Татьяна Богатырева - Любой каприз за вашу душу

– Mia bella donna. Si sta facendo impazzire, mio bel sogno.

(Ты сводишь меня с ума, моя прекрасная мечта – итал.)

Огонь, дрожь, порыв – в нем, в нас обоих… Он сказал это так, что мне стоило большого труда удержаться и не поцеловать его. Нет, не сейчас. Рано. Сейчас – погладить его по щеке, обвести контур губ, впитывая его жар и нежность. Провести его пальцами по своей груди, задержать, накрыв ладонью. И смотреть на его приоткрытые губы, заливший скулы темный румянец, трепещущие крылья носа. Весь мир вокруг исчез, остались только мы двое.

– Когда я слышу тебя, твой голос во мне. Ты во мне. Ты мой, Бонни.

Он тяжело сглотнул, потянулся ко мне.

– Твой, мадонна, – сказал низко, как рокот ночного океана.

– Ты обещал мне, помнишь? Все, что я хочу, – ему в губы, касаясь лишь словами и дыханием.

– Любое твое желание, мадонна.

Наше дыхание смешалось. Я слышала – наши сердца бьются в унисон. Сама тонула в сумасшедше прекрасном трансе. Бонни, что ты делаешь со мной…

– Мое? Нет. Твое, Бонни. Ты хочешь танцевать для меня?

– Да.

– Хочешь, чтобы я видела тебя? Слышала тебя?

– Да, мадонна, – еще ниже, еще глубже, и плечи под моими ладонями напряжены, будто держат на себе небо.

Вместо продолжения я притянула его к себе, лицом к груди, прижала, запустив пальцы в волосы, и знаком подозвала официанта. И если кто-то думает, что мне было просто в этот момент думать о чем-то, кроме льнущего ко мне, возбужденного до предела мужчины, он очень ошибается. Несколько связных слов – музыка, свободный подиум, проводить Бонни – дались мне тяжелее, чем диссертация по квантовой физике. Я даже толком не поняла, почему официант кажется таким знакомым, и одет не как официант…

– Спой для меня, Бонни. Я хочу, – мой голос прерывается, и звучит почти так же низко, как у Бонни. Мы резонируем сейчас, как два хрустальных бокала, звенящих от напряжения, готовых вот-вот расколоться от легчайшего касания.

«Мы пройдем по этой грани, Бонни. Вместе. Я хочу», – я думаю так громко, что он наверняка должен меня слышать. Я хочу, чтобы он меня слышал. Чтобы он понимал меня, чувствовал меня. Здесь. Сейчас.

Я приложила палец к его губам, не дав сказать ни слова, и толкнула – вперед, только вперед, ты обещал!

Тончайшая паутина понимания и желания связывала нас, пока Дик провожал Бонни к подиуму (я поняла, что это был Дик, только когда они отошли на десяток шагов и транс чуть спал). А стоило заиграть музыке – Крис де Бург, «Леди в красном» – и Бонни появиться на подиуме, паутина накрыла весь зал. О да, Бонни на сцене – это взрыв, фейерверк, сверхновая! Бывают такие артисты, что притягивают внимание, не сказав ни слова, не сделав ни шага. Такие, как Бонни.

Всего лишь мужчина в голубых джинсах, белой рубашке и алой слепой полумаске.

Он сделал несколько шагов, неуверенных, словно искал опору и не находил… и вдруг – нашел. Его протянутая вперед рука встретилась с чьей-то рукой, невидимой, но настоящей. Он улыбнулся, едва-едва, его лицо осветилось. И следующий шаг уже был шагом танца, парного танца, а в следующий миг он запел. Тихо, интимно, только для своей прекрасной леди в алом…

Бонни пел. Для меня. А я была счастлива. До слез. Правда, обнаружила слезы, только когда Дик сунул мне в руки салфетку. Ага, Дик. Он, оказывается, сидел рядом, и смотрел то на Бонни, то на меня, с каким-то странным выражением лица… но мне было не до него.

Бонни пел на сцене. Мой Бонни.

На сцене.

Без капли алкоголя. Я бы гордилась, я бы с ума сошла от гордости, если бы не знала точно – там, под повязкой, он видит сейчас зеркала гимнастического зала в Палермо. И отражается в них Франческа, куда ни глянь – великолепная, строгая, требовательная, божественная Франческа.

Не Сирена. Не безликая bella donna. И уж конечно, не я. И удастся ли мне поймать его, когда музыка смолкнет, а иллюзия рассеется?..

Ведь должно получиться, правда же? В конце концов, Франческа давно в прошлом, а я – сейчас! Он поет для меня!

Не только поет. Шоу и секс у него в крови. Я едва дышала, глядя, как он снимает рубашку, как льнет к невидимой партнерше… я почти видела себя рядом с ним, почти чувствовала касание его ладоней… и отчаянно ревновала ко всем, кто видит и хочет его. Даже к чертовой ромашке, так неуместной сейчас – и делающей его еще искренней, еще беззащитней…

На последних тактах, когда воображаемая леди исчезла, и Бонни остался один – обнаженный, ждущий, с горящими губами и рваным дыханием – я уже была около подиума. И, едва музыка смолкла, позвала его:

– Я здесь, Бонни.

На миг мне показалось, что он не узнает меня. Не поймет – что за незнакомка, чужая и ненужная, его зовет. Но лишь на миг. Он словно вспыхнул – счастьем, порывом – и хрипло шепнул:

– Моя прекрасная леди, – на весь зал.

А потом сорвал микрофон, сделал три осторожных шага, слепо нащупывая край, и спрыгнул с подиума. Ко мне. Обнял, впился в губы жадным поцелуем. Я краем уха слышала аплодисменты, восторженное улюлюканье, и даже догадывалась, что мы тут не одни, но мне было совершенно все равно. И если бы не что-то холодное и твердое, внезапно оказавшееся у меня в руке, мы бы занялись любовью прямо там, посреди клуба.

– Первая дверь направо, леди, – пробился сквозь гул крови в ушах голос Дика. – Можешь не благодарить.

С трудом оторвавшись от губ Бонни – пришлось потянуть его за волосы, и он протестующе застонал – я с еще большим трудом сфокусировала взгляд сначала на довольной роже Дика, потом на ключе в своей руке, потом – на восторженно пялящейся на нас публике… Ой-ой. Нет, я не готова делать это здесь!

А вот Бонни было совершенно все равно – публика, марсиане, ядерная война… Он уже запустил руку мне под юбку и тянул трусики вниз, а второй прижимал к себе, и целовал мою шею так, что колени подгибались. Пришлось дернуть его за волосы со всей силы. Он вздрогнул, замер – и немного вернулся в реальность.

– Идем, Бонни, – я потянула его к двери за стойкой, он, слава богу, послушался…

Где-то на краю сознания мелькнула мысль, как низко я пала – волоку голого хастлера в номера, как козу с рынка, и показалась невероятно смешной.

Да! Это мой Бонни, сейчас я займусь с ним любовью, а на всякий дурацкие мысли мне плевать! Мысли ответили мне тем же. Испарились. Исчезли. Я даже не поняла толком, что за дверь захлопнулась за нами. Да какая разница! Я хотела его так, что не видела ничего вокруг, моя кожа горела, бедра сводило судорогой от пустоты и жажды, и во всем мире существовал только он, мой Бонни…

Я закричала, когда он поднял меня, притиснул к двери и вошел, сразу весь, и это было упоительно, невероятно хорошо! Его движение во мне, его хриплое дыхание, его руки под моими ягодицами, его губы на моем плече… и низкий рык, когда мы кончили. Вместе.

Наверное, я бы не выпустила его из себя, не разомкнула бы ног на его пояснице и не разжала пальцев, вцепившихся в его волосы, если бы не…

Кто-то рядом вежливо покашлял и позвенел… посудой?

Ой.

Кажется, это была не та дверь…

Сквозь цветной туман проступили очертания коридора с дверьми по сторонам и девицы с тележкой, груженой посудой. Девица беззастенчиво пялилась на нас, разве что попкорн не жевала. Хорошо хоть не комментировала.

Я покраснела. Точно покраснела. Жар стыда залил меня от макушки до пяток, тут же вспомнилась сцена месячной давности – в коридорчике около клозета, с «оближи конфетку». Резко захотелось одернуть юбку и сделать вид, что этот голый парень вовсе не со мной! Все равно бы не вышло – этот голый парень был все еще во мне, и даже не думал меня отпускать. Правда, уловил мое напряжение, настороженно потерся о мою шею лицом:

– Я снова был плохим сабом, мадонна?

– Ужасным. – Я лизнула его ухо. – Из-за тебя эта милая девушка не может пройти, куда там ей надо.

– Упс. – Бонни тихо рассмеялся. – Здесь было темно.

Я тоже засмеялась. Темно? Нет, это был фейерверк и звезды.

– Опусти меня на пол, мерзавец.

– Да, мадонна. Как прикажете, мадонна. – Он беспардонно ржал. – Но может быть в постели вам будет удобнее, мадонна?

– Ах ты, тролль мохнатый! – Я чувствительно укусила его в плечо. – Поставь меня сейчас же!

– А иначе?.. – в голосе снова мурлыкающие нотки желания, член во мне подрагивает, даже не думая падать.

– Выпорю, больной ты ублюдок.

– Ты обещала, – он толкнулся во мне. – Mia bella donna.

Чертов больной ублюдок. Вот как с тобой?.. на что ты опять меня соблазняешь?.. и каким местом чуешь, что мне мало, что я до сноса крыши хочу еще – играть с тобой, владеть тобой, заниматься с тобой любовью?

– Я всегда держу обещания, – шепнула ему на ухо и, намотав его волосы на руку, потянула от себя и вниз. – В комнату, Бонни. Хватит цирка на публику.

Это обещание я исполнила. И не только его. Я сделала все, что мне хотелось, и о чем я раньше даже мечтать стеснялась. Часа два огненно-горячих развлечений, полдюжины новых девайсов и всего один новый шрам на Бонни. Не хлыстом, на этот раз я обошлась мягким широким ремнем, чтобы не повредить его прекрасную смуглую кожу. А кольцом. Сама не заметила, как задела его бедро и оставила длинную глубокую царапину. Обнаружила ее только после душа, намазывая его спину заживляющим кремом.

Следы от ремня продержатся дней несколько, а то и неделю.

И ему, больному ублюдку, это снова нравилось. Такую довольную морду можно в рекламе «Вискаса» снимать! А мне нравилось, что ему нравится. И что он ластится к моим рукам, смеется дурацким усталым шуткам и так же расслабленно несет смешную пургу сам, берет губами из моих губ клубнику… На этот раз я покормила его сама, и позволила сидеть у ног, обняв мои колени. И уснула с ним рядом, подумав: вот две минутки полежу, и хватит, и домой… хорошего понемножку…