- Это точно… Ну, что, за работу!


Александр Гольдберг захлопнул дверь своей машины и с раздражением в голосе бросил, замешкавшейся с посадкой девушке:

- Ира! Ну, долго еще? Сколько можно копаться?

- Сашенька, дорогой, называй меня Ирсен. Мне нравиться, когда меня зовут именно так. Ирсен, меня зовут Ирсен! Тебе так сложно это произносить?  - надула губы, обиженная хорошенькая девушка, пристраивая последнюю, самую драгоценную сумку, на заднем сидении. – Я уже всё, всё…

- Я буду называть тебя, как мне нравиться, лапочка моя. Хоть Ирой, хоть Иркой, а захочу назвать Степашкой – будешь Степашкой. Так не нравится?

- Ф-у-у-у! Так не нравится.

- Закрывай дверь да поживее. Ехать пора, не хотелось бы, выбиться из графика с твоими копошениями, - проворчал он и, как только, за Ириной захлопнусь дверь – сорвал машину с места, словно дьяволы гнались за ним. Он очень спешил. Ирочка была хороша, глупа и раздражала его своим щебетанием и чтобы не слышать ее, он включил любимый диск, совершенно не заботясь о том, как она это расценит и как отнесется к его игнорированию. Кто она для него? Да никто… Очередная красивая девочка, которая задержалась около него чуть дольше, чем другие такие же, не потому что он испытывал к ней какие-то исключительные чувства или она  зацепила его чем-то, нет. Она была похожа на Вику. До оригинала она, естественно, не дотягивала, и не было в ней ничего от его Виктории, кроме какого-то едва уловимого внешнего сходства. Однажды, случайно, краем глаза увидев ее на вечеринке у друга, он почувствовал, как сердце пропустило удар, а потом с бешеной скоростью застучало в груди – бог мой, Вика? Он помнил, как рванулся к ней, через толпу веселящихся людей, но, увидев ее вблизи – разочаровался и выругал себя. Господи, как можно было так обмануться! Жалкая подделка, второсортная копия. Но, не имея возможности обладать оригиналом, он решился на этот шаг – пусть лучше она, чем бесконечная череда новых и однообразных лиц. Так, она оказалась с ним, и теперь он испытывал бешенство и раздражение гораздо чаще, чем хотелось бы. Ну, почему она – не Вика? Виктории он простил бы все – бесконечные опоздания,  их дурацкие, надуманные причины, идиотскую болтовню и птичье щебетание в машине, которое он терпеть не мог. Впрочем, Вика, знала его привычки, и не в ее характере было вести себя подобным образом, она была идеальна для него во всех отношениях. Даже ее недостатки были для него продолжением ее достоинств, он любил их и старательно потакал им. Рядом с ней он испытывал комфорт, спокойствие, уверенность и гордость, а теперь вот – раздражение и бешенство. Господи, как же это угнетало! Он уверенно гнал машину и слушал любимый диск, подарок Виктории, и внутренне настраивался на долгожданную встречу с ней. Как давно он ее не видел! Он уже давно научился жить без нее, но какая-то сосущая тоска в сердце никогда не отпускала его. Все, что он делал, он делал вопреки, на злости, на обиде, на разочаровании и на зыбкой надежде, что когда-нибудь она услышит о нем, только в превосходных степенях и будет сожалеть о своем поступке. Никто и никогда не узнает, как ему было больно наступать на горло собственной лебединой песне и отпустить ее от себя, но он это сделал. Он перешагнул через себя, растоптав собственное счастье, и остался при этом таким же холодным, расчетливым Александром Гольдбергом, только более циничным, озлобленным и несчастным. Но, кого интересовало его душевное состояние? Никого. Все искали другие причины в их расставании, копались в грязном белье, придумывали нелепые слухи и сплетни, считали его деньги, его потери и жаждали, что он совершит какую-нибудь ошибку или проявит слабость и вся его, так тщательно и продуманно выстроенная империя, пошатнется и развалится вдребезги. Но, он выстоял и стал еще сильнее. Она дала ему эту силу, бросив и отвергнув его. Она была для него той точкой опоры, точкой отсчета и просто само знание того, что она есть где-то, пусть и не с ним, но есть, делало его сильным. Он долго копался в своей душе, чтобы понять, какие чувства Виктория до сих пор  вызывает в нем, и единственным чувством, была признана любовь -  безумная, несчастная, приносящая боль и страдания, даже не любовь, а скорее любовная зависимость. Безответная любовь. Она не имеет ничего общего с высоким, жизнеутверждающим чувством - настоящей любовью. Любовная зависимость - это абсолютный голод, жажда обладания, это аналогия наркомании, которая может затягиваться на годы, это болезнь практически неизлечимая и он ею заразился, причем прекрасно осознавая это. Бороться со своим недугом он не хотел, легкомысленно уповая на время, которое лечит. Может быть, когда-нибудь оправдается мудрое высказывание, высеченное на кольце царя Соломона, и это тоже пройдет. А, пока, он гнался, не щадя свою машину, ради мимолетной встречи с ней или скорее, летел, окрыленный надеждой на встречу с той, кто носил такое победоносное имя – Виктория. Сам он себя прекрасно понимал, а в объяснения, с другими прочими, вступать не желал и черт с ними, пусть думают, что хотят, это его болезнь и даже от нее он получит удовлетворение, пусть такое садистское и сомнительное.

Когда она попала в аварию и была на грани жизни и смерти, он чуть с ума не сошел. Во всем случившемся он винил только себя самого и горел в таком аду, который сам устроил своей душе, который средневековой инквизиции, с ее тогдашним методиками, и не снился. Он не мог спать, не мог есть, не мог думать ни о чем, кроме гримасы отвращения на ее лице и потоков горьких слез, от бессилия и унижения, при их последней встрече. Как он ненавидел себя за это, господи, как ненавидел! Оправдать его могла только его болезнь – любовная зависимость, но и это было слабым утешением и смехотворным оправданием, если она… если вдруг…Господи, если она умрет, в чем смысл его жизни? Как он будет жить? Зачем? Он никогда не простит себя, за то, что выступил в роли спускового крючка, в механизме ее смерти. Ее отец не подпускал его близко к больнице, ничего не говорил ему, не отвечал на звонки и молча ненавидел его. А ее мать, не удосужила его даже мимолетным взглядом, когда он ждал ее во дворе их дома. Он изводил врачей, персонал, пытаясь через них узнать, хоть что-то о ней, любую информацию. И, вот однажды, они же сообщили ему, что Виктория, слава Богу, жива! Она жива. Она захотела жить и остаться в этом мире, значит, есть смысл жить и ему. Он сидел в машине и плакал от радости, благодарности и облегчения. Господь Бог сжалился над ним! Она жива! Его девочка, его радость, его жизнь. Он пускался на немыслимые ухищрения, чтобы знать о ней все: как она приходит в себя, как проходит реабилитацию, результаты ее обследований. Ей становилось лучше, она поправлялась, набиралась сил и жила. Он не мешал ей, он просто знал, что она в полном порядке и от этого ему хотелось жить самому. Может быть, когда-нибудь это пройдет…Да, возможно.

Он, все же, встретился с ее матерью, и она пощадила его, уделив ему время для беседы. Этот разговор навсегда отпечатался в его памяти, потому что затронул самые тонкие струны, его изломанной, искореженной, но крепко залатанной, души.

- Саша…Мальчик, мой… Сейчас я уже могу с тобой разговаривать. А раньше, прости, я не могла даже думать об этом тяжелом для меня разговоре. Я – мать и мой ребенок умирал.

-  Илана Александровна! О чем вы? Спасибо, вам, огромное, за то, что решили принять меня сейчас. Я очень ждал и…очень боялся нашей встречи. Илана Александровна… - он судорожно сглотнул и, не поднимая глаз, произнес – Простите меня, пожалуйста. Простите, за то, зло и боль, что я причинил вашей дочери. У меня нет никакого оправдания, абсолютно.

- Ты любишь ее! Ты всегда любил ее, и тебе было достаточно только этого, ничего не прося и требуя взамен от Вики. Это разве не оправдание, Саша? Я знаю все о тебе, мой мальчик, и я прекрасно знаю Викторию. Она и ты, вы были бы великолепной парой, Саша. Все могло быть совершенно по-другому, если бы она… любила тебя, сынок. Ваш брак устроили мы с твоей матерью, собственно, зная все и  не видя в этом большой проблемы. Когда девушка молода, что она может понимать в любви и знать о ней? Ничего. Ты не виноват ни в чем, Саша. Я видела, как ты ее любишь, видела, как ты смотришь на нее и твой взгляд, говорил мне гораздо больше, чем все слова вместе взятые. Я видела все. Но, я видела, что она несчастна и… молчала. Мне, казалось, что еще чуть-чуть, и она поймет и оценит тебя по достоинству, но этого не случилось. Мне так жаль, Саша! – она влажными от слез глазами посмотрела на него и продолжала. -  Отпусти ее из своего сердца, сынок! Отпусти ее и прости, пожалуйста. Это мой грех! Не твой, слышишь? Мой! И только я знаю, что чувствуют матери, когда обрекают своих дочерей на подобную жизнь.

- Илана Александровна… Мы виноваты оба. Мне было очень нелегко, поверьте, отпустить ее от себя. Я вырвал ее из своего сердца и простил, я думал, что смогу легко избавиться от нее, но это, оказалось, не так просто. В тот вечер, я был пьян и ноги сами несли меня к ней. Я не должен был видеть ее, не должен был приближаться к ней, потому что, я теряю силу и самообладание… Она действует на меня, как наркотик… Я допустил страшную ошибку, чудовищную ошибку, за которую мне нет прощения – я совсем слетел с катушек и … я взял ее силой, Илана Александровна… -  еле слышно сказал он, не поднимая головы. – Я изнасиловал Вику… Я! Я, человек, который трясся над ней, как над хрупкой, драгоценной вещью! И я поступил с ней так… Она не хотела меня, она сопротивлялась и плакала, но меня даже это не остановило. Вот почему она села в машину и ехала к вам. Я причинил ей такую боль и страдания, что она понеслась в ночь, лишь бы не переживать их снова и снова, оставаясь одна в квартире. Она ехала к вам, потому что искала защиту и утешение.  А, потом, эта жуткая авария. Я виноват во всем, только я! Вот за это я прошу прощения. Я чуть не убил ее своей любовью…

- Господи! – тихо прошептала Илана Александровна. –  Боже мой! Вика не говорила мне об этом… Господи! Я не знала… Я ничего не знала… Как ты посмел? Как ты мог, так поступить с ней, Саша? – она закрыла глаза, пряча слезы. – Мой бедный ребенок… Девочка моя… Такое жестокое разочарование… - она  вытерла мокрые щеки и посмотрела на него. – Что сделано, то сделано, Саша. Я думаю, что она уже справилась и с этим. То, что я услышала от тебя, я не скажу никому и ты, я надеюсь, тоже будешь молчать. Каких только сплетен не сочинили про эту аварию!? Не будем давать пищу для свежих небылиц.