Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Девушка с облегчением кивнула.

Следующий час Вероника и Элспет провели, распаковывая ее сундуки и развешивая и раскладывая одежду. После того как сундуки были распакованы, Элспет показала Веронике, как пользоваться кранами в ванной.

— У нас есть свой бойлер, — сказала Элспет. — Старый лорд требовал, чтобы в ночь с субботы на воскресенье мы все могли принять ванну. А как на это смотрит новый лорд, ваша милость?

Вероника понятия не имела об этом и гадала, известно ли Монтгомери о таком правиле.

После того как они покончили с сортировкой вещей, Вероника отправила Элспет обедать, как раз когда миссис Броуди принесла поднос с едой, заказанный Вероникой. Она ела не спеша и старалась не гадать, где сейчас Монтгомери.

Ночь была достаточно прохладной и на удивление ясной, будто гроза, прошедшая раньше, промыла весь воздух. Влажная трава блестела в лунном свете. Дождевые капли сверкали, как звезды.

Монтгомери медленно шел между деревьями. Ночная сырость вызвала боль в правом колене. Несчастный случай, приведший к травме, был смехотворным. Монтгомери неудачно приземлился на крышу церкви.

Но именно такими мелкими происшествиями измерялась его жизнь.

Если бы он умел читать между строк письма Кэролайн, то нашел бы путь к дому. Кэролайн осталась бы в живых, а он бы вернулся в Гленигл.

Если бы тот ящик с зеркалом не доставили к порогу его дома, он бы не пошел на собрание Братства Меркайи. А жизнь Вероники Маклауд была бы разрушена.

Возможно, она закончила бы ее уличной девкой, эта женщина благородного происхождения, отвергнутая своей семьей.

А вместо этого она стала его женой.

Если бы он не прочел одну необычную статью в газете, никогда не вступил бы в переписку, приведшую его к обучению юриспруденции и таким образом спасшую ему жизнь.

Он стал лордом в стране, которой не знал и которую никогда не считал домом, стал наследником поместья и состояния, столь значительных, что по сравнению с ними Гленигл мог показаться мелким и бедным.

Военные ранения Монтгомери были незначительными: осколок шрапнели попал ему в бедро во время артиллерийского обстрела, да еще на правом колене остался шрам от неудачного падения. Но воспоминания так и не покидали его.

В следующие несколько дней у Монтгомери должно было появиться занятие, на котором он мог сосредоточиться, увлечение, способное возвести мост между прошлым и настоящим. И его воздушные корабли должны были дать ему это.

Пока он стоял, вперив взгляд в главную часть здания, его внимание привлекли приветливые огоньки в жилом крыле. Он знал, что Вероника не спит.

В окне вырисовывался силуэт. Могла она его видеть? Если так, то что думала о странном американце, за которого вышла замуж? Должен ли он был признаться ей, что все еще сердится на обстоятельства, вынудившие его к этому браку? В том, что вовсе не хотел быть ее спасителем и стал им против воли? Что сказала бы Вероника, если бы он признался: она его раздражает, смущает и интригует, а главное, вносит беспокойство в его сознание и душу.

Монтгомери еще ощущал кончиками пальцев и ладонями прикосновение к ее телу, слышал ее тихие стоны, видел в ее глазах потрясение, когда тело испытало всю силу наслаждения.

И Монтгомери нашел острое наслаждение в ее объятиях.

Несколькими минутами позже он вошел в дом, поднялся по лестнице, одолевая сразу по две ступеньки, прошел через ванную в гостиную и открыл дверь, соединяющую его и ее апартаменты.

Вероника все еще стояла, вглядываясь в ночь, и он не мог понять выражения ее лица.

— Я думал, ты уже спишь, — сказал он, направляясь к ней.

Вероника повернулась к нему лицом.

— Я ждала тебя, — сказала она, снова удивив его. — Ты гулял по поместью?

Он кивнул.

Вероника не спросила, что вызывает его беспокойство, только протянула к нему руку, чтобы дотронуться до него. Это было нежное прикосновение жены, сулящее поддержку и утешение. Она и прежде это делала, когда у Монтгомери возникало ощущение, что воспоминания обрушиваются на него.

Глядя ей в глаза, он гадал, что она чувствует в нем. Если бы, конечно, верил в подобные вещи.

Он наклонился и взял ее левую, руку. Тыльная сторона ладони была нежной, а кончики пальцев огрубевшими. Удивленный, он осмотрел ее ладонь, и, когда она согнула пальцы, не позволяя ему увидеть свою руку, он отстранился.

— Почему у тебя шрамы на руке?

Вероника отвела глаза, когда он попытался разогнуть ее пальцы, вырвала их и обхватила себя руками.

— Вероника, — сказал он нежно. — Для меня это не имеет значения. Я просто хотел узнать, как ты поранила себя.

Она бросила на него быстрый взгляд, отвела глаза, но так и не ответила.

Монтгомери положил руки ей на плечи и принялся нежно водить ладонями по ним, растирая их, потом так же нежно привлек ее в объятия. Она, как ему показалось, неохотно вздохнула и положила голову ему на плечо.

К своему удивлению, Монтгомери почувствовал, как сидевший в нем холодный и жесткий стержень понемногу начал оттаивать по прибытии в Донкастер-Холл. Возможно, ему как раз и требовалось единение с другим живым существом, возможность дотронуться до другого человека, почувствовать его тепло.

Ее дыхание защекотало его щеку, и Монтгомери улыбнулся. Он слегка повернул голову и поцеловал ее в лоб. Его ладони легли ей на спину, когда она обвила руками его талию, приковав его к себе. Он закрыл глаза, вдыхая аромат Вероники. Она пахла теплой женской плотью и розами. Утешение и готовность принять, нежные изгибы тела и страсть были самой желанной приманкой.

Монтгомери выпустил ее из объятий, но только на то время, что потребовалось, чтобы расстегнуть пуговицы у нее на манжетах. Вероника не говорила, не задавала ему вопросов. Он принялся медленно расстегивать ее корсаж. Она следила взглядом за его действиями, но продолжала молчать. Монтгомери расстегнул ее корсаж и высвободил его края из-за пояса и занялся ее юбкой.

Вероника стояла совершенно неподвижно и благопристойно, пока он дюйм за дюймом обнажал ее тело. Теперь ее корсаж был расстегнут и приоткрыта частица кожи. Он наклонился поцеловать высвободившееся от одежды местечко над корсажем и почувствовал, как зачастило его сердце.

Он хотел бы продолжать целовать все ее тело сверху донизу, однако ему пришлось заняться совсем другим. Надо было расслабить пояс и снять с нее обручи кринолина и нижние юбки. Будь он расточительным распутником, просто рассек бы ножом все эти слои ткани. Монтгомери на мгновение пришла в голову эта греховная мысль, потому что теперь он был богат. К чему деньги, если не использовать их в свое удовольствие? Однако в момент, когда он оторвался от нее в поисках ножа, узел на поясе развязался сам. И обручи, и нижние юбки медленно спустились на пол.

Монтгомери спустил корсаж с ее плеч и смотрел, как тот соскальзывает вниз по ее рукам, чуть задержавшись на локтях. Вероника повела плечами и освободилась от него. Он упал на пол.

Она была Венерой Боттичелли. Но вместо того чтобы выйти обнаженной из раковины, осталась стоять прямо, одетая только в корсет, сорочку, панталоны и чулки.

— Женщины носят слишком много одежды, — заметил Монтгомери.

Вероника промолчала, но они обменялись взглядами, обоим напомнившими о том, что было вчера.

Монтгомери наклонился, отбросив гору одежды, чтобы развязать шнурки ее башмаков одного за другим.

Вероника положила руки ему на плечи, чтобы не упасть, и подняла ногу, чтобы он смог снять с нее башмак, потом так же подняла вторую.

Она вздохнула, и Монтгомери поднял голову, чтобы увидеть вблизи выражение ее глаз и улыбку, чуть тронувшую губы.

— Твои башмаки плохо сидят на тебе, — сказал Монтгомери, удивляясь, почему не заметил этого вчера.

Вероника посмотрела на него сверху вниз.

— По правде говоря, они не мои, — призналась она. — Они принадлежат моей кузине Энн.

Монтгомери присел на корточки.

— У тебя нет башмаков?

— Я их потеряла на заседании Братства. Разве ты не помнишь?

— Вместе со второй сорочкой?

Она кивнула.

— Зато обрела мужа, — сказала Вероника, прежде чем он успел заговорить.

Она охватила взглядом гостиную и пейзаж за окном, где уже почти стемнело.

— И дворец, где теперь живу. Что такое по сравнению с этим пара башмаков?

— В Гленигле были свои швеи, — сказал Монтгомери. — Вне всякого сомнения, они есть и в Донкастер-Холле.

— А сапожники?

Он кивнул.

Монтгомери осторожно стянул с ее ног подвязки, медленно скатывая вслед за ними чулки — сначала с одной, затем с другой ноги. Потом поднялся, чтобы посмотреть ей в лицо, и заметил, что она покраснела: Это напомнило ему, что она новобрачная, и хотя она охотно отвечала ему, прошел всего день после того, как она рассталась с девственностью.

Вероника положила руки на бедра и сжала их в кулачки.

Колени ее были так совершенны, что, когда Монтгомери погладил каждую, кончики его пальцев невольно очертили вокруг них окружность. Вероника пошевелила ногой, он поднял глаза и увидел, что она улыбается.

— Щекотно? — спросил Монтгомери.

Вероника кивнула.

Его пальцы не спеша прошлись вниз по ее ногам до изящно очерченных лодыжек, и поиграли с ее очаровательными ступнями, с каждой ножкой по очереди. Стоя на ковре босыми ногами, Вероника согнула пальчики ног, вызвав у него улыбку. Он потер красные пятна на ее пальцах, жалея, что не заметил раньше, что башмаки ей не подходят.

Снова опустившись на корточки, Монтгомери позволил своему взгляду подняться вверх по ее телу, упиваясь этим зрелищем.

Груди ее были безукоризненно круглыми с большими коралловыми ареолами, окружавшими красивые удлиненные соски.