– Мартин, Синди, на сцену. Начнем с реплики Синди.

Мне показалось, что сейчас Сирена запустит в него сначала кружкой из-под кофе, а следом и мебелью, такая в ее позе промелькнула злость. Всего на миг она потеряла свой идеальный самоконтроль, но его вполне хватило, чтобы всей труппе резко захотелось обратно под веник. Особенно бедняжке Синди, которую из дублерши внезапно передвинули… во второй состав? В первый? В жертву звездного гнева? Готова держать пари, пока она шла свои пять шагов до Голгофы (сопровождаемая милой-милой-милой улыбкой Сирены), сто раз успела пожалеть о выборе профессии. Уж лучше бы пошла укротительницей крокодилов, те хотя бы не гадят исподтишка, и от них всегда знаешь, чего ожидать. В отличие от мисс Звездени, которой какой-то вшивый хореограф посмел предпочесть какую-то бездарную девчонку из Оклахомы. Кто-то сомневается, что она никогда этого не забудет ни Бонни, ни Синди, ни всем свидетелям своего позора?

Я – ни на грош. Вопрос только, когда апокалипсис разразится. Уж скорей бы!

Сдается мне, о «скорей бы» втихую молилась вся труппа, пока Том и Джерри ставили очередной эпизод. На удивление, дело пошло очень даже бодро, и даже несколько приторно-ядовитых замечаний Сирены не испортили дела.

К концу репетиции у нее, должно быть скулы сводило от стараний удержать хорошую мину при плохой игре: ей, суперзвезде, пришлось два часа сидеть и наблюдать, как ее роль играет девчонка из Оклахомы. И хуже всего было то, что девчонка из Оклахомы выглядела в этой роли намного лучше. Да, у Синди нет такого потрясающего вокала, и двигается Синди куда как проще, но она – Клодина Фролло, а не стягивающая на себя все внимание зала Звезда, сошедшая с небес на самодеятельный детсадовский утренник.

Честно, я даже удивилась, что апокалипсис не случился. И что обормоты довели репетицию до конца, а потом уселись обсуждать с Сиреной сцену, ее роль, ее подход – терпеливо, как с маленькой. Или как с Большой Звездой.

А я смоталась. Сделала всем кофе (в нерабочее время!), проигнорировала умоляющий взгляд Тома (о, соломинка, не покидай меня, я же утону!) и поехала домой. У меня – роман, а взрослые дяди с тетями уж как-нибудь разберутся и без меня.

* * *

Ни черта они не разобрались.

Еще два дня продолжался Мерлезонский балет. Сирена приходила на репетиции, неизменно тянула одеяло на себя в каждой сцене (на третий день я поняла, что она в самом деле не умеет работать в команде) и неизменно уходила отдыхать, пока работала Синди. Том и Джерри честно пытались встроить ее в постановку, меняли мизансцены, что-то втолковывали в перерывах – тщетно. Она по-прежнему была великолепна, изумительна, потрясающе одинока, как звезда по имени Солнце. Ежу было понятно, что на мюзикл с ее именем на афише народ повалит толпами, пресса будет писать кипятком, а билеты – распродаваться за три месяца вперед. Но это будет совсем не тот мюзикл, который писала я и который ставят гениальные обормоты, и даже явление на сцену еще пары-тройки звезд такого же масштаба дело не спасет, а строго наоборот.

Обстановка накалялась.

Элли пришла во вторник к началу репетиции, упрашивала взять ее обратно в ансамбль, но была послана мистером Джеральдом в его обычном духе на хер.

Замену ей я пригласила в тот же вторник. Девочку даже прослушивать не стали, сразу поставили на место и о ней забыли.

Мартин психовал, пытался из кожи вон лезть, чтобы понравиться Сирене и не провалиться в роли Эсмеральдо. Чем больше психовал – тем хуже играл.

Сирена его игнорировала, что в жизни, что на сцене, и продолжала жать на все известные ей больные точки Бонни: мерзавец никак не желал возвращаться к ноге.

Бонни был неизменно вежлив и холоден, ни разу не наорал на Сирену и вообще не проявлял при ней никаких эмоций. Зато срывался на ансамбль, когда ее не было, и литрами хлестал кофе.

Тошка сменил место дислокации с кресла в зале на стульчик в чайной комнате, доску для игры в го и компанию Барби. Впрочем, все солисты теперь старались не торчать в зале без необходимости и поменьше мозолить глаза Сирене. Одной Синди сбежать не удавалось, и с каждым днем она становилась все бледнее и все заметнее вздрагивала от каждого случайного прикосновения.

А я писала роман в каждую свободную минуту, привычно игнорировала фанатов Сирены, оккупировавших стоянку и ближайшие тротуары, ждала субботы с замиранием сердца и уговаривала себя не звонить Дику и не предлагать Бонни встретиться прямо сегодня. Рано. Нельзя. Он должен сам справиться, он мужчина, а не обиженный мальчишка.

Так мы дожили до четверга – Везувий все не извергался, Помпеи вроде еще стоял, но долго так продолжаться не могло. По дороге из дома к автобусной остановке я так глубоко задумалась над вопросом, когда же наступит апокалипсис и чем это обернется для Бонни, что не сразу заметила открытую синюю машину, затормозившую рядом.

– Садись, на ходу думать неудобно, – прозвучал знакомый голос.

Я вздрогнула и обернулась.

Ирвин поднял руку в салюте и открыл для меня дверцу. Ветер трепал короткие пряди, темные очки бликовали на солнце, улыбка должна была сиять… но не сияла. И сам он казался внезапно старше и не таким блестящим. Скорее усталым. С отцом все плохо?..

Я едва не потянулась к нему – дотронуться, утешить. Но вовремя себя остановила. Какого черта! Дура! Забыла, что он женат? Ну, почти женат. И в любом случае я ему не пара, так что ни к чему это все.

– Роуз, я не собираюсь тебя похищать. Садись.

Пожав плечами, я забралась в машину.

– Доброго утра, Ирвин. Как твой отец?

– Утра. Отец в загородном доме, поправляет здоровье свежим воздухом и покоем. С ним все хорошо.

– Я рада.

Повисла секундная пауза. Странная и неловкая, словно Ирвин ждал от меня совсем других слов – а я не понимала, каких именно. Или понимала, но не хотела их говорить. Он женат. А я люблю Бонни. И вот это сожаление, стесняющее дыхание, и неуместная нежность – ни к чему. Между нами не может быть ничего, кроме деловых отношений: он – мой инвестор, не больше и не меньше.

– Тебе идет загар, – он протянул руку и легонько дотронулся до моей щеки.

Я еле удержалась, чтобы не отдернуться. Не то чтобы мне было неприятно, наоборот. Слишком приятно. Словно не было фотографий Ирвина с невестой, словно не было безумных выходных с Бонни. Даже мелькнула мысль: я не обещала Бонни верности, как он не обещал ничего мне. Но – нет. Это неправильно.

И бесперспективно, потому что милорд женат.

Он заметил мою реакцию, кривовато улыбнулся, убрал руку – и тут же, без предупреждения, газанул. Машина с ревом сорвалась с места, меня вдавило в сиденье, по сторонам замелькали пальмы-дома-машины, а мне захотелось то ли зажмуриться, то ли взлететь, то ли убедиться, что рядом – серьезный, солидный аристократ Ирвин, а не безбашенный ублюдок Бонни. Я даже покосилась на него: да, Ирвин. Аристократический лоск сдуло встречным ветром, ноздри раздуваются, губы сжаты, глаза за очками прищурены, а пальцы словно ласкают руль – чутко, нежно, но в то же время уверенно.

Надо же, еще один Ирвин. Лорд Адреналин.

Он угадал, что мне нужно сейчас. Вот это удивительное ощущение скорости. Страх и восторг, сердце замирает, мир становится невероятно ярким и звонким, а то, что было важным в прошлый миг – остается позади, рассыпается и забывается…

Да. Да! Мне нравится этот полет!

Когда мы затормозили, я чуть не застонала от разочарования. Все? Уже? Мало! А Ирвин тихо засмеялся и взял меня за руку.

– Тебе тоже нравится. Хочешь, научу тебя летать? – Вот теперь он был похож на себя: сиял, искрил и притягивал меня, как магнит.

Мне безумно хотелось сказать: да, хочу! Но я прикусила язык и покачала головой.

Он склонился ко мне, сняв темные очки, совсем близко. Так близко, что я почувствовала запах свежей травы, морской соли и разгоряченного мужского тела. Так близко, что мне показалось: сейчас он меня поцелует. А я… я не смогу его оттолкнуть.

Но вместо поцелуя он шепнул:

– На самом деле хочешь, – он обвел пальцем мои губы, медленно-медленно. И отстранился, не отрывая от меня взгляда. – Идем, выпьем кофе.

Черт. Почему я чувствую, что меня обманули? Откуда это глупое разочарование? Я же не хотела, чтобы он меня целовал! Я вообще не хотела его видеть! Мне на работу пора, там Бонни…

Бонни, Сирена, назревающий апокалипсис и, возможно, новый приступ больной, убийственной любви. Хочу ли я это видеть? Да. Если от меня хоть что-то зависит – я это «что-то» сделаю.

– Мне нужно через сорок минут быть на работе.

– Будешь. – Он кивнул и погладил руль своей машины.

Я подавила в зародыше идиотскую мысль: хочу, чтобы он так же нежно гладил меня. Идиотская мысль женщины, которая в двадцать семь лет впервые узнала, что такое оргазм, и отчаянно боится забыть. Недотрах – зло, но победа над злом нужна мне не любой ценой.

– Раз ты обещаешь, о`кей.

Божественно вкусный латте и грушевый штрудель с мороженным нам принесли сразу, как только мы сели за столик. Не дожидаясь заказа. Я вопросительно покосилась на Ирвина, но он не стал пояснять очевидное: сделанный заранее заказ. Маленькое, крохотное волшебство. Все еще до жути непривычное и до дрожи желанное. И даже не стал портить мне первый глоток кофе – сейчас любые слова будут лишними и болезненными. Даже жаль, что нельзя просто молча посидеть тут вместе, выпить кофе, так же молча долететь до репетиционного зала и расстаться – до следующей нескорой встречи. Ужасно жаль.

– Скажи это вслух, Роуз, – попросил он тихо.

Я подняла на него глаза, покачала головой.

– Мне жаль, Ирвин.

– Мне тоже жаль, что ты узнала о моей помолвке с Кирстен из газет. – Он задумчиво позвенел ложечкой в стакане, мягко улыбнулся. – На самом деле этой свадьбы не будет.

Снова покачав головой, я отвернулась к окну. Не хочу на него смотреть. Не хочу, чтобы он видел мои глаза – и недоверие в них. Я прекрасно знаю, как это бывает: он обещает молочные реки и развод с надоевшей супругой, она верит и ждет год за годом, молодость проходит, мечты о благородном принце превращаются в мечты о неподтекающем кране… Нет. Никаких женатых мужчин. Никогда. Даже если с ним рядом мне кажется, что весь мир у моих ног, что все мои желания будут исполнены и проблемы решены, что он понимает меня, как никто, и мечтает сделать счастливой. Это – иллюзия.