— Отец! — поняла она.

— Гады! — истошно закричала мать, — А — а—а!

И вновь послышались глухие удары, стон, звуки падающих предметов.

Радмила вскочила и, как была в одной рубашечке, побежала к двери.

— Мама! Что с тобой? Почему ты так ужасно стонешь? Мне страшно! — кричала девочка.

— Тише, дитятко, тише, — в комнату вбежала хорошо знакомая ей знахарка, бабушка Баяна. Она обняла малышку, закрывая ее своим телом, зажала ее рот рукой и гладила по волосам.

— Тихо, милая, — шептала она. — А то придут убивцы ночные!

Она схватила маленькую ручку девочки и куда-то повела темными коридорами, Радмила послушно перебирала босыми ножками по холодному полу. Казалось, все вынули из ее хрупкого тельца эти страшные звуки, остались только холодная ручонка и непослушные ножки. Холод и слабость разливались по всему телу. Скрипнула дверь, и Баяна затолкала девочку в какой-то чулан. Там уже сидел ее старший брат, двенадцатилетний Добровит. В темноте она ощущала, как бьется в судорогах его худое тело, как слезы заливают невидимые ей глаза.

— Смотри за сестренкой, боярин, я потом за вами приду! — старуха осторожно прикрыла дверь.

— Добрушка! Что там случилось? — простонала Радмила

— Видел дворового боярина Твердилы, остальных не знаю, — сдавленным слезами голосом ответил братишка, — они батюшку с матушкой убили…

— Кто? По што?

— Не знаю. Но я их морды запомнил! — внезапно рыдания брата затихли. Он сжал озябшие ручки сестрички своими худенькими руками и зловеще прошептал:

— Я найду их… Когда вырасту…я их всех отыщу! Поубиваю всех! Ответят за что! — девочке показалось, что в темноте вспыхнули зловещим огнем его голубые глаза. Он обнял сестру покрепче и замолчал.

А дом продолжали пронзать непривычные звуки — глухие выкрики на непонятном языке, топот сильных мужских ног, хлопанье дверей, грохот попадавших кресел. Знахарка исчезла где-то в недрах старого дома.

Дети сидели тихо. Они всем своим существом стремились стать невидимыми, слиться с вещами, находившимися в чулане.

Послышались тяжелые шаги.

— Ты, главное, мальца мне сыщи, а то ведь выдаст, гаденыш! Он видел Ванькину морду! — грубый мужской голос раздавался совсем рядом. Дети тихонько зарылись в какую-то рухлядь. Добровит судорожно натянул на их лица старую шубу. Вдруг дверь приоткрылась. Колеблющийся свет факела озарил кладовку.

— Нет никого! — взорвал тишину резкий хриплый голос. И удар кованого сапога вновь затворил дубовую дверь. Ночные убийцы по-хозяйски обыскивали дом. Тела родителей Радмилы так и оставили на кровати в спальне, а сами с факелами стали разыскивать детей — свидетелей преступления. Почти вся челядь успела убежать.

— Ну и черт с ними! Морд ваших все равно никто из взрослых не видел! — сказал один. ― А кто детей слушать будет!

— Смотри, вот еще одна сука! — рявкнул рыжий бородач, потянувшись за коротким мечом. Под деревянной лестницей сидела на мешках бледная старуха в рваной одежде. Это была Баяна, натянувшая на себя какие-то обноски. Она раскачивалась из стороны в сторону всем телом, напевая какой-то, одной ей известный напев. В глазах и в голосе чувствовалась полная отрешенность.

Бородач размахнулся и ударил ее плетью через всю спину. Ни один мускул не дрогнул на лице старухи — она продолжала свой угрюмый напев. Мужчина взмахнул еще раз, но его руку задержал остроносый, с ястребиным лицом широкоплечий верзила.

— Довольно, Ванька, — миролюбиво промычал он, — она блаженная! Сам же видишь!

Семеро убийц двинулись дальше по многочисленным покоям боярского дома. Когда шаги стихли, Баяна бросилась к детям. Все трое вылезли через оконце во двор и залезли на сеновал. Там дети глубоко зарылись в душистое сено и тихо сидели, подчинившись приказу ведуньи. Сама она куда-то ушла. Во дворе при мерцающих всполохах факелов убийцы оживленно искали, чем бы поживиться. Вдруг дверь скрипнула, и, к ужасу детей, в сарай вошли двое мужчин. Добровит раздвинул солому, и к своему величайшему удивлению увидел в красном свете факела лицо своего родного дяди — Замяты Микуловича. Мальчик еле удержался от вскрика.

— А грабить дом я не позволю! Сделали дело — уматывайте! Понял, Рудольф?

— Мы думайт, ты не платил.

— Вот ваши деньги, как и обещал, а вещи — на место — Замята грубо сунул расшитый гаманец в окровавленные руки бандита.

От такого обращения Рудольф встрепенулся, и рука его сама легла на кинжал.

— Только свиснуть мне, — прошипел в ярости Замята, и тоже положил руку на короткий меч, поведя глазами в сторону дороги. — Висеть вам на дыбе!

Рудольф неохотно глянул в сторону ворот. Там, за излучиной дороги слышалось нетерпеливое фырканье коней. Видно, его дружина стояла наготове. Мужчины убрали руки с рукоятей оружия.

— В доме есть кто? — спросил дядя.

— Найн! Только старая сумасшедшая, — ее бы на костер!

— Юродивых мы не бьем — это грех, — процедил Замята сквозь зубы.

— А брата убивайтт — святтое дело! — рассмеялся Рудольф.

— Пшел вон, пес! — закричал Замята. Недобро блеснув глазами, Рудольф и остальные бандиты растворились в темноте.

Все стихло. Только поскрипывала на ветру тяжелая не прикрытая дверь, да трещал одинокий факел, воткнутый кем-то в крышу колодца.

Вдруг с другой стороны сеновала послышался скрип раздвигающихся жердей. Это была Баяна. Шепотом она позвала Радмилу и Добровита.

В темноте на опушке леса стояла небольшая повозка. Сивая кобыла нервно била хвостом по крутым бокам. Дети залезли внутрь повозки. Старуха накидала на них сверху соломы, бросила пару овчин, взобралась сама и дернула поводья. Колеса резко заскрипели в тишине ночи. Полная луна предательски осветила повозку, но в следующее мгновение ее уже покрыла тень от растущих на опушке сосен.

— Стой! — резкий окрик остановил повозку. Свет многочисленных факелов вырвал из темноты группу вооруженных всадников. В темноте зловеще поблескивала сталь кольчуг и шлемов. Неровное пламя факела осветило жесткое лицо Замяты.

— Это старая Баяна! — узнал он старуху. — Куда ты прешься ночью и зачем?

— Вызвала матушка боярыня. На сносях она. Время родить пришло, батюшка! — прошамкала старуха.

— Убийство! Убийство! Тати всех позабивали, и боярина с боярыней! — из леса выбежал верзила в одной длинной рубахе и, размахивая длинными ручищами как оглоблями, подбежал к дружине.

— Черт с ней, со старухой! Езжай назад, домой, старая ведьма. Не до тебя. — Замята выхватил меч, — за мной, робяты, поймаем убивцев!

Топот копыт и крики стихли за поворотом.


Маленькая Радмила открыла тяжелые веки, когда птицы весело защебетали на рассвете. Все-таки сморил ее под утро тяжелый сон. Телега громыхала и переваливалась по черным кореньям, исковеркавшим дорогу. Темные густые ели нависли над головами беглецов. Было страшно смотреть по сторонам, такой дремучий лес обступал их со всех сторон. Внезапно дорога кончилась, как будто уперлась в непроходимую стену из огромных елей. Баяна спустилась и начала распрягать кобылу.

— Где мы, бабушка Баяна? — жалобно простонала Радмила.

— Дальше пойдем пешком. Телегу спрячем, — Баяна прижала головку девочки к своей груди. — Поплачь, родная. Пусть их души пойдут в Правь, прямо к Световиту. Мученики бедные! ― И слезы потекли по щекам старухи.

— А нам спрятаться надо. Пойдем болотом, по гати. Она тут в тине спрятана. Не бойтесь, дети. Там остров есть, среди болот…никто вас не найдет. Старый Земибор нас пока приютит.

— А мы и не боимся, — как-то совсем по-взрослому ответил Добровит. Он сильно повзрослел за эту ночь. Будто стал уже юношей, а не мальчиком. В глазах появилась жестокость и решительность. — Почему это нам надо прятаться? Пусть Замята прячется. Он убийца.

— Пока поберегись его! Подрасти еще немного, — Баяна взяла мальчика за руку. — После найдешь его, когда вырастешь!

— Я убью его, бабушка! — и мальчик отвернулся к лесу, стараясь скрыть побежавшую по щеке слезу.

— По пути Криви пошел Замята, продал душу бесам, — вздохнула Баяна, — не будет ему покоя. Пусть помучается, пока ты подрастешь. Ну, ладно, молодой боярин! Я сестричку твою спрячу, а тебе дам проводников. Мой муж с братом отвезут тебя к дядьке, брату твоей матушки, датскому барону Герардсену. Иначе погубит тебя Замята, если отыщет. А за сестру не беспокойся, будет за дочку нам с мужем. Когда вырастешь, справишься с Замятой! А сейчас в большой чести он у псковского посадника Твердилы Иванковича. Никакого суда для него не будет.


Добровит

Дания, окрестности Ревеля, 1242 год


Раздались резкие звуки небольших медных дудочек, и десятки лошадей почти одновременно вырвались из осеннего леса на широкую просеку. Их копыта взорвали мягкую сырую землю, почти сплошь покрытую желтыми листьями. Всадники большей частью были одеты одинаково. Черная шляпа и красный широкий камзол, а вместо штанов — мягкие вязаные шоссы, заправленные в черные высокие сапоги. Как военный отряд, они одновременно развернулись и помчались вдоль просеки. Издалека, из глубины леса, доносился многоголосый собачий лай.

— Вы сегодня мастер, дядюшка Игнас, — скачущий почти впереди всей команды охотников кричал, Добровит. — Вас обгонять нельзя!

— Обгоняй, если получится, — ответил Игнас и дал шпоры своему красавцу рысаку. Его гунтер, специальная лошадь для парфорсной охоты на лис, был прекрасно подготовлен.

Лошадям сильно доставалось на такой охоте, целый день нужно скакать по пересеченной местности. Бешеная скачка через канавы, плетни, ограды, ручьи, то в гору, то через кусты. Целый день без передышки. Поэтому и кони требовались крепкие, хорошо обученные. В большом поместье барона Игнаса Герардсена нашелся неплохой гунтер и для племянника. Лошадей специально тренировали и усиленно кормили перед изнурительной охотой.