— И когда это происходит?

— Обычно раньше, чем теперь, ваша милость, — ответил Рэлстон. — Пришлось многое отложить в связи с поездкой мистера Керра в Америку.

— Какое счастье, что он нашел меня, — сухо парировал Монтгомери.

— Это особенность его характера, ваша милость. Он во всем крайне обязателен и усерден, как и в этом случае.

— И что это означает?

Рэлстон смутился и теперь выглядел неуверенным.

— А вы не знали, сэр? Мистер Керр — Фэрфакс. Если бы не ваш дед, он стал бы следующим лордом.

Монтгомери непонимающе уставился на него.

Рэлстон продолжал:

— Его мать была урожденной Фэрфакс. Титул передается и по женской линии, но только если не останется наследников мужского пола.

— Мой дед!

Рэлстон кивнул.

— Вы уверены, Рэлстон?

— Насчет происхождения мистера Керра? Конечно, сэр. Десятый лорд Фэрфакс оплатил его образование, поскольку он тоже Фэрфакс.

«Вам следует обращать больше внимания на ваше наследство. Быть лордом Фэрфаксом из Донкастера — великая честь».

Это были слова Эдмунда, сказанные ему в Лондоне. Теперь все бесконечные намеки и придирки Эдмунда обрели смысл.

— Не будете ли так любезны проинспектировать конюшни, и, возможно, внесете изменения, сэр? — спросил Рэлстон.

— А должен? — ответил Монтгомери вопросом на вопрос.

Рэлстон бросил на него сочувственный взгляд. Этот человек прекрасно понимал, что работать над воздушным шаром гораздо интереснее, чем быть одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером.

— Назначьте время, Рэлстон, — вздохнул Монтгомери, покоряясь необходимости выполнять свои обязанности.

Хотя в эту минуту хотел только укрыться в винокурне.

Глава 24

Тетка, дядя, кузины и кузены отбыли в назначенное Монтгомери время.

Ни Вероника, ни ее муж не вышли их проводить. Вне всякого сомнения, тетя Лилли воспользуется возможностью и пришлет возмущенное письмо, где детально перечислит все ошибки, прегрешения и слабости Вероники.

А покончив с этим, начнет рассказывать всем знакомым о чудовищном приеме, оказанном ей племянницей, этой неблагодарной девчонкой.

И ничто в будущем не искупит унижения этих трех часов. Тетка никогда не простит Веронике того, что она уличила Аманду в воровстве, а дядя Бертран никогда не простит неуважительного отношения к себе.

Однако как ни печально, единственное, что Вероника почувствовала, — это облегчение.

Она стояла у окна Овальной гостиной, глядя, как скрываются из виду экипажи. Несколько минут спустя у двери появилась миссис Броуди.

— Они уехали, ваша милость.

Вероника кивнула. Странно, но у нее возникло ощущение, что за этот день она постарела лет на двадцать.

— Я приказала кухарке собрать им корзинки с продовольствием на дорогу до Инвернесса.

— Благодарю вас, миссис Броуди, — ответила она вяло. — Мне это даже не пришло в голову.

Миссис Броуди улыбнулась, и в ее улыбке Вероника заметила некоторый намек на сочувствие.

— Это моя обязанность, ваша милость.

Обязанность? А какие обязанности у нее?

Вероника пообедала в своей гостиной, но без всякого аппетита. Отпустив на ночь Элспет, Вероника приготовила постель, погасила лампу и легла, уставившись в толок. В конце концов, ей удалось задремать, но тремя часами позже она проснулась, и сна у нее не было ни в одном глазу.

Вероника перекатилась на бок, жалея, что не раздвинула занавески, прежде чем лечь в постель. В комнате было слишком темно. Часы на каминной полке тонули в тенях. Вероника встала с постели и в темноте прошла по своим покоям, остановившись у двери, ведущей в апартаменты Монтгомери.

Наверное, он спал. Вероника прижалась лбом к двери и ощутила кожей прохладу дерева. Она сомневалась, что снова уснет, однако ее неспособность справиться с этим не оправдывала намерения разбудить мужа.

И все-таки она постучала в его дверь.

Ответа не последовало, и Вероника повернула дверную ручку и заглянула внутрь.

Монтгомери в постели не было. Он отправился на одну из своих обычных ночных прогулок, которые отказывался обсуждать, или все еще работал.

Не успев хорошенько подумать, Вероника оделась, ограничившись только одной нижней юбкой. Кого бы она ни встретила, едва ли его или ее заинтересовал бы ее костюм.

В ночном воздухе ощущалась прохлада, будто нарождающаяся весна неохотно отпускала свою родительницу зиму. Убывающий серп луны с палец толщиной стоял высоко на небе. Выйдя из дома, Вероника приостановилась и подняла глаза.

Когда Вероника была еще маленькой девочкой, мать говорила ей, что звезды — это ангелы, глядящие вниз, на землю.

— Найди одну, — говорила ей мать, — и выбери ее своим ангелом-хранителем.

— Я хочу самую яркую, матушка.

— В таком случае она и будет твоей, моя дорогая девочка.

Вероника посмотрела на небо и молча помолилась за родителей. Она пошла по тропинке вдоль реки, но Монтгомери нигде не было видно. Вероника пересекла более низкую часть узкой долины и направилась к арочному мосту. Отсюда хорошо просматривалась винокурня. Трепетный свет в задней части строения свидетельствовал о том, что Монтгомери и в самом деле все еще работал.

На полпути к мосту Вероника пожалела, что не надела более крепкой и прочной обуви. Тонкой подошвой домашней туфли она ощущала каждый камешек, попадавший под ногу.

Вероника остановилась посреди тропинки, испуганная внезапно возникшим ощущением, что она здесь не одна. Расстояние между винокурней и домом было смехотворным и все же достаточным, чтобы она почувствовала свою уязвимость. Деревья стояли так близко от нее и росли так густо, а от вида глубоких пещер, наполненных тенями, становилось настолько не по себе, что по коже Вероники побежали мурашки.

Как глупо! Она в Донкастер-Холле, а не в каком-нибудь уединенном и незнакомом месте. Что ей потребовалось бы в случае необходимости — это громко закричать, и кто-нибудь непременно прибежал бы. Даже в столь поздний час люди могли работать в конюшнях, или в кузнице, или в любой другой из надворных построек, находившихся поблизости.

Решив оставаться отважной, Вероника наконец приблизилась к винокурне.

— Монтгомери! — окликнула она его из дверного проема.

Поколебалась и снова позвала. Ответа не последовало, и она осторожно вошла внутрь. Свет, который она заметила прежде, теперь был погашен. Неужели муж стоял в темноте, ожидая, пока она удалится?

— Что ты здесь делаешь, Вероника? — спросил он из-за ее спины.

Она подпрыгнула: сердце чуть не выскочило у нее из груди.

— Ты все время был здесь? — спросила она, гадая, не его ли присутствие она чувствовала раньше.

— Что ты здесь делаешь? — снова спросил Монтгомери.

Окруженный тенями, закутанный ночью в нечто вроде плаща, он казался героем волшебной сказки, горцем, явившимся отомстить своим врагам.

Стоя в собственной спальне, Вероника полагала, что идти на поиски мужа вполне разумно. Теперь же почувствовала себя идиоткой.

— Я хотела поблагодарить тебя.

— Поблагодарить меня?

Голос Монтгомери казался ледяным, лишенным эмоций. Как ему удавалось так меняться? Как получалось, что он прячется от мира, окружив себя коконом сдержанности?

— Я поняла, что не должна была этого делать. Спасибо, что ты мне поверил.

Вероника набрала в грудь воздуха.

— Благодарю тебя за то, что женился на мне. Ты спас меня от участи бедной родственницы в доме моего дяди. И за это я до конца жизни буду тебе благодарна.

Монтгомери не ответил. Может быть, его надо просто поцеловать? У них не было никаких сложностей в общении, когда они занимались любовью. Чуть раньше в этом самом строении они разделяли самую настоящую страсть.

— Ты был очень добр ко мне, — сказала Вероника, наконец, чувствуя себя неуклюжей и глуповатой.

— Я вовсе не был добр, — ответил он. — Ради Бога, Вероника, не приклеивай мне этот ярлык.

— Монтгомери, — начала Вероника, решившись на риск, — если ты страдаешь, может быть, я могла бы облегчить твое бремя. Мне стало намного легче, когда я рассказала тебе о своих родителях. Разделенная скорбь переносится гораздо легче.

Она сделала к нему шаг, потом еще один.

— Люди не могут выносить такую боль, как ты, Монтгомери.

— Иногда боль — это расплата, Вероника, — ответил он тихо.

— За что тебе приходится расплачиваться? Что ужасного ты совершил?

Монтгомери протянул к ней руку и дотронулся кончиками пальцев до ее щеки.

— Возможно, тебе лучше не знать об этом, Вероника.

Она почти ожидала, что муж оставит ее, скроется в темноте, молчаливый, надменный, неколебимый. Но вместо того чтобы уйти, он положил руки ей на плечи и легким движением привлек ее к себе. Вероника вошла в кольцо рук и прижалась щекой к его груди.

Долгие минуты они так и стояли, сжимая друг друга в объятиях.

— Ты должна уйти, — сказал он, наконец, отступая на шаг.

— Ты пойдешь со мной?

— Мне надо сделать кое-какие приготовления. Завтра утром я поднимусь на воздушном шаре.

— Могу я подняться с тобой?

— Нет, — ответил Монтгомери. — Я буду испытывать навигационную заглушку.

— Это опасно?

Он не ответил, только потянулся к ней и погладил ее щеку тыльной стороной ладони.

— Возвращайся в Донкастер-Холл. Сейчас свежо, и ты неподходяще одета для ночной прогулки. Я приду, как только смогу.

Вероника повернулась и неохотно оставила его.

Позже она проснулась от прикосновения его рук, скользящих по ее коже. Не произнося ни слова, Монтгомери соблазнял ее. Его голова нырнула вниз, и ее сосок оказался между его губами. Он осторожно и нежно потянул его.