядом на одно колено, поцеловал мою руку:

– Позволь сидеть у твоих ног, мадонна.

Я зарылась пальцами в его волосы, легко сжала.

– Потом. Если заслужишь, – тихо, склонившись к нему. И громче, официанту: – Цитрусовый фреш с мятой, сыр, тарталетки с тунцом и креветки в кляре. Дважды.

Мистеру манипулятору пришлось временно отступить. И ему это понравилось. Впрочем, мне тоже. И наблюдать, как артистично он справляется с нелегкой задачей – понравилось. Ни словом, ни жестом не показал, что ему отчаянно неудобно сидеть на ромашке и ловить невидимых креветок невидимой вилкой так, чтобы они не сбежали на невидимую скатерть. О нет, Бонни непринужденно улыбался и упорно побеждал вертких креветок, поддерживая легкий треп о местной кухне. Единственно, в голосе сквозили бархатные нотки возбуждения.

– Ты и танцевать можешь с закрытыми глазами? – мое любопытство одержало верх над вредностью.

– А ты сомневаешься?

– Пожалуй, уже нет. Но удивляюсь.

Бонни пожал плечами.

– Как раз танцевать с закрытыми глазами проще всего. Была бы знакомая площадка без посторонних предметов.

– Дай угадаю. Тебя Франческа этому учила?

Он улыбнулся и кивнул. А я дотянулась до его щеки, погладила.

– Похоже, Франческа учила тебя не только танцевать. Мне интересно, чему еще.

– Многому… – его улыбка стала мечтательной. – Смотреть на мир не глазами. Мне казалось странным, ведь танец – это то, что я вижу, а не вкус или звук. Еще учила наслаждаться каждым мгновением жизни, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Этого я совсем не понимал. Раньше.

– А теперь понимаешь? – честно говоря, от его слов я была немножко в шоке. Бонни – философ! Это круче, чем Бонни – принц датский.

– Да. Я чувствую это прямо сейчас. С тобой. Здесь. – Он дотронулся до груди напротив сердца, на миг став серьезным и каким-то… нет, не старым. Но и не бездумным раздолбаем. Самими собой, наверное: зрелым, умным и одиноким мужчиной. – Mia bella donna.

– Мне нравится, как ты это говоришь. Твой голос… – Взяв Бонни за руку, я потянула его к себе. Он опустился на колени рядом, прижался губами к моему запястью. – У тебя голос, как у Мефистофеля, Бонни. Искушение. Огонь. Когда я слышу тебя… – Я приложила его пальцы к своей шее, где отчаянно билась жилка. Так, чтобы он ощутил пульс. – Ты здесь. В моей крови. Скажи еще.