– Да, дорогая. Нам немедленно надо серьезно поговорить.

Сирена улыбается, делает пару шагов вперед и кладет руку Бонни на плечо (за волосы при труппе не тягает, но по ее улыбке невозможно не понять, что она обещает ему сразу, как только он вернется к ноге).

– Нам нужен нормальный Эсмеральдо. Ты сам видишь, Мартин рядом со мной – пустое место. Бедный мальчик.

Мартин, которого опять не увидели в упор, кривится и уходит к окну за минералкой, ему срочно нужна минералка.

Бонни расслабляет плечи и лучезарно улыбается, мол, я тебя слушаю очень внимательно, дорогая, но при этом глаза у него ледяные, как у дона Корлеоне.

А Сирена продолжает:

– У меня прекрасный сюрприз! Брайан согласился посмотреть роль, он уже летит из Нью-Йорка… – Сирена оглядывается на настенные часы и уточняет: – Через час будет здесь.

– Брайан? – тихо переспрашивает Бонни.

– Ну конечно, Брайан Адамс! – Сирена треплет Бонни по щеке. – У нас будет отличная команда! Кстати, ты был прав, Элли не годится на роль Квазимоды. Мы возьмем…

– …«Барбару Купер. Уже взяли, дорогая». Тихо так сказал, и я понял, сейчас ка-ак начнется! – шепотом продолжил Тошка и с гордостью оглянулся на Барби. – Но я не сбежал, ты не думай!..

О нет, чтобы Тошка сбежал – такого не бывает. Этот придурок полезет в самый эпицентр!

Он продолжил рассказ, на всякий случай прижав Барби к себе, а я – продолжила просмотр фильма, достойного Оскара. Итак, следующий кадр:

Мухи замирают на лету, тараканы отползают под плинтус, господа артисты задерживают дыхание и дружно смотрят в сторону двери: успеют сбежать, когда начнет падать крыша, или нет? На всякий случай самые предусмотрительные тихонько, на цыпочках, мигрируют к выходу. А самые любопытные (во главе с Тошкой) придвигаются чуть ближе к эпицентру.

Сирена проводит по щеке Бонни острыми ногтями, ее улыбка становится хищной.

– Мы возьмем Ленни Бёрнс, дорогой, – пальцы с острыми ногтями скользят по его шее к затылку, сжимаются на волосах, голос понижается. – Я так хочу.

Она смотрит Бонни в глаза, требуя: на колени. Подчинись мне, я знаю – ты этого хочешь. Ты мечтал об этом девять лет, Бонни. Сделай это сейчас. Я хочу.

Дыхание Бонни учащается, скулы заливает темный румянец, глаза блестят – пальцы Сирены сжимаются сильнее, она тянет его вниз: ну же, давай, Бонни. На колени. Сейчас.

Самый любопытный и безбашенный (Тошка, кто ж еще) тихонько достает чудом заначенный от охраны смартфон и пытается это снимать, но Барби бьет его по руке и крутит пальцем у виска: с ума сошел, тебя за это дело адвокаты на органы продадут! И, схватив его за руку, тянет прочь, скорее, сейчас начнется!

Остальная труппа, включая Тома, уже сбегает с тонущего корабля. Последней остается Люси, прикрывать отход: она не боится осколков, у нее опыт и святая невозмутимость.

Через тридцать секунд, которые Сирена и Бонни играют в гляделки, в зале остается лишь Синди: она завороженно смотрит на корриду, в ее приоткрытых губах и блестящих глазах жажда крови и мести, мести!

Как режиссер, сценарист и звукооператор, я бы добавила здесь тему Тореадора из «Кармен». Минималистическая джазовая аранжировка: фортепиано, саксофон, ударные.

Через безумно длинные, бесконечные тридцать секунд Бонни нежно берет Сирену за руку, отводит от своей головы. (Ей потом придется замазывать синяки, плавали, знаем.)

Сирена начинает понимать, что финт не удался, но сдаваться не готова. Она вообще никогда не сдается. Ни-ког-да!

– Я не хочу, дорогая. – Акцент на «я», чего Бонни ни за что не позволил бы себе девять лет назад. И без того не теплые сицилийские глаза холодеют до арктических температур. В его тоне отчетливо слышится: «Поздно, дорогая. Я не хочу тебя – ни в своей постели, ни тем более в своем мюзикле».

– Хочешь, Бонни. – Сирена не опускает глаз и словно не замечает боли в руке. – Просто немного трусишь. Не бойся, Бонни. На этот раз все будет по-другому. Ты вырос.

– Я рад, что ты это заметила, – его голос по-прежнему тих и холоден, но ураган «Сицилия» уже приближается: слышен рокот взбаламученного океана, треск ломающихся мачт и вопли погибающих моряков.

– Конечно, заметила. – Ей плевать на шторм, она – Сирена, она божественна и неуязвима. Она маняще улыбается, разжимая его пальцы на своей руке. Смотрит ему в глаза. – Ты сделал мне больно, плохой мальчик. Мой непослушный мальчик.

Я знаю, что он не поддастся – но все равно мне хочется ее убить. За эту уверенность, за виртуозную игру на его чувствительных точках. Если она сказала ему «dolce putta» – я точно сделаю с ней что-нибудь нехорошее, и плевать на последствия. Нельзя так. Нельзя!

Но она не успевает, даже если собиралась.

Бонни тоже считает, что так – нельзя.

– Хватит цирка для нищих, Консуэло, – впервые назвав ее родным испанским именем, он отстраняется и, пока Сирена ошарашенно хватает воздух, оборачивается к Синди: – Брысь.

Синди подпрыгивает, краснеет и удирает: кто-то добрый распахивает перед ней дверь, чтобы не ушиблась, и тут же захлопывает снова. Сирена бледнеет под своим идеальным макияжем. В студии уже завывают первые порывы урагана.

– Тебе тоже стоит уйти, Консуэло, – негромко продолжает Бонни; ему нет дела до ее сжатых губ и мечущих молнии глаз. – Мы и так потеряли впустую почти неделю.

И вот тут ураган обрушивается на несчастный репетиционный зал. Другой ураган, не «Сицилия», а «Сирена». Она орет так, что дрожат стекла. Она швыряется чашками и стульями, она обещает уничтожить идиота, возомнившего о себе, и посмевшего оскорбить ее, саму ее!..

– Вот как-то так, – подмигнул мне Тошка, взъерошив и так растрепанную Барби. – Дальше ты сама слышишь.

Слышу, а то! И жду: где же вторая партия? По законам оперы сейчас должен вступить бас – для тенора партия слишком горяча. Ну, хотя бы драматический баритон! И с чувством глубокого морального удовлетворения слышу прекрасный, изумительный, бесподобный итальянский мат. О, Бонни… как ты прекрасен, Бонни Джеральд, когда не изображаешь своего мафиозного дядю, а орешь, как нормальный сицилийский грузчик! Тебе давно пора увидеть ее настоящую, высказать ей все, что накопилось за девять лет, и забыть!

Вместе со мной выдохнула и остальная труппа. Если Джерри матерится – значит, мир не рухнет. Так, побушуют немножко, переломают мебель, выбьют пару-тройку стекол и…

– Лишь бы не помирились, Господи, прошу тебя! – возвела очи к потолку Синди. – Пожалуйста, Господи!

Кто-то рядом со мной хрюкнул (Тошка? Ну кто ж еще тут самый тролль зеленый!) и тихонько затянул псалом. Негритянский. Что-то очень известное, вот только не помню, как называется. Что-то на тему «восхвалим доброго Господа нашего, аллилуйя».

К первому голосу тут же присоединился второй, потом третий, четвертый… оказалось, спиричуэлс знают все. К пятому такту мы сообразили милейший хорик а капелла. Вот что значит профи!

Ко второму куплету труппа распелась в полный голос, Люси с Мартином изобразили сольные вопли «аллилуйя», я – аккомпанемент на расческе, Барбара – на маракасах из пузырьков с витаминами, все дружно притопывали и хлопали в ладоши…

А скандал за дверью внезапно стих. Словно там, наконец, вспомнили об остальном мире. (Ладно, просто услышали нас, и шаблон сломался. Трудно скандалить под такой жизнерадостный спиричуэлс!)

Я особенно проникновенно вывела «прошу тебя, добрый Господь, даруй нам смирения и добродетели», хор подхватил «смирения, Господи, смирения!», и тут распахнулась дверь. Очень вовремя, под торжественное «аллилуйя», на пороге замерла Сирена: идеально накрашенное и причесанное совершенство, и не скажешь, что только что стульями швырялась, разве что глаза горят, как у ведьмы. Актриса!

Труппа расступилась, продолжая притопывать, пританцовывать и голосить. Негритянские псалмы сложные, отвлечешься – сразу собьешься, а артисты у нас ответственные профи, да! Начали – доведут до конца. Или до кондрашки, тут уж как фишка ляжет.

Сирена невозмутимо прошествовала сквозь строй добродетельных христиан, ни на кого не глядя и нарочито не попадая шагами в ритм. Так не попадая, что из-под каблуков едва искры не сыпались. Не стала ждать лифта, процокала по лестнице, хлопнула дверью…

«Аллилуйя, слава тебе, Господь наш Христос, добрый Господь, аллилуйя!» – возопил хор, приплясывая и подпрыгивая, подпрыгивая и приплясывая, пока под окнами не зарычало сразу несколько стартующих автомобилей.

– Аллилуйя! – поставила финальную точку Люси и «сняла» хор.

– Браво! – раздалось от двери вместе с редкими хлопками в ладоши.

Господа артисты дружно развернулись и поклонились мистеру Джеральду. В отличие от Сирены он выглядел взъерошенным, помятым и довольным, как слон. Даже не так. Он выглядел, как только что затоптавший слона гордый сицилийский козел.

– Повеселились? А теперь работать, безногие каракатицы, работать! Мы и так потеряли до черта времени!

Из толпы раздалось разрозненное: «Аллилуйя! Хвала Господу нашему!»

Мистер Джеральд самодовольно ухмыльнулся и посторонился, пропуская господ безногих каракатиц в репетиционный зал.

– Мисс Ти, будьте добры, позовите уборщицу, – подмигнули мне.

– Есть, сэр! – я подмигнула в ответ и протянула пакетик с кофе в шоколаде.

Его благосклонно приняли, тут же захрустели зернами и отправились раздавать ценные указания.

Жизнь налаживалась!

Без Сирены дело пошло намного веселее. Уж не знаю, как Фил выкрутился с Брайаном Адамсом, но еще одна звезда у нас не появилась. С одной стороны, жаль, а с другой – слава богу. Лично я предпочитаю, чтобы Эсмеральдо сыграл Бонни, а подвинуть Мартина куда проще, чем Брайана.