Что случилось потом, не припомню. Наутро я нашёл себя на кухне, на каком-то матраце. Тяжёлый чугунный молот долбил мою голову, а правая скула больно саднила.

С большим трудом я припоминал обрывки событий и тот удар в челюсть, которым по всей справедливости угостил меня дружок в попытке изменить моё мнение о его жене. Всё правильно, какая, к чёрту, свадьба без драки!

Вчерашней незнакомки нигде не было. И это хорошо. С такой рожей, как у меня, рассмотрел я себя в зеркало, только прохожих грабить.

В знак примирения мы выпили с новобрачным по стакану портвейна, и я по-английски смылся домой.

…Вот и наступила пора возвращаться в родное училище. За плечами осталась бурно проведённая оттяжка, но все любовные мосты сожжены, напутствия выслушаны, друзья и родные перецелованы. Жаль, конечно, покидать милые сердцу места. Но, как поётся в известной песне, без расставания не было б встреч.

Никогда.


Глава пятая


Как застоявшийся в стойле конь, я с удовольствием ворвался в кипучую курсантскую жизнь. Первые три дня не было темы актуальнее, чем разговоры о проведённых каникулах. Ребята со смаком делились похождениями по тылам любви, явно гиперболизируя успехи и скромно умалчивая о поражениях. Каждый остался доволен проведённым временем, и в казарме носился дух всеобщего оптимизма. К этому добротному настрою прибавилась и весть, что эскадрилья меняет дислокацию и выдвигается на новый рубеж для взятия штурмом пока загадочной и потому чрезвычайно манившей к себе реактивной техники. И действительно, не прошло и десяти дней, а мы уже осваивали авиационный гарнизон со смачным названием Топчиха.

Это был небольшой провинциальный алтайский городок с десятком двухэтажных административных зданий, вокруг которых густой россыпью стояли частные дома коренного населения и этапированных из Поволжья русских немцев в период последней войны. От греха подальше. Городок считался районным центром, был чист и опрятен, а обыватели отличались сибирской выдержкой, немецкой пунктуальностью, сосредоточенностью и серьёзностью. Здесь, как и в любом другом месте, имелся набор законопослушной исполнительной власти, призванной следить за экономическим развитием, порядком и моральными устоями народонаселения. В последнем обстоятельстве определённую роль выполняла многотиражная газета «Заря», в которой два раза в неделю освещались события официальные и не очень, факты союзного масштаба и местного значения, и даже велась рубрика «Литературная страница». К глубокому огорчению главного редактора и ответственного секретаря в одном лице, из-за дефицита доморощенных литературных кадров приходилось использовать перепечатки из популярных журналов в сокращённом, естественно, варианте.

Нас разместили в огромной, по габаритам похожей на танцевальный зал, казарме. У входной двери, как водится, поставили тумбочку, окрашенную в коричневый цвет, у которой днём и ночью, словно посаженный на короткую цепь, неизменно маячил дневальный с красной повязкой на рукаве – символе власти. На тумбочке стоял полевой телефон, у которого вместо наборника имелась заводная ручка. Хочешь позвонить – снимай трубку, крути ручку магнетто и вызывай коммутатор.

Кровати в казарме на этот раз были расставлены в один ярус. В ногах, на спинке каждой из них висела типовая табличка с фамилией владельца и годом призыва на службу. Между кроватями одна на двоих возвышалась тумбочка, как у дневального, но без телефона. Зато с графином и стаканом, призванными, очевидно, приобщать курсантов к элементарной культуре.

Постелей на кроватях не было, и по команде старшего все отправились на вещевой склад, где старшина – крепко сбитый и проворный мужичок – раздавал одеяла, матрацы и наволочки и попутно поливал крепкой, но не обидной бранью нерасторопных солдат.

Через час пустые койки были аккуратно заправлены, эскадрилья построена, и заместитель командира по строевой подготовке капитан Евсеев – точная копия Коломбо – держал речь, в ходе которой каждый из нас узнал, что внешне мы похожи на петушков после драки: с большим гонором, безобразными шевелюрами и никудышным внешним видом. И потому должны зарубить себе на носу, что с этого момента «объявляется война каждому проявлению неуставных взаимоотношений и уклонений от тягот и лишений воинской службы».

После сумбурного выступления капитана все сделали вывод, что в лице начстроя мы приобрели неоценимый кладезь мудрости и красноречия.

В ста метрах от казармы находилось приземистое кирпичное здание столовой. Что в нём размещалось до революции, забыли даже долгожители, однако метровые стены и узкие высокие окна давали возможность предполагать, что в прошлом оно использовалось под тюрьму или цитадель по защите славного городка Топчихи.

Нас, однако, поразило не прикосновение к историческому прошлому, а вид опрятных, покрытых белоснежными скатертями столов на четверых, на которых были расставлены мелкие тарелки с закуской, а рядом покоились столовые приборы. Прямо как в ресторане!

Доконали всех молоденькие официантки, словно феи, возникшие из-за кухонных кулис. Миловидная девушка в светлом передничке и такой же наколке на голове подошла к нашему столику, назвалась Машей и на выбор предложила первые и вторые блюда. Приняв заказ, она на несколько минут исчезла и вскоре принесла на широком подносе настоящие фарфоровые тарелки с первым блюдом. То же самое повторилось и со вторым. Компот в гранёных стаканах стайкой сгрудился в центре стола, застеленным белоснежной скатертью.

Через четверть часа мы, сытые и довольные, бодро шагали вокруг спортивного городка и лихо напевали авиационный шлягер из кинофильма «Истребители».

Не покривлю душой, если скажу, что из семнадцати лётчиков-инструкторов наш был самым крупным. Высокий, плотного телосложения, с едва обозначившимся брюшком, он на полголовы возвышался над самым длинным из экипажа – Вовкой Забегаевым. Широкая выпуклая грудь и развёрнутые покатые плечи выдавали незаурядную силу и потенциальные возможности офицера в тяжёлых видах спорта.

По моим наблюдениям грузные люди чаще всего бывают добрыми. Так оно и оказалось на самом деле. Неторопливый и несколько вальяжный, с дежурной улыбкой на широком лице, он знакомился с нами, выслушивая краткие данные из наших биографий.

Мы сидели в методическом городке, расположенном в паре сотнях метров от казармы. Городок окаймляла чугунная литая ограда, внутри которой в два ряда стояли типовые беседки с круглыми дощатыми столами и отполированными задницами не одного поколения курсантов скамейками. Центральная дорожка делила городок на две равные половины и заканчивалась бюстом прославленного лётчика-испытателя – выпускника нашего училища Здоровцева. По бокам аллеи через равные промежутки стояли цветочные вазоны, по случаю зимы переполненные снегом, но тоже красивыми, с ручной лепниной.

День был солнечным, лёгкий морозец пощипывал щёки и норовил забраться под шинельное сукно. Яловые сапоги и байковые портянки слабо помогали сохранить ноги в тепле, поэтому сначала их обворачивали газетами, а уж потом наворачивали байку. Этот опыт мы переняли у солдат-артиллеристов, когда участвовали в ноябрьском параде в Новосибирске.

Инструктору с необычной фамилией Сулима было много комфортней. Одетый в меховую куртку, такие же штаны и унты, он не замечал мороза, вёл неторопливую беседу и задавал уточняющие вопросы.

Наконец, допрос с пристрастием, по меткому выражению Женьки Девина, закончился, и мы с явным удовольствием вернулись под тёплые своды казармы, рассуждая о достоинствах инструктора.

На нас Сулима не произвёл сильного впечатления. Разве что габаритами. Его размеренная спокойная речь, неторопливые движения, блуждающая улыбка и дискантный голос не вписывались в образ лётчика – истребителя – напористого, нахального, агрессивного человека, сильного духом.Так, по меньшей мере, нам на первых порах показалось. Однако впоследствии мы были приятно удивлены, когда этот флегматик и увалень на земле, в воздухе превращался в настоящего разбойника.

По плану на изучение теории отводилось пять месяцев. Количество изучаемых дисциплин было где-то около пятидесяти. Однако это никого не пугало. Мы твёрдо знали, что одолеем и сотню – было бы приказано, поскольку приказы в армии выполняются точно, беспрекословно и в срок.

Из широкого круга изучаемых предметов самой увлекательной для всех была воздушно-стрелковая подготовка. Особенно её практическая часть. Мы усаживались в подвижное кресло, имитирующее кабину самолёта, с ручкой управления и каллиматорным прицелом и «стреляли» по движущимся на тонкой канатной подвеске целям. Кресло было неустойчивым, как яйцо на кончике иглы, и удержать цель в прицеле удавалось далеко не всем.

К сожалению, в соревнованиях на лучшего снайпера фамилия моя не входила даже в заветную десятку. В стрелковом тире намного проще. Твёрдо поставленная рука, целик, мушка и мишень,– вот и всё, что требовалось от меткого стрелка.

Преподаватель ВСП майор Грановский – сухощавый, подвижный, как ртуть, не в меру говорливый человек, среди нашей братвы пользовался доброй репутацией. К курсантам относился по-отечески, и мы доверяли ему, даже самое сокровенное, исповедуясь в грехах и в надежде получить искупление. Не было случая, чтобы информация, полученная от нас, использовалась майором кому-то во вред. А советы его помогали. Мудрых людей в авиации немало.

В первой половине дня занятия заканчивались, и после обеда наступала пора самостоятельной подготовки. Если вы думаете, что мы трудились над закреплением пройденного материала, то ошибаетесь. Нет, какую-то толику времени уделяли и этому, но в основном решали личные дела. Я, например, просматривал старую корреспонденцию и отвечал на письма. В последние месяцы наш диалог со Светланой заметно оживился, и она откровенно рассказывала о быте будущих зоологов, а я, терзаемый ревностью, пытался прочесть между строк о её романах, любовных интрижках и флиртах, без которых невозможно представить студенческую жизнь. Радовало только то, что количество отправленных мне писем было обратно пропорционально её настроению: чем хуже, тем чаще. Не поэтому ли она согласилась на мой приезд к ней в предстоящий отпуск? Девочка явно повзрослела и несомненно подумывает о замужестве. Смертельно отравленный ядом первой любви, я видел своё возвращение к жизни только в союзе с этой строптивой инквизиторшей.