– Прощай, моя нежная Зухра! Не заблудись в сем мире, не становись неприкаянной душой. Пусть духи трех стихий укажут тебе верный путь к покою и отдыху…

Тем временем волхв взял сильно опустевший горшочек и пошел по тропинкам священной рощи, разбрасывая тут и там щепотки кутьи.

– Гореслав угостит поминальной кашей богов и духов, – тихо объяснила девочка. – На сем тризна закончится. Боги проявят к душе Зухры благосклонность и укажут ей нужный путь.

– Спасибо тебе, Софья, – взяв за руки, посмотрел ей в глаза княжич. – Ты оказалась такой отзывчивой… Такой доброй… Ты так постаралась для моей служанки! Хотя она была тебе совсем чужой. Я тебе очень благодарен.

– Мне было нетрудно… – Девочка отвела взгляд, сглотнула и улыбнулась: – Смотри, чашечник высох!

Она указала на большой валун с большой выемкой наверху.

– Помнится, это камень Триглавы. Когда дождь наполняет сию чашу, вода пропитывается божьей силой и становится целебной. Там дальше камень Макоши, вода из него способствует чадородию. А вот этот… – Девочка взяла Василия за руку и провела по тропинке дальше, указала на остроконечный гранитный валун, причем выемка в нем находилась как раз на самой макушке. – Это утренний камень, он же громовой, посвящен Перуну. Если парень и девушка вместе выпьют из сей чаши, то их судьбы и души накрепко связывает воля грозового бога. Всего два-три глотка, и они будут вместе навсегда!

Софья присела рядом, заглянула в чашу:

– Сухо. Дождей больше полумесяца не случалось.

– Можно налить, – зачем-то предложил Василий.

– Налить не считается, – мотнула головой девочка и раскрыла ладони кверху. – Воду должно даровать небо. Священной становится только дождевая.

– Пить нужно из чаши? – примерился княжич. – Но ведь вдвоем тут не подобраться!

– Для меня это тоже загадка, – подняла на него взгляд юная княжна. – Сказывают, многим удается. Однако я такого ни разу не видела. Всегда мечтала попробовать. Но для этого нужно кого-то…

Она не закончила и резко поднялась, оказавшись со спутником лицом к лицу. Тихонько стукнула пальцем по носу паренька:

– Но ведь чашечник все равно сухой…

Софья устремилась по тропинке дальше, остановилась между двумя березами, глядя на текущую снизу реку. Раскинула руки, глубоко вздохнула, обернулась:

– Как же тут хорошо!

И они снова оказались лицом к лицу, глаза в глаза. Василий взял девочку ладонями за талию и, поддавшись наваждению, наклонился…

– Гореслав вернулся! – В самый последний миг, когда их губы почти уже соприкоснулись, княжна внезапно выскользнула из-под его лица, провела ладонью по плечу паренька, поспешила к столу.

Волхв кивнул молодым людям, зачерпнул из котла варева, налил понемногу в две деревянных плошки. Следуя обряду, Василий и Софья съели эту не самую вкусную, но освященную пищу – что-то вроде разваренной брюквы с репой и с толикой мяса на мягких птичьих косточках. В священных рощах угощение каждый раз оказывалось другим – ибо получалось из подношений верующих. А люди, что ни день, приносили всегда нечто разное.

Разделив общую трапезу, Софья и Василий отправились к лошадям, и княжич опять обратил внимание на огромные кресты, стоящие на краю священной рощи.

– Откуда они здесь? – указал он вперед.

– Кресты-то? Ну-у, так это… – Девочка поправила берет на волосах. – Двадцать лет назад, еще до моего рождения сие вышло. Гореслав сказывал, сюда приехали двенадцать немецких монахов и попытались разорить святилище. Их за святотатство побили, троих на крестах распяли, четверых в реке утопили, а остальные сбежали. Ну, монахи распятые того, померли. А кресты так с тех пор и стоят[19].

– А-а-а… Понятно… – Княжич подумал и перекрестился.

Софья почесала нос – и последовала его примеру.

Молодые люди вышли из рощи. Василий опять придержал спутнице стремя, в награду опять на миг увидев ножки княжны. Затем и сам поднялся в седло. Спросил:

– Выходит, Софья, здешний волхв тебя чему-то обучает? Чему именно?

– Травам, да исцелению ран, да заговариванию детских болячек… – Девочка пнула пяткой коня, заставляя перейти с ленивого шага на неспешную трусцу. – В общем, всему тому, чего хозяйкам да мамкам и девкам знать полагается. Да еще мхам и звездам обучает. И гаданию немножко. А тебя самого чему в Сарае учили?

– Ой, лучше не напоминай! – взмолился Василий.

– Это почему? – засмеялась княжна.

– Астролябии и счету, географии и науке денег, – принялся загибать пальцы паренек. – Житию сына солнечного луча воина Чингиса, основателя царского рода, и поэзии, трансмутации элементов и арабскому письму… Как же хорошо, что я оттуда сбежал!

– А я Гореслава сама писать учила, – похвасталась девочка. – Он, оказывается, не умел!

– Как же тогда ты сей наукой овладела?

– Мама просветила…

За беседой путники и сами не заметили, как снова оказались возле старого замка.

Василий принял с лошади Софью и задержал в крепких объятиях.

– Какая ты… – смотря в ее карие глаза, сглотнул он. – Ты добрая, отзывчивая. Ты интересная и невероятно красивая. Лучше тебя, вестимо, нет никого на всем этом свете!

Девочка уперлась лбом в его лоб, негромко призналась:

– Ты тоже ничего… – Софья засмеялась и побежала к причалу.

– Скажи, княже, а твоих лошадей когда к отъезду готовить? – спросил пожилой холоп, принявший поводья уставших скакунов. – Можно их на выпас выгонять али пусть тут, на сене маются? Живая травка-то, княже, она ведь для скотины завсегда приятнее. Может, все-таки на луга их пустить?

Василия словно бы окатило из ушата ледяной водой. Он со внезапной ясностью осознал, что все происходящее – не навсегда. Карие глаза и алые губы, горячие прикосновения, восхищенные взгляды, задорный смех и искренняя грусть от смерти незнакомой невольницы. Все это – вот-вот закончится. И пускай ему удалось убедить Киприана задержаться здесь еще на несколько дней – но ведь невозможно сидеть в гостях вечно! Рано или поздно, но ему придется подняться в седло и навсегда оставить тракайскую княжну у себя за спиной.

Навечно…

Холопу он так и не ответил. Неопределенно взмахнул рукой и отправился к причалу.

– Что с тобой, Василий Дмитриевич? – сразу почуяла неладное девочка, подступила вплотную, положила ладонь княжичу на щеку, с тревогой заглянула в глаза. – Тебе нехорошо?

Паренек вздохнул и прижал ее руку своей, не позволяя отдернуть. Он молчал, и только темный, вместо привычного озерно-синего, взгляд подсказывал, что в душе московского наследника творится нечто неладное, что она рвется на части и никак не желает собираться обратно.

Широкая лодка привалила к причалу, приняла молодых людей, доставила на замковый остров.

– Ты покажешь покои своего отца? – глухо спросил Василий.

– Конечно. Они неподалеку от твоих.

Княжич и княжна поднялись наверх, прошли по коридору. Девочка придержала Василия у одной из дверей, указала подбородком:

– Здесь…

В своем доме Витовт никого не опасался, и потому стражи у его дверей не стояло. Василию пришлось постучаться самому, немного выждать, потянуть на себя створку.

На первый взгляд покои хозяина дома выглядели скромнее королевских. И комната меньше, и камина во внутреннем углу не имелось, и ковры на полу были не персидские, а ногайские, без ворса. Стены кирпичные, окна слюдяные. Кресла в углу, лавки по сторонам…

Вот только здесь не стояло постели. А значит – опочивальня находилась дальше, равно как и комнаты для слуг. И сразу становилось понятно, что на самом деле княжеское жилище было куда как просторнее королевского.

Витовт встретил детей на ногах, одетый в коричневую матерчатую шапку, напоминающую чалму, но скрученную всего в один виток, и даже с ниспадающим на плечо хвостом. Коричневая суконная ферязь поверх шелковой рубахи, золотая цепь с массивной подвеской, на каковой скакал всадник с поднятым мечом, плотно облегающие ноги суконные штаны… Почти парадный костюм – и только войлочные шлепанцы подсказывали, что хозяин дома никуда выходить не собирался.

– Чем обязан, Василий Дмитриевич? – учтиво склонил голову литовский властитель.

– Я хочу сказать, княже… – на ходу подбирая слова, заговорил паренек. – Что я есмь урожденный князь московский и владимирский, из старшей ветви Ярославичей и знатностью своего рода никак тебе уступать не могу. И я хочу сказать… Хочу сказать, что у тебя прекрасная дочь. Она умна, добра и прекрасна обликом. И я хочу сказать… Я люблю ее! Я люблю твою дочь, князь Витовт! Я не представляю без нее своей жизни, не могу помыслить о расставании… – Василий опустился на колено и склонил голову: – Посему, Витовт, правитель окрестных земель и властитель озера Гальве… Я прошу у тебя руки твоей дочери!

– Ох, мамочка… – выдохнула девочка и рухнула на колени рядом с ним.

Князь тоже громко крякнул и чуть ли даже не застонал.

Кашлянул.

Затем весомо заговорил:

– Я ничуть не сомневаюсь в твоей знатности и родовитости, Василий Дмитриевич! Зело я горд твоими словами и твоим предложением! Ты нравишься мне, княже, и родство с тобой стало бы для меня великой честью. Да токмо ведомо мне, что на брачные клятвы нет у тебя отцовского благословения. А ну как батюшка твой, покуда ты путешествуешь, надлежащую невесту для тебя ужо сыскал и обещания потребные родителям девицы принес? Кем станет моя дочь единственная при подобном-то исходе? Опять же, и мне самому мой король Ягайло дочку замуж выдавать запретил. И как верный слуга, нарушить прямой приказ своего господина я не в силах. Посему, княже Василий Дмитриевич, как ни жаль мне сего сказывать, однако же в руке моей дочери Софии я вынужден тебе отказать.

– Не-е-ет!!! – вскочила на ноги девочка. – Отец! Как ты можешь?! Не-ет!!!

Княжна стремительно выскочила из комнаты, громко хлопнув за собой дверью.

Василий поднялся с колена. Немного помолчал, борясь с наполняющей душу горечью, тоской, разочарованием, однако нашел в себе силы и вежливо поклонился: