Елена Архипова - Любовь и прочие неприятности

– Тём, можно, я твоим душем воспользуюсь? – всё-таки иногда моя голова меня выручает, напоминая о таком состоянии, как деликатность.

Когда я вышла из душа, он лежал на кровати под простыней и явно нервничал.

– Тась, ты уверена, что хочешь заняться сексом с инвалидом? – он издал нервный смешок.

– Ну, ты не инвалид, а просто в гипсе. Да, опыта такого у меня ещё не было, не скрою. Но никогда ведь не поздно учиться. Согласен?

– Вот язва! – он рассмеялся с явным облегчением и позвал:

– Иди сюда, лахудра.

– Бластер! – и я, стоя в полный рост, отпустила полотенце. Стеснения не было.

Утром я проснулась от того, что мне нечем было дышать, и ко мне прилипло ещё одно тело. Собственно, и дышать мне было нечем из-за того, что я была прижата и рукой, и ногой к этому обалденному телу. Я аккуратно вылезла из плена. Нет, всё-таки у него потрясающая способность дрыхнуть утром! Я забрала свои вещи из его ванной и ушла принимать душ в свою. Незачем Игорьку знать о сегодняшней нашей совместной ночи.

Уже стоя под душем, я вспоминала вчерашнее. И почему я никогда не любила позу сверху? Он, как выяснилось тоже. Но с ним то всё понятно. В такой позе всё контролирует женщина. А отдавать контроль он не привык. Но сейчас, с его загипсованными ногами, по-другому было никак. Хотя, пожалуй, есть ещё парочка поз. Я улыбнулась.

На завтрак были оладушки. Я пошла будить засоню.

– Тём, – я откинула его отросшую чёлку со лба, поцеловала и прошептала:

– Пора вставать, Тём.

– Ты куда сбежала? Бросила бедного инвалида. Не стыдно тебе, жестокая женщина?

– Это почему это я жестокая? Я вот тебе оладушков нажарила. Вставай, соня, скоро твой Игорёк придёт.

Артём, открыл глаза и хитро прищурился:

– Ревнуешь?

– Конечно! Он тебя тоже голым видит. И я вот просто уверена, что тоже любуется тобой. Хотя, сейчас, наверное уже меньше слюни пускает. У него теперь Лёнчик есть. Теперь ты ревнуй!

Он схватил меня в охапку и завалил на кровать:

– У, какая злюка!!

– И ничего я не злюка. Просто не люблю, когда на моего мужчину кроме меня ещё кто-то любуется. Это тебе, Артёмчик, к сведению. Я жутко ревнива.

– Фу, какая злюка! А ещё раз ТАК меня назовешь, будешь наказана!

– Это как же, интересно мне знать?

– А вот мучайся в догадках теперь!

После ухода Игорька, я собиралась в магазин за покупками, составляла список покупок. И тут позвонила Светлана Петровна, радостно сообщив, что её сегодня выписывают. Етить! Я ж забыла их со Степаном предупредить, что Артём про карточку узнал.

– Ох, Тасенька, боюсь, что разговор у нас с Артёмом будет непростой, и чем он закончится, неизвестно, – вздохнула она.

Ну надо же КАК она сына то, оказывается, боится. Ну не убьет же он их, в самом то деле! Но мне в их дела влезать уж точно не надо. Пожалуй, лучше даже будет, если меня уже здесь не будет.

– Тём, я в магазин за покупками, – я постучалась, прежде, чем зайти, – тебе воду с газами покупать или без?

Он повернулся на мой стук и рассмеялся, услышав мой вопрос.

– Ну, если тебе понравилось оказываться в мокрой одежде, то можешь с газом купить, – он улыбался.

Похоже, что он ещё не знает, что сегодня Светлана Петровна возвращается. Как же не хочется мне то ему об этом сообщать. Но, видимо, придётся именно мне. Я подошла и села на кровать, он увидев, это перетащил меня к себе на колени.

– Ты же в курсе, что нельзя тебе ко мне так близко подходить, да? Мне ведь работать надо, а рядом с тобой голова отключается. Ты знала об этом? – он зарылся носом в мои волосы и чмокнул в шею, – лахудра.

– Тём, Тём, подожди! Твоя мама звонила, её сегодня выписывают. Это значит, что я сегодня съезжаю, – выпалила я на одном дыхании.

Он замер. Вот просто сразу раз, и превратился в камень. Я аккуратно попыталась встать, но он только сильнее прижал меня к себе.

– Тём, я не могу тут оставаться. Мне стыдно, мне неудобно перед твоей мамой. Она меня просила просто составить тебе компанию, а я тут, вот, – я начала ёрзать у него на коленях, пытаясь высвободиться из его рук.

– А ты и составила мне компанию. Я, знаешь ли, уже совершеннолетний мальчик и сам решаю, с кем мне жить, и с кем мне спать. А она меня предала тогда, двадцать лет назад, не выкинув ЕГО из своей жизни.

Да Божечки Ты Мой! И именно поэтому ты все эти годы и жил с мамой! Но этого я не могла ему сказать.

– Тём, а ты не думал, что они просто любят друг друга?

Он отпустил руки, освобождая меня. Даже чуть подтолкнул меня со своих колен. Я слезла и села всё-таки на кровать:

– Тём, ты не понял! Я не буду давать тебе советов. Это касается только вас двоих.

Он зло усмехнулся:

– Ты забыла про моего отца, который бросил нас, когда мне было десять. Вычеркнул нас из своей жизни. Только и этого ему было мало. Он лишил мать личной жизни. А она, между прочим, тогда совсем молодая была. Вся жизнь у неё была впереди! Видела бы ты, какая она была красавица!

– Тёма, ты не знаешь всей правды, а судишь, так нельзя.

Он только хмыкнул.

А меня вдруг, что называется, понесло:

– Но, поверь мне, ты не знаешь, что такое настоящее предательство! Это ведь не твоя мама бросила тебя в четыре года, выбрав жизнь с новым мужем, но без дочери! И это не ты каждый вечер ждал, что она вот-вот войдёт в дом. Не ты заездил кассету одного певца только потому, что именно его любила твоя мать и слушала в тот день, когда собирала свои чемоданы, а ты был слишком мал и сидел там же, в той же комнате, и ещё не понимал, что она уезжает. Просто смотрел, как она складывает вещи, подпевая этому, мать его, певцу! Подавал своими детскими ручонками ту или иную её шмотку из разложенных тут же, на диване, когда она просила. И это не ты потом по её просьбе сидел на этом грёбаном чемодане, придавливая своим тельцем его крышку, чтобы он закрылся.

А потом, после её отъезда, слушал и слушал, слушал и слушал, одну и ту же кассету, пока её не зажевал магнитофон! И это не у тебя в кровати вместо игрушки лежал её шарфик, который она просто забыла, и который пах её духами. И не ты плакал в этот самый шарфик перед сном, думая, что бабушка не слышит.

И это не ты десять лет ждал, что на твой День рождения откроется дверь, и войдёт мама, и пусть даже без подарка, лишь бы она приехала. А однажды, в день твоего шестнадцатилетия, на пороге появился не очень трезвый, потрепанного вида, мужчина со сломанной гвоздикой в руках и со словами:

– Ну здравствуй, дочь! Извини, сломалась, пока нёс, – и вручил это убожество.

И это не твоя мать, приехав только на похороны своей родной матери, через пятнадцать лет привезла тебе в подарок шоколадку. Её не было пятнадцать лет, а она на похороны, Тёма, шоколадку! И сразу, в тот же день, как вы вернулись с кладбища, заявила права на квартиру, в которой прошла вся твоя жизнь, вынудив продать эту квартиру быстро, а потому, дешевле в два раза. И это ведь не твоей маме было плевать, что на те деньги, что мне достались, я могла купить только комнату в коммуналке. А знаешь, куда она потратила свою часть денег? Она сделала себе новые сиськи и губы.

Я выдохнула, выплеснув на него всю свою детскую обиду на свою мать.

– Так что, поверь мне, то, что сделала твоя мама – это не предательство. И да, я видела их вместе, когда я обсуждала с твоим отцом дизайн его дома. Тём, ты знаешь, кем я работаю, я занимаюсь этим почти десять лет. Я видела очень много семейных пар. Но таких трогательных отношений я не видела ни разу, уж ты мне поверь.

То, что твой отец, гуляя на корпоративе и будучи очень нетрезвым, переспал с дочкой высокопоставленного чина, а та залетела, я тоже знаю. Знаю и то, что он полночи простоял на коленях под дверью, когда протрезвел и осознал, что изменил. И то, что папаша той девицы пригрозил пустить его по миру, если он не женится.

И это условие, касающийся твоей мамы. Они понимали, что ты можешь узнать об их встречах и свиданиях, вот отец и решил, что пусть уж ты только его будешь ненавидеть.

Тём, он пьяный, и на корпоративе, а ты пьяный, и в клубе. Но вы оба совершили поступок, который каждому из вас обошелся слишком дорого. В одной очень древней книге написано: "Не судите, да не судимы будете."

Закончив свою пламенную речь, я выдохнула и добавила уже более спокойно:

– Тёма, ты извини, я не хотела тебе читать нотаций. Я тут на досуге погуглила про тебя, и я уважаю твою целеустремленность и твою работоспособность. Таких как ты – единицы! – он фыркнул, – но ты уже большой мальчик, и пора бы уже тебе отпустить свои детские обиды на родителей и впустить в свою жизнь любовь. Извини, я не хотела тебя обидеть.

Он сидел, вцепившись в подлокотники так, что побелели костяшки. Я вышла, прикрыв за собой дверь его комнаты, и пошла собирать вещи, решив, что по дороге в магазин закину сумку домой.

– Ну вот, прошла любовь, завяли помидоры, ботинки жмут, и нам не по пути. Высказалась? Полегчало тебе? – ворчала я на себя, собирая сумку. Пока я собирала свои вещи, ругая себя на все лады, пришла та святая женщина, которая делает здесь уборку. Ага, значит, я могу ехать в магазин. Взяв список продуктов и подхватив свою сумку, я спустилась на парковку.

– Нет, ну ведь только-только всё наладилось. Ну и ладно. Чего теперь жалеть то? Уходить надо красиво. Вот и забабахай им примирительный ужин из того, что можно человеку, перенесшему операцию.

Выезжая с парковки от дома Артёма, я вдруг увидела интересную картину. Из подъезда соседнего дома, того самого, где у Светланы Петровны была своя квартира с колокольчиками, вышла сама Светлана Петровна, в сопровождении большого чемодана и Степушки, который говорил по телефону. Так-так-так. Это что же получается? Они всё это время жили здесь? Не было никакого аппендицита? М-дааа.