Не дала скатиться в депрессию Манюня, все же от подруги-психолога бывает польза не только в поедании тортиков. Как-то ей удалось заставить меня устыдиться, собраться, взять себя в руки и не вылететь с дирижерско-хорового. К тому времени я перешла на третий курс Гнесинского училища и собиралась втихую бросить гиблое дело. Хоровое пение – не мое. И дирижирую я, как обезьяна хвостом. А преподавать музыку детям – да я скорее застрелюсь! Но мама хотела, чтобы я училась. Папа хотел, чтобы у меня был диплом. И лучше учиться хоть где-то, чем тупо лежать на диване и страдать!

Тем более что в Гнесинке учился и Тоха, тоже на третьем курсе, только на отделении мюзикла (оно же – музкомедия). А значит, я была под присмотром.

Очень мне этот присмотр помог, когда на меня положил глаз господин Кобылевский!

Данный прекрасный принц взял меня тепленькой на одном из концертов, где господа студенты изображали хор. Мероприятие было пафосное донельзя, сборная солянка в Доме Музыки, с приглашенными импортными звездами. За беседой с одной из импортных звезд меня и застукали. Звезда была та еще, английский скрипач чуть меня постарше, ни бельмеса по-русски, потерялся в толчее и суете, вот я ему и помогла найти гримерку и продюсера.

Господин Кобылевский, как я поняла сильно потом, разглядел во мне идеальную жену, она же бесплатный переводчик, секретарша и домработница. Мои красота и талант интересовали его в последнюю очередь, но мне он этого предусмотрительно не сказал. Умный мужик, чего уж там. Умный, красивый, вполне себе талантливый, но сволочь. Хотя нет. Талантливый, умный и красивый – по определению сволочь, это в генах прописано. Но тогда-то я была наивной одинокой девочкой, что есть дурой по определению.

Вспоминать противно, как я заглядывала ему в рот и пыталась соответствовать. Ладно бы ему, но там была еще и мама!..

Единственный раз после развода господин Кобылевский появился в моей квартире именно из-за мамы. Ему показалось, что некий малоприятный персонаж из моей новой книги на него похож, и его узнают, а раз узнают – подумают, что он знаком с автором низкопробной писанины, или еще догадаются про бывшую жену, и это будет позор, а у его мамы слабое сердце!.. Что я должна была сделать с его мамой и ее слабым сердцем, я так и не поняла. Может быть, как Гоголь, выкупить весь тираж и сжечь? Судя по градусу трагедии, именно этого от меня и ждали. Но дождались только Тошки, который прибежал на вопли из квартиры напротив (мы не только одногодки и одноклассники, но и соседи, а в тот период у Тошки очень удачно оказался перерыв между гастролями) и спустил господина Кобылевского с лестницы.

Видимо, господин Кобылевский решил, что рисковать своим здоровьем он никак не может, ведь у мамы сердце, так что больше лично не являлся. Так только, по телефону адвокатами пугал. И мамой. Мама была куда страшнее!

На этом месте я вздрогнула и очнулась. Образ Элеоноры Эдуардовны Кобылевской, идеальной матери и эталонной жены, стоял перед глазами так ярко, что затмевал собой усатое лицо нашего мексиканского таксиста, обращенное ко мне и радостно хохочущее. Я чуть было не сказала ему: «Смотрите на дорогу, уважаемый!» – с чистейшим произношением диктора Гостелерадио, которое Элеонора Эдуардовна почитала одной из первейших добродетелей правильной супруги, но вовремя опомнилась. Этак беднягу мексиканца кондратий хватит. Не стоит начинать завоевание Бродвея с разборок в полиции.

– Да ясен пень! – ответила я мексиканцу. Тот обрадовался еще больше, безошибочно поняв посыл, и ткнул пальцем в окно.

– Он говорит, отличное местечко, у него троюродная сестра тут горничной, – перевел Тоха.

– Сестра! – гордо повторил таксист и затараторил на своей тарабарской жути.

К собственному удивлению я обнаружила, что его понимаю. И даже уши не режет. Какие чудеса творит осознание собственной свободы!

– Да видит Дева Мария, – сказала я на чистейшем мексиканском, – как мы рады приехать в вашу прекрасную свободную страну!

От полноты чувств я поцеловала его в усы и вылезла, наконец, наружу.

К нам уже бежала необъятная дама знойной наружности, а за ней вприпрыжку – такой же знойный парнишка. Как оказалось, бежали они вовсе не к нам, а к своему кузену Мигелю, или как там его, я уже не расслышала, потому что пыталась успеть за Тохой к обсаженному олеандрами и чем-то еще тропическим подъезду. Скромная, не более трех звезд, гостиница сейчас казалась мне самым прекрасным местом на свете. Потому что там не было ни господина Кобылевского с его мамой, ни вездесущих японских туристов, не дававших толком спать в самолете, ни мистера Штосса с его головоломным контрактом. Зато там ждали меня ванна, ужин и чистая постель.

Глава 3. Негры, китайцы и прочие настоящие американцы

Мистер Штосс, снисходительный к слабостям богемы, назначил встречу на одиннадцать утра, так что я успела написать Манюне в скайп, – я живая, в Лос-Анджелесе, присмотри за квартирой, ключи у тебя есть, убегаю на встречу с продюсером, позвоню, когда проснешься, – помыть голову, сделать в ближайшем китайском салоне сногсшибательный маникюр и даже позавтракать. Роскошь! Правда, предчувствие подвоха лишь усилилось.

Тоха, заехавший за мной в десять, опять ржал над моей паранойей. Тут такой шанс, раз в жизни выпадает, а кому-то за каждым кустом мерещатся шпионы!

Я б его треснула по пустой голове, но боялась испортить маникюр, так что ограничилась одним только убедительным:

– Покусаю.

– Ой, как страшно! Покусай лучше мистера продюсера, вдруг ему понравится!

Я гордо отвернулась и прошествовала к такси. На сей раз за рулем сидел пожилой негр и меланхолично жевал бабл-гам, выдувая розовые пузыри. Как ему удавалось сохранять такое медитативное спокойствие под бешеный хип-хоп из динамиков, было загадкой природы.

– Чувак, сделай тише, у нас тут чувствительная дамочка, – попросил его Тоха на чистом русском, выразительно кивнув на меня. Негр, как ни странно, его отлично понял и белозубо мне улыбнулся:

– Без проблем, мисс, – отозвался он на местном наречии: наша англичанка бы точно в обморок от такого упала и заявила, что языка мумба-юмба она понимать не обязана.

Всю дорогу таксист пялился на мой бюст в зеркальце заднего вида, скалился и пытался мне назначить свидание со своим сыном, ну просто отличным серьезным парнем! За те сорок минут, что мы ползли по пробкам и скакали по переулкам, я узнала об отличном парне намного больше, чем мне бы хотелось: какой колледж закончил, в какой солидной юридической фирме работает, где хранит свои молочные зубы и за какую бейсбольную команду болеет. Если б мы ехали чуть дольше, я б точно узнала, какого цвета трусы он предпочитает и сколько раз в пятом классе подрался с пацанами из соседнего квартала.

– Замечательный парень ваш сын, мистер, – с трудом вклинилась я в его монолог, когда чуть отошла от офигения. – Но я предпочитаю девушек. Может быть, у вас есть такая же чудесная дочь?

Моей очаровательной улыбке позавидовала бы реклама супер-стоматологии и десять крокодилов. И таксисту понравилось. Он с таким искренним сожалением сообщил, что дочери у него нет, и вообще он не очень одобряет такие дела между красивыми девушками, потому что кто ж тогда будет рожать красивых детей? Вот у его сына будут отличные детки!..

Мы с Тохой дружно заржали, что не помешало таксисту продолжать расхваливать своего единственного обожаемого сыночка до самого офиса мистера Штосса. Как несложно догадаться, вошли мы в этот офис, едва не сгибаясь от хохота. Пришлось остановиться в холле бизнес-центра и напиться холодной воды из кулера. Я б еще на себя побрызгала, не столько от жары, сколько процессор охладить, от ржача перегрелся. Хорошо хоть вовремя вспомнила, что на мне макияж. За последний год я накрасилась всего третий раз, но навык-то не пропьешь.

– Двигай, пленная христианка, львы заждались, – хрюкнул Тоха, отнимая у меня второй стаканчик, уже почти пустой.

– А если съедят?

Тоха фыркнул и вызвал лифт, а я принялась вспоминать, что вычитала в Сети о мистере Штоссе и что в самолете рассказал Тоха. Не так уж много и совершенно ничего утешительного. То, что данный крокодил – один из самых крокодилистых, продюсирует мюзиклы, фильмы и черт знает что еще, все его проекты успешны и круты до опупения, меня безумно радовало и пугало до дрожи в коленках. Сценарий капустника и четыре полупорнографических романчика, исключительно из стеба названных «откровенно-интеллектуальной прозой», даже близко не похожи на ту заоблачную круть, к которой он привык.

Внутренний голос, отвратительно похожий на голос Кобылевского, настойчиво подсказывал: вали отсюда, твои жалкие потуги вызовут у серьезных людей лишь смех и презрение. Растопчут, и правильно сделают. Ты – серость, бездарность и ни на что, кроме работы манекеном-переводчиком, не годишься. Даже борща, и то готовить не научилась, куда тебе в большой шоу-бизнес!

– На хер, – громко и внятно сказала я внутреннему голосу ровно за миг до того, как двери лифта открылись на восемнадцатом этаже.

– Гы, – тихо отозвался Тоха. – Ты порвешь их, бейби.

– Укушу, – буркнула я, удивленно оглядываясь по сторонам.

Офис мистера Штосса занимал весь этаж и представлял собой по большей части зимний сад. То есть от лифта этот сад отделяла стеклянная перегородка и хромированная стойка секретарши. Роль секретарши исполняла Ким Бессинджер в юности, и наверняка получала за свою неземную красоту и сногсшибательную сексуальность такой же сногсшибательный гонорар.

– Вам назначено? – мелодично, с правильным си-эн-эновским произношением спросила сия прелесть и улыбнулась, демонстрируя передовые технологии американской стоматологии.

– Мистер Штосс ждет нас в одиннадцать, – мое произношение и улыбка сделали бы сейчас честь Би-би-си, а осанка сошла бы и английской королеве.

– Мистер Роу? – мисс Си-эн-эн обратила сияющий взор на Тоху.