– Ты так ей сказала? Как ты могла? – пришла в" ужас Диди от одной мысли, что какая-то посторонняя женщина, которую она презирает, будет на похоронах ее отца.

– Как я могла поступить иначе? – спросила Джойс, и в голосе ее была невыразимая боль. – Ведь она тоже дочь Рассела.

Теперь и Джойс знала, где был Рассел в день рождения Диди и что у него не одна дочь, а две. Ее собственный план больше не иметь детей, чтобы все досталось Диди, оказался ненужным и жалким актом мести. Сама из бедной семьи, Джойс хорошо понимала, каким изгоем в этой жизни чувствовала себя Лана, когда сравнивала себя с богатыми и самодовольными Даленами.

Всегда отличавшаяся трезвым и практичным подходом к жизненным проблемам, Джойс понимала, что во всех случаях, когда речь будет идти о судьбе фирмы «Ланком и Дален», семье Даленов придется считаться с фактом существования Ланы Бэнтри. По ее мнению, чем скорее они это поймут, тем будет лучше для всех. Поэтому она продолжала уговаривать дочь реалистично смотреть на происшедшее, но это плохо ей удавалось. Диди не желала ее слушать.

VI. СЕСТРЫ И НЕЗНАКОМКИ

Сестры и незнакомки, наследница и сирота, дебютантка с фешенебельной Парк-авеню и бедный приемыш пьяницы, Диди и Лана впервые встретились и увидели друг друга на похоронах своего отца.

Лана Бэнтри оказалась совсем не такой, какой ее представляла себе Диди. Прежде всего, она думала, что Лана высокого роста, агрессивна и решительна. Вместо этого она увидела женщину, которая даже на высоких каблуках казалась маленькой и миниатюрной. У нее оказался звонкий, почти детский голос и голубые страдальческие глаза. Однако платиновые волосы были вызывающе ярки, как и косметика на лице, а черное платье было слишком вычурно для траура. Даже в трауре она кричаще выделялась и явно была здесь чем-то инородным.

Лану, в свою очередь, удивило, что Диди высокого роста. Из слов Слэша она составила себе представление о фарфоровой куколке, хрупкой, изящной, капризной и непредсказуемой. Но Диди оказалась спокойной, хорошо владеющей собой женщиной, полной того достоинства, о котором так мечтала Лана, но которого, она знала, у нее никогда не будет. Это достоинство дают человеку деньги с первых же дней его появления на свет. Но Лана презирала все окружение Диди, ее деньги и привилегии, и один ее взгляд на сестру подтвердил, что она всегда будет здесь чужой.

– Вы не должны были встречаться. Особенно на похоронах, – с иронией сказал ей Слэш, который прилетел из Сингапура на похороны тестя, но прежде всего для того, чтобы поддержать Диди, Клэр и всю семью Даленов, с которой он был связан теперь неразрывными узами. Клэр встретила отца слезами и поцелуями, Диди, бледная, едва сдерживая себя, обняла его. Остальные члены семьи искали у него утешения и поддержки.

Стоя у гроба человека, который первым поверил в него и дал ему шанс, Слэш искренне оплакивал его, и всем было видно, как он потрясен этой смертью. Линии его худого лица еще более обострились, когда он стоял между двумя любимыми женщинами, двумя сестрами, которых свели вместе смерть и деньги. Теперь они вдвоем делили огромное наследство, безмерную боль и такую же неприязнь друг к другу. Каждая из них стала наследницей и жертвой богатства, тяжкого преступления и столь же тяжких откровений.

– Зачем он сделал это? – спросила Диди у Ланы. Рассела должны были похоронить рядом с Рассом и маленьким Лютером. Похороны отца вызвали в памяти страшные воспоминания о похоронах сына и безвременной смерти брата, потерях, которые невозможно возместить. Диди была страшно бледна, и легкая косметика лишь еще более подчеркивала эту бледность. – Почему Уилл Бэнтри убил моего отца?

– Нашего отца, – быстро и сердито поправила ее Лапа. Она убрала свои платиновые волосы под черную шляпку, но пряди, выбившиеся из-под нее, образовали вокруг ее лица легкий серебристый ореол. В черном она была похожа на падшего ангела. – Рассел Дален был и моим отцом тоже.

– Наш отец, – еле слышно послушно произнесла Диди, как бы принимая поправку. – Но почему он это сделал? Почему он убил его?

– Он был пьян, – ответила Лана, побывавшая накануне в тюрьме и видевшая Уилла Бэнтри. – Он утверждает, что ничего не помнит.

– И ты ему веришь? – в ужасе воскликнула Диди. Человек, убивший другого и разрушивший жизни многим людям, смеет утверждать, что не помнит, как это сделал! Диди не могла поверить этому.

– Верю, – ответила Лана. Она понимала, как трудно Диди, которой в жизни ничто никогда не угрожало, которая всегда была защищена, поверить в такое. Она никогда не росла в семье пьяницы, не видела жестокость и буйство разрушаемой алкоголем личности, теряющей память и контроль над собой.

– Что мог делать Рассел на Уиллоу-драйв в доме моей матери? – сказала она тихо, словно спрашивая самою себя, тут же подумала, как грубо и жестоко она отомстила ему. Сможет ли она когда-нибудь простить себе это? Как могла она так ненавидеть его и быть столь злопамятной? Неужели и дальше она будет ненавидеть его, уже мертвого? Теперь, когда было поздно и ничего нельзя было поправить, она пыталась хотя бы найти ключ к разгадке этого убийства.

Она заметила, какая боль отразилась в глазах Диди, когда та, посмотрев на нее и отвернувшись, сказала:

– Он поехал туда из-за меня. – В эту минуту Диди с горечью подумала, что снова позволила кому-то другому взять на себя груз ее забот, снова отступила, вместо того чтобы действовать самой. Когда же она станет взрослой, когда сама будет бороться за себя? – Он хотел попросить тебя оставить в покое Слэша.

Глаза Ланы были полны слез, и она быстро отвернулась, чтобы скрыть эти слезы вины и стыда.

Когда священник начал обряд отпевания, Лана и Диди стояли поодаль друг от друга. Горе было слишком велико, и каждая хотела пережить его одна. Еще не время им быть вместе. Во всяком случае, не теперь, когда их связывает лишь эта смерть и деньги, а разделяют подозрение и обида.

Когда опускали гроб в могилу, Диди отвернулась, не в силах видеть это. Плечи ее сотрясались от рыданий, и стоявший рядом Слэш обнял ее. Диди оплакивала не только Рассела Далена, который всегда был прекрасным сыном Лютеру и хорошим отцом ей. Она скорбела о том, что все его старания приносили лишь скорее разочарования, чем счастье, боль и страдания вместо радости, смерть, а не жизнь. Плакала она о брате, которого никогда не видела, чью преждевременную смерть безуспешно пыталась возместить своим родителям. Плакала она о сыне, которого потеряла и ничто теперь не сможет ей заменить его. Брак ее разрушен. После смерти Рассела ее семья больше не оправится.

Испытывая к ней сострадание и разделяя ее горе, Лана, подойдя, легонько коснулась плеча Диди, как бы, без слов, выражая ей свое сочувствие. Но Диди отшатнулась и резко замотала головой.

– Уходи, прошу тебя, – сказала она сквозь слезы. Взгляд ее был холоден и враждебен. – Ты и так причинила много зла.

Боясь, как бы Диди не отвергла ее еще более резко и грубо, Лана молча отошла.

Лютер Дален не пожелал даже познакомиться с ней. Эдвина, следуя его примеру, едва промолвила два слова. Только тихо плачущая Джойс приняла ее соболезнования. Лана, вынужденная переживать свою печаль в одиночестве, покинула кладбище, унося с собой привычное сознание того, что она никто.

Уходя, она обернулась назад и посмотрела на семью Даленов, которые, за исключением Джойс, так дружно объединились против нее, и в эту минуту увидела Трипа Ланкома, который подошел к Диди. Он обнял ее, что-то тихо говоря. Диди, склонив к нему голову, внимательно слушала его. Лана удивилась. Какие воспоминания о Расселе могли связывать их? Трип несомненно утешал Диди, предлагал ей свою помощь. Лана отвернулась. Видеть это ей, всеми отвергнутой, было невыносимо.

У всех есть кто-то, думала она, идя к своей машине, вспоминая, как ласков и заботлив был к Диди Трип и как нежно обнимал ее за плечи Слэш. У всех, только не у нее.

Оставшись наконец одна, Лана дала выход своим чувствам. Она плакала об отце, которого так и не узнала, но который был центром всех ее надежд, фантазий и горьких разочарований. Плакала о сестре, которой завидовала и которую ненавидела, сестре, которая попросту прогнала ее. О семье, частью которой она никогда не станет. О мужчине, которого боялась потерять, и теперь уже знала, что потеряет, и о ребенке, которого уже носила в себе.

* * *

В Сингапуре доктор Асани Митали сказал Лане, что на ранней стадии беременности могут пройти месячные. Через неделю это ей подтвердила в Провиденсе доктор Кэтлин МакНелли.

– Многие думают, что, как только наступает беременность, месячные прекращаются. Это совсем не так, – объяснила она Лане. – Иногда они продолжаются даже до пяти месяцев, и беременность проходит нормально. Это случается, и не так уж редко. В этом нет никакой патологии.

– И что же дальше? – растерянно спросила Лана. Потрясений было слишком много. Убийство Рассела, тюремное заключение Уилла, неожиданно свалившееся наследство, а теперь вот беременность.

– У вас будет ребенок, вот и все, – спокойно ответила врач. – Все анализы у вас хорошие, вы здоровы.

– Но мне тридцать шесть лет! – Лана попыталась найти повод, чтобы избавиться от беременности.

– Сейчас очень многие женщины в вашем возрасте становятся матерями, – деловито, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала доктор МакНелли и записала Лану на прием через месяц. Она посоветовала в целях предосторожности проверить кровь на резус-фактор.

После возвращения из Нью-Йорка Слэш не звонил Лане, она же связывалась с ним лишь по телефону и только по неотложным делам. Выстрел пьяного Уилла Бэнтри положил, не без их молчаливого обоюдного согласия, конец их безумным, хаотичным и двусмысленным отношениям.

– Я должен вернуться к Диди и Клэр, – сказал он ей. – Это моя семья.

– Я знаю, – ответила Лана, почувствовав одновременно и боль, и облегчение. Боль оттого, что теряла Слэша, и теперь уже навсегда, а облегчение, потому что избавлялась от чувства мести, которое постоянно незримо, тайно и неотступно присутствовало в ее отношениях со Слэшем с самого их начала.