Линдсей тяжело вздохнула. Тони можно было верить. Он был последним увлечением Пикси, причем не просто увлечением, а самым настоящим влюбленным, готовым ради своей пассии на все что угодно. Этот парень работал мелким клерком в отделе обозревателей, и через коридор от его рабочего места располагался кабинет Роуленда Макгуайра.

– Извини, Пикси, – непреклонно проговорила она, – но на сей раз твой Тони наверняка ослышался. Говорю же тебе: я была с ними. И никто Джини не увольнял.

– Значит, уже успели восстановить, – быстро стрельнула в ее сторону глазами Пикси. – В вестибюле все так и решили. Но раньше он ей точно объявил об увольнении, а он слов на ветер не бросает. Тони мне рассказал, что она здорово обделалась в Амстердаме, ну наш Макгуайр и взбеленился. Наговорил ей всякого, еще и Паскаля Ламартина приплел. Тони говорит, что его самого, наверное, кондрашка хватил бы, если бы на него начальство так наехало. Уж если Макгуайр из себя вышел, добра не жди – это всем известно. Так разносить пойдет, что только держись. Самое лучшее в подобном случае – заползти в щель под плинтусом и тихо там скончаться. Но уж такого, если верить Тони, от него еще никто не выслушивал. Он, до того как шмякнуть трубку, ей раз семь проорал, что она уволена. А потом вылетел из своего кабинета как ошпаренный – глазищи зеленые, как у кота горят. Но, прежде чем уйти, все-таки отмяк немножко, успокоился… – Пикси снова томно вздохнула. – Жаль, я сама не видела. Нет, это просто чудо, а не мужчина. Ты можешь себе представить, что это за чудо, когда он в бешенстве? Обожаю страстных мужчин. Обожаю…

– Пикси, ради всего святого…

– Обожаю – и точка. Покажи мне хоть одну женщину, которой темпераментные мужики не нравятся. Если даже такая и сыщется, значит, все равно врет, подлая. А я тебе честно говорю, как на духу. При одной мысли о том, каков Макгуайр в ярости, у меня соски дыбом встают…

– Довольно, Пикси, избавь меня…

– Одни глаза его чего стоят. – По спине Пикси пробежала сладострастная дрожь. Теперь, когда она вошла в раж, остановить ее было не так-то просто. – А волосы черные! А голос! А мускулы! А высокий рост! К тому же, я слышала, в постели он – само совершенство. Причем до такой степени совершенство, что на следующий день едва ноги волочишь. Хотя, спрашивается, зачем их волочить-то? Скажу тебе по правде, я сама и не пошла бы никуда – так и осталась бы лежать в постели, мечтая о новых чудесных мгновениях…

– Пикси, прекрати немедленно! Меня вовсе не интересуют твои сексуальные фантазии.

– Какие еще фантазии? Это чистая правда. Все чуть ли не запротоколировано. Есть у меня одна девчонка знакомая…

– Пикси…

– Так вот, она всем мужикам выставляет баллы, понятно? Высшая оценка – двадцать пять баллов. Здесь все учитывается – изобретательность, выносливость, проницательность, нежность, забота о партнерше, физические данные, «выход готовой продукции»…

– Какая еще проницательность? Что это за девица?

– И ты знаешь, какую оценку она выставила Макгуайру? Сто баллов! Все рекорды побил. И ее на обе лопатки уложил. К тому же учти, оценка эта – результат серьезного исследования. Она провела опрос, и оказалось, что многие другие тоже находятся под глубоким впечатлением. Но у него, видишь ли, есть особые правила.

– Правила? – переспросила Линдсей голосом умирающей.

– Да, – доверительно понизила голос собеседница. – Он всегда заранее – понимаешь? заранее! – договаривается с женщиной, чтобы в дальнейшем между ними не возникло никаких недоразумений. Все с самого начала должно быть ясно как Божий день: только секс! Ну, может быть, в дальнейшем дружба, но не более того. Никаких серьезных отношений, никаких обязательств ни с одной из сторон. Таковы его условия, и он неизменно придерживается их. Никаких тебе телячьих нежностей, никаких «дорогих-любимых», никаких личных откровений. Мне моя знакомая говорила, что, завершая с ним роман, знала о нем не больше, чем когда у них это только наклевывалось. Она от злости на себе волосы готова была рвать. – Пикси уставилась на Линдсей долгим многозначительным взглядом. Линдсей в это время вела в душе отчаянную борьбу с собственными инстинктами – самыми вульгарными из тех, что были в ней заложены. В конце концов победу одержали инстинкты.

– И долго она?..

– Два месяца. Кажется, абсолютным рекордом было два с половиной. Это произошло несколько лет назад, сразу после того как он вернулся из Вашингтона. Если ей верить, Макгуайр обращается с женщинами как робот, машина бездушная. Начинается все с того, что он зачитывает партнерше свод ограничений: этого нельзя, того не моги… Но той девчонке все равно было: она в него сходу втрескалась – он еще и первого предложения не закончил, а она уже на все была согласна. Тут уж ничего не поделаешь: любовь зла, сама знаешь… А наутро, когда она выползла из постели и, как я уже говорила, еле на ногах стояла, то дала себе торжественное обещание стать первой, которая заставит его, подлеца, отступить от собственных правил.

– И конечно же, ничего не добилась, – уверенно подытожила Линдсей. – Послушай, Пикси…

– А уж как старалась! – продолжала толковать Пикси, ничего не слыша и не видя вокруг. Слова лились из нее как из рога изобилия. – Сперва думала, если не будет подавать виду, что без ума от него, то получит хоть какой-то шанс. Все терпела и рассчитывала: «Ну хорошо, еще неделя, и он скажет мне «милая». С сексом все в порядке, о лучшем и мечтать не приходится. Вот она и прикидывает: должен же быть какой-то прогресс! Да только не было никакого прогресса, – сокрушенно вздохнула рассказчица. – И вот однажды ночью она не выдерживает и, расчувствовавшись, выкладывает ему все, что у нее на душе накипело. Чем подписывает себе смертный приговор. На следующее утро – все, шабаш, кранты. Макгуайр непреклонен. Конец фильма.

Линдсей начала потихоньку продвигаться к двери.

– Говорю тебе, она все средства перепробовала, – шла за ней по пятам Пикси, и Линдсей невольно остановилась. – До того дошла от любви своей отчаянной, что составила сумасшедший план: решила забеременеть от него. Вбила себе в голову, что если ей это удастся, то ему волей-неволей придется отказаться от своих железных принципов. Вот и перестала принимать пилюли, а ему – ни словечка. Но только и это не помогло. Презервативы, – пояснила Пикси, многозначительно взглянув на ошеломленную слушательницу. – Причем всегда, в любой обстановке. Потому что в деле он настолько же осторожен, насколько горяч. И уж как она, бедняжка, ни крутилась, а все равно провести его не смогла. А она девушка с воображением – это уж ты мне на слово поверь, – и настойчивости ей не занимать.

Линдсей в смятении почувствовала, что щеки у нее стали багровыми, как свекла. Обернувшись у двери, она выпалила:

– Пикси, прекрати сию же секунду! Нам вообще не следовало заводить этот разговор.

– Почему же это?

– Потому что не надо. Вряд ли ты это поймешь. Можешь считать, что это из-за разницы в возрасте: у старой дуры свои причуды. К тому же речь о человеке, которого мы обе знаем и к которому обе хорошо относимся. Но тем не менее вторгаемся в его личную жизнь, суем нос не в свое дело…

– Хорошо относимся?.. А мне-то казалось, что ты Макгуайра на дух не переносишь. Сама же говорила, что он высокомерный хам и все такое…

– Забудь об этом. Хорошо, нехорошо – какая разница? Подобные сплетни всегда в конце концов причиняют кому-то неприятности и боль. Больше слышать от тебя ничего не хочу! И не хочу, чтобы ты как сорока разносила эти нелепые сплетни повсюду.

– Значит, мне и о Джини даже словечка сказать нельзя? И о номере на двоих?

– Вот именно, нельзя. Во-первых, это не твоего ума дело. А во-вторых, это всего лишь слухи, причем слухи лживые.

– Ну раз ты так говоришь, – обескураженно пожала Пикси плечами, – буду молчать в тряпочку.

– Учти, Пикси, я тебя серьезно предупреждаю. Держи свои вымыслы при себе и не вздумай других баламутить. К тому же, сдается мне, что у тебя непочатый край работы. Потому что если ты сидишь без дела, значит, что-то тут очень не в порядке.

Пикси подняла на нее изумленный взгляд:

– Так ведь все под контролем, Линдсей.

– В таком случае, чтобы сегодня к девяти вечера у меня уже были приглашения на показы Шанель и Готье. И о приглашениях для Маркова позаботься. Кстати, не забудь позвонить ему в отель, чтобы наверняка знать, там ли он, прежде чем отправишь ему билеты с посыльным. Смотри у меня, Пикси, хоть раз споткнешься, хоть раз облажаешься – и можешь считать, что ты уже на улице. У Пикси тоже запылали щеки.

– Я с работой справляюсь, – начала оправдываться она. – Все будет тикать как часики…

– То-то же, – назидательно произнесла Линдсей, выходя в коридор и едва удерживаясь от того, чтобы хлопнуть дверью. Пикси наверняка скорчила ей в спину рожу – и вполне права. Лицо все еще горело. Линдсей чуть ли не бегом выскочила из отеля на улицу и жадно вдохнула влажный воздух, напитанный туманом и моросью.

Сейчас она была, как никогда, зла на саму себя. Как могла она отчитывать Пикси за сплетни, когда сама слушает эти сплетни с открытым ртом? Мало того, начала еще к ее работе придираться – это к Пикси-то, которая любому другому работнику сто очков вперед даст. Линдсей понимала, что предстала перед Пикси в самом неприглядном виде. А что толку-то? Даже если ей и удалось приглушить шушуканье насчет Роуленда и Джини, то вряд ли надолго. Она обернулась и посмотрела сквозь стеклянные двери «Сен-Режи». В вестибюле, как и прежде, яблоку негде было упасть от суетящихся репортеров и съемочных групп. В этой душной теплице слухи множились быстрее, чем бактерии.

Ей внезапно захотелось вымыться. Невозможно было думать без содрогания о том, с каким удовольствием и в каких подробностях люди способны перемывать косточки ближнему. Однако помимо отвращения Линдсей испытывала сейчас и другое чувство – чувство тревоги. Впрочем, за Роуленда можно было не тревожиться: он уже имел устойчивую репутацию бабника, хотя, надо признаться, оказался еще мерзостнее, чем она думала. И если болтовня Пикси станет всеобщим достоянием, то ему скорее всего от этого не будет ни жарко ни холодно. Роуленд относился к категории мужчин, для которых очередная интрижка не Бог весть какое событие в их жизни.