– Ты шовинист. Считаешь, что я лезу из кожи вон, чтобы привлечь мужчину. А может быть, я стараюсь ради самой себя.

– А разве нет? Если бы твою грудь похвалил Райан Гослинг, ты бы не стала волноваться. Значит, ты хочешь сделать операцию, чтобы угодить вкусам воображаемых мужчин в будущем. Но необходимости в этом нет, ведь они существуют только в воображении.

– Вот за это спасибо.

– Ох… извини, я неправильно выразился. Я имел в виду, что их вкусы и предпочтения воображаемы. На самом деле мужчины – прямолинейные существа. Или женщина нам нравится, или нет. Мы не медлим с вынесением решения и не стремимся взвесить все «за» и «против».

– С каких пор Райан Гослинг стал экспертом по сиськам?

– Ну так покажи их мне.

– Ты серьезно?

Джеймс кивнул, вытирая глаза. Он скрестил руки на груди и откинулся на спинку.

– Ловко придумано, – сказала Анна, усмехнувшись.

– Это беспроигрышная лотерея. Ты получишь объективное мнение незаинтересованной стороны: или комплимент, или приговор. Прежде чем отказаться, вспомни, что люди, которым ты заплатишь пять штук, будут не так уж объективны.

– С ума сойти.

Интересно… Незаинтересованная сторона. Объективное мнение. И вовсе необязательно так подчеркивать обоюдное отсутствие влечения.

– Ты ведь собираешься показывать грудь посторонним людям в клинике. По-моему, никакой особой разницы.

– Да, безымянным врачам-профессионалам, а не пьяному Джеймсу.

– Ну вот, а я думал, тут-то тебя и подловил. Но предложение остается в силе, если что.

Они снова рассмеялись, и Анна подумала, что нынче вечером речь о частях тела заходила слишком часто.

Джеймс сунул книгу на место, плюхнулся на кушетку и обвел взглядом комнату.

– А что… Надо же, как странно. Погоди… – проговорил он.

Он вытянул шею и уставился в угол, на подставку старенького абажура. А потом встал и двинулся к цели, прежде чем Анна успела спохватиться.

Она протрезвела ровно за четыре секунды. И испытала такой прилив адреналина, что чуть не взмыла над полом.

49

Там лежал ее школьный портрет, формата А4, в дешевой золоченой рамке, с пятнистым студийным фоном, который должен был изображать облака на синем небе. Этот снимок сделали в худшие годы Аурелианы. Волосы были собраны на затылке при помощи пластмассового зажима. Несколько кудряшек выбились и торчали вертикально, как чубчик у Тинтина. Аурелиана густо намазала волосы гелем, но эксперимент этот явно не удался. Только в четырнадцать лет возникает желание испробовать такой неуместный, совершенно не подходящий стиль.

Лицо, похожее на арабскую лепешку, было почти круглым, лоб покрывали прыщи, которые Аурелиана замаскировала густым слоем бежевого тонального крема. Получилось нечто вроде занятного лунного ландшафта над густыми, черными, похожими на гусениц бровями, которые сходились над переносицей. И выражение лица было весьма красноречиво. Аурелиана ненавидела фотографироваться, и объектив отвечал ей взаимностью. Она смотрела в камеру как на заклятого врага. Не столько улыбка, сколько искривленные губы, как у отрубленной головы предателя на пи́ке. На зубах виднелись массивные скобки.

Анна думала, что сожгла или выбросила компромат. Осталась одна-единственная школьная фотография, завернутая в коричневую бумагу и лежавшая на дне комода в маминой спальне. У Анны недостало сил лишить маму всех воспоминаний. Но, видимо, каким-то образом этот чудовищный реликт ускользнул от ее внимания.

Прерывисто дыша, она думала: «Как? Каким образом?» Она не держала в квартире, тем более на виду, никаких напоминаний о прошлом. И тут до Анны дошло. Фотография выпала из внушительной сумки с барахлом, которую она принесла с чердака и не успела разобрать. Сумка валялась на боку, и фотография под тяжестью собственного веса выскользнула из нее и упала на пол. Анна сочла жесткий прямоугольный предмет, попавший ей на глаза, старым пустым пеналом. Нежелание прикасаться к вещам, связанным с прошлым, и нелюбовь к наведению порядка сделали свое дело. В результате ее застали врасплох.

– Быть того не может, вы знакомы? – спросил Джеймс, вытаскивая фотографию. Стали видны бретельки сшитого мамой платья и многочисленные золотые цепочки, которые ей нравилось носить просто для шика.

Он стоял на пороге откровения, но до него еще не дошло…

Анна молчала, как немая. А потом паника подтолкнула ее к действию.

– Хватит копаться в моим вещах! – крикнула она, бросилась вперед через всю комнату, выхватила фотографию из сумки и прижала к животу обеими руками. – Ты весь вечер суешь нос куда не надо, назойливый придурок!

– Э?..

Джеймса явно напугали ее крик и внезапная вспышка ярости.

– Она же просто лежала здесь… Откуда у тебя фотография этой девочки? Мы вместе учились в школе, она, кажется, была итальянка…

Его синие глаза – густого, насыщенного оттенка, точь-в-точь обложка «Великого Гэтсби» – широко раскрылись. Глаза, от которых некогда Аурелиана не могла оторвать взгляд на уроке химии, пусть даже они скрывались за дурацкими защитными очками. Джеймс сначала раскрыл, потом закрыл рот и недоверчиво покачал головой…

Анна тяжело вздохнула.

– Ты… Алесси. Но ее звали… Адриана? Это твоя сестра?

– Аурелиана, – с дрожью в голосе ответила Анна. – Меня зовут Аурелиана.

Она призналась – и испытала моментальное облегчение. Вот она и вышла из тени. Потом боль нахлынула с новой силой, когда лицо Джеймса исказилось недоверием, удивлением… и насмешкой.

Он засмеялся. Ей-богу, засмеялся. Коротко фыркнул.

– О господи! Анна. Аурелиана. Это ты? Она – это ты? Просто не верится…

– Ты смеешься надо мной?

– Просто я слегка ошарашен. Никогда ничего подобного… Почему ты сразу не сказала?

– А помнишь, как ты со мной поступил? – Джеймс пожал плечами. – Забыл? – с ударением спросила Анна.

Теперь она могла только атаковать, превращая боль стыда в бешеную ярость.

– Видишь ли… Столько лет прошло. Извини, я как-то не припоминаю… ну, ты явно держала это в голове дольше, чем я. Ты теперь совсем другая…

– Другая – то есть не такая жирная? Не такая страшная? Меня меньше травят? Кстати, никакие воспоминания не пробудились?

Атмосфера в гостиной была полна агрессии, и инстинкты повелевали Джеймсу защищаться. Вид у него стал смущенный. И злой.

– Извини, но чего ты полезла в бутылку? Это ты тут шифруешься, скрываешь свое имя и вообще ведешь себя как ненормальная.

– Ненормальная? – закричала Анна. – Ты опять обзываешься? Зато ты, я вижу, точно остался прежним!

– Чего ты орешь? Успокойся.

– Не командуй! – рявкнула Анна и сама вздрогнула при мысли о том, что рискует показаться ненормальной, но эмоции уже взяли верх над разумом. – Сейчас я напомню, что ты сделал. Я поверила тебе и вышла на сцену в дурацком платье, а ты подговорил всю школу забросать меня конфетами. Вы с Лоренсом стояли там, смотрели и ржали. И ты кричал: «Слониха, слониха!»

Джеймс прищурился и прикусил губу.

– Хм… ну ладно. Ты хочешь, чтобы я извинился за дурацкую шутку, которую устроил двадцать лет назад?

– Для начала хотя бы признай свою вину.

– Ты понимаешь, что выглядишь сейчас полной дурой? Ты ведешь себя так, как будто виноват был кто-то другой. До сих пор ты нормально со мной общалась!

– Виноват был ты! И я веду себя так, потому что тебе смешно, и только!

– Что, я внезапно стал главным врагом? В школе я, наверное, был главным гадом, да?

– Хуже некуда.

– Ну конечно.

– Я говорю правду! Ты сделал самую большую подлость. Ты знал, что нравился мне, и воспользовался этим. Никто другой не заманил бы меня на сцену.

– Прекрати истерику. Я же просто пошутил.

– Раз ты отмахиваешься, сразу видно, что ты за человек.

– Но я же не виноват, что ты тогда влюбилась и тронулась умом!

– Тронулась? Ах ты сукин сын! – зашипела Анна, дрожа от ярости. – Ты абсолютный и совершенный мерзавец!

Джеймс явно немного испугался. Потом на его надменном лице отразилось отвращение. Именно то, что Анна и ожидала увидеть в момент узнавания.

– Я ухожу. Ты просто психопатка, – сказал Джеймс, хватая куртку. – Пока.

Когда хлопнула входная дверь, Анна запустила фотографию через всю комнату. Она отскочила от стены и упала стеклом вниз. Анна с отчаянным воплем повторила попытку. Фотография ударилась о книжную полку, и стекло разлетелось вдребезги, осыпав ковер десятками крошечных сверкающих осколков. Слова Джеймса насчет сумасшествия выглядели не такими уж безосновательными.

Вот ублюдок! Почему она имела глупость поверить, что мальчишка, жестоко обидевший ее, изменился? Зачем она вообще впустила сюда Джеймса Фрейзера?

Анна опустилась на диван и заплакала. Задыхаясь и икая от рыданий, которые поднимались из живота. Она чувствовала себя так, словно вместе со слезами через глаза вытекала душа.

Погоня была долгая и медленная, точь-в-точь гонки зайца и черепахи, но Аурелиана наконец настигла Анну, и они слились в безнадежном отчаянии.

Включилась музыка. «Ты любишь веселиться».

50

– Во всех журналах очень рекомендуют рицин, – сказал Лоренс, изучая меню, пока они, попивая пахнущий табаком коктейль, сидели в баре ресторана «Хоксмур».

– Рицин? Это же яд.

Лоренс снова заглянул в меню.

– Я имел в виду пуцин. Это канадское блюдо. Картошка с творогом и молочной подливкой. Что-то вроде дефрагментированного сыра.

Джеймс засомневался. Он предпочел ребрышки, к которым подали серебряную соусницу с подливкой. А у Лоренса вся тарелка была в какой-то коричневой жиже.

– Видимо, по китайскому календарю год подливки, – заметил Джеймс. – Тебе не кажется, что мы едим как в самой обычной закусочной, только с шиком и подороже?

– М-м-м, – отозвался Лоренс с набитым ртом. – Неплохо. Кстати, стены здесь сделаны из списанных лифтовых дверей из Юнилевер-Хаус. Арк-деко на службе обществу.