– Прощай, Киприан, – легко кивнул патриарх. – Да пребудет с тобой милость Господа нашего, Иисуса Христа!

– Благодарю за пастырское благословение, первосвятитель, – почтительно поклонился митрополит и покинул роскошные покои.

– Значит, суд тебе не нужен, Киприан? – еле заметно скривился ему в спину патриарх. – Тогда не удивляйся, коли священный синод изберет на твое место самозваного Митяя московского. Посмотрим, как долго ты продержишься на своей кафедре, полагаясь на милость княжича, но супротив воли его отца, митяевского покровителя…

Нил Керамей откинул голову и тихонечко, осторожно, со старческой хрипотцой засмеялся.


Однако княжич и его свита о случившейся встрече ничего не ведали. Утром они поднялись, оделись в чистую одежду, подкрепились ягненком, тушенным в горшочке с фасолью и черемшой, поднялись в седла коней и поскакали к северным воротам. Там, на просторном пустыре, засыпанном колотым кирпичом, уже стоял возок. Не какая-то там кибитка или телега, а настоящая карета: массивный дубовый каркас с толстыми прочными колесами; на балках в центре сего сооружения покачивалась на широких ремнях небольшая тесовая светлица – сажени три в длину и две в ширину, с кожаным верхом и слюдяными окнами на все стороны. В нескольких местах стенки светлицы украшали крупные резные кресты, выточенные из красного дерева, на дверцах же кресты были позолоченными, с алыми точками по центру. Примерно с десяток разного размера сундуков лежали на дубовой раме позади светлицы и под ногами возничего, каковой носил простой кафтан и бурый суконный колпак. На запятках кареты стояли два молодых, безбородых еще монаха в коричневых рясах.

В общем – ошибиться было невозможно.

– Доброе утро, святитель, – склонился с седла к окну княжич Василий.

– Рад видеть тебя, мое возлюбленное чадо! – Дверца приоткрылась, смуглый митрополит выглянул наружу и улыбнулся знатному пареньку. – Мы отправляемся?

– Да! – распрямился наследник московского престола и тронул пятками коня.

Возничий на святительском возке щелкнул в воздухе кнутом – и пастырская карета покатилась следом.

* * *

Жизнь путников наконец-то вернулась в привычную колею. Пять дней дороги – два дня остановки для бани и стирки, еще пять дней пути – еще два дня отдыха.

Еще пять дней пути – и путешественники въехали по длинному, закрученному в улитку мосту в ворота Нямецкой крепости близ города Сучава, в неприступное каменное жилище молдавского господаря князя Петра Мушата.

Здесь странники провели целую неделю, которую посвятили пирам и охоте. Василий посмотрел, как князь взял на рогатину медведя, а его сыновья постреляли гусей, восхитился их храбростью и твердостью руки. Сам же, вспомнив степное баловство, обычной своей саблей срубил в скачке через перелески пару лис, трех зайцев и барсука – чем тоже заслужил всеобщее одобрение необычной лихостью и ловкостью.

Вот с пирами у московского наследника получилось куда хуже. Не привык княжич в Сарае к обильному винопитию – и потому на шумных застольях очень быстро засыпал, приходя в себя уже в постели в гостевой опочивальне.

Только поэтому гостеприимный замок Василий покинул с немалым облегчением, а вечером следующего дня княжич наотрез отказался от ужина, ограничившись вареным яйцом и крынкой молока. После недели непрерывных хмельных пирушек его все еще мутило.

– А ты как отдохнул, святитель? – тем же вечером с тоской спросил паренек сидящего напротив, через стол, митрополита.

– Очень плохо, – поднял на него тяжелый взгляд Киприан. – Господари и священники здешние поведали, что князь Ягайло предал нас и Господа нашего Иисуса Христа. Он женился на Ядвиге, королеве польской, и заключил унию с погаными схизматиками, отдав Литву католикам на поругание.

– Мне жаль, – просто ответил Василий.

Его не сильно беспокоили трудности, свалившиеся на литовские земли.

– Нам надобно встретиться с князем Свидригайло, младшим братом подлого Ягайло. Может статься, хоть у него осталась совесть? – задумчиво предположил митрополит. – Тогда можно благословить на княжение его и призвать ему в поддержку силы небес и православного боярства. На худой конец, сговориться с князем Андреем Полоцким, он всегда был преданным сторонником истинной веры. Еще хорошо бы князя Дмитрия Корибута Северского о планах и его мнении испросить да Владимира Киевского.

– Лучше направиться в Москву, святитель. Отец поможет.

– Так это почти по дороге, Василий Дмитриевич, – тут же встрепенулся святитель Киприан. – Киев, Витебск, Стародуб! Полоцк так и вовсе аккурат рядом со Смоленском стоит. От Смоленска до Вяземского волока всего день пути. А там дней пять вниз по течению, и ты попадешь домой!

– Ладно, давай навестим… – Василий Дмитриевич чувствовал себя в сей час не настолько бодро, чтобы вступать в споры. – Только без пиров, коли сие получится…


Спустя три недели, миновав Хотен и Каменец, путники наконец-то въехали в пределы Великого Литовского княжества. Там, возле города Межибощья, вся свита вместе с Василием Дмитриевичем направилась в древнюю священную рощу, хранящую в покое и благости души умерших местных жителей, в каковую приходили за угощениями здешние духи земли, неба и воды. Среди многоохватных светлых берез Пестун и Копуша принесли благодарственную жертву из трех гусей великому и всемогущему Перуну, покровителю воинов, и Похвисту, покровителю путников, – после чего привязали на одну из ветвей привезенный из османских земель шелковый платок. Закончив требы, поклонились священному огню и отведали священных даров – толстой сочной кулебяки с мясом, рыбой и грибами, а также моченых яблок и вареного мяса.

Сие благочинное деяние привело святителя в немалое возбуждение, и когда Василий со свитой вернулся на постоялый двор, пастырь попытался укорить паренька:

– Как ты можешь так поступать, мое возлюбленное чадо?! – пригласив княжича в свою комнату, выпрямился перед ним митрополит Киприан. – Ты же крещен в истинную веру, раб божий Василий! Ты же поклялся, что нет иного бога, кроме Иисуса Христа, и токмо в него ты веруешь и токмо ему возносишь свои молитвы! Так как же ты можешь ходить на капища вместе с худородными язычниками, участвовать в их требах и вкушать освященную волхвами пищу?!

– Это не грех, святитель, – покачал головой наследник московского престола. – Весь люд, живущий в русских землях, постоянно собирается на моления в священных рощах, благословляет земли на плодородие древним обрядом и приносит жертвы богам земли, воды и неба. Коли правитель откажет своему народу в участии в древних священных обрядах… – Василий пожал плечами. – Народ вполне способен пожелать другого правителя. Посему, святитель, можешь не беспокоиться. От веры Христовой я не отрекаюсь. Я лишь исполняю долг, возложенный на меня моим званием и правом рождения.

Василий Дмитриевич слегка поклонился и вышел из светлицы святителя.

Киприан спорить не рискнул. С одной стороны, он понимал правоту знатного юноши – негоже властителю ссориться со своим народом. Добром сие никогда не кончается. С другой – митрополиту очень не хотелось собственными руками создавать разногласия с княжичем, на дружбу с которым он возлагал столько надежд. Посему наследника престола святитель своими увещеваниями более не беспокоил, однако следующим вечером затеял беседу с Пестуном, будто бы случайно оказавшись рядом с дядькой во время ужина.

– Скажи, сын мой, – поинтересовался святитель, – разве ты никогда не слышал о величии и могуществе Бога моего и Бога твоих правителей Иисуса Христа?

– Знамо, ведаю, мудрейший Киприан! – согласно кивнул холоп, то ли соглашаясь, то ли выражая уважение собеседнику. – Распятый Бог могуч, не чета многим. Я ему каждый месяц в одной из крестовых церквей курицу в жертву оставляю, а раз в год, перед днем Карачуновым, гуся приношу.

– Как оставляешь? – не понял митрополит.

– Ну-у… Приношу в храм ваш, – объяснил княжеский воспитатель, – перед самым большим крестом прошу Иисусова покровительства, требу там оставляю, да и ухожу скорейше.

– Наивная душа! – улыбнулся святитель. – Мне жаль тебя огорчать, но подброшенная в церковь курица не дарует тебе вечного спасения и отпущения грехов!

– Разве ваш Бог не увидит моего подарка? – не понял Пестун. – Он не знает, что происходит в его святилищах?

– Господь наш небесный всевидящ и всезнающ! – твердо ответил митрополит.

– Значит, он знает о моем уважении, – пожал плечами седой холоп. – И не станет меня наказывать. Коли он честный бог, то после сего приношения он должен помогать мне в моих делах. Я делаю подарки ему, он помогает мне.

– Бог не торгует своей милостью, Пестун!

– Хочешь сказать, святитель, я зря молился вашему Христу? И зря дарил ему куриц? – погрустнел дядька.

– Молитва Господу нашему Иисусу – это как раз правильно! – торопливо возразил святитель. – Однако же, чтобы спасти душу, чтобы получить отпущение грехов, Иисусу надобно совсем другое! Нужны вера, крещение, отречение от иных богов и искреннее раскаяние!

– Я ему по курице каждый месяц приношу, да еще и гуся перед Карачуновыми днями! Чего же более? – не понял Пестун.

– Ты должен принять символ веры! – объяснил митрополит. – Признать, что Иисус Христос есть единственный бог и нет иных богов и иных сил неподвластных его воле! Нет бесов, нет ведьм и колдовства, нет никаких духов!

– Но ведь они обидятся, святитель! – встревожился седой холоп. – Духи земли, воды могут отвернуться от смертных, и тогда земля перестанет быть плодородной. Перун перестанет помогать мне в битвах, Макошь лишит достатка. Опять же радуницы, родительские духи. Как можно отказаться от них?

– Но Бог един! Он един, Пестун, на земле и на небе!

Дядька надолго задумался, оглаживая свою седую бороду, и наконец решил:

– Я могу приносить распятому богу две курицы. Но только пусть тогда его помощь станет заметнее! Для начала пусть у меня перестанет болеть слева под ребрами, и пусть найдется потерянная сумка с костяными застежками.