Юлия Бочарова - Любовь на американских горках

– Я сам возьму.

Когда Алёна рассказывала свою историю подругам через 8 месяцев, они её особенно ругали за этот момент:

– Ты его сама оттолкнула!

– Разве можно мужика отпускать спать одного?!

– Надо было его соблазнять! Он здоровый молодой парень, прижался бы во сне и не выдержал бы, трахнул бы. А потом и всё бы наладилось.

Может, они и правы. Но Алёне казалось, что она сделала всё верно. Когда перестаёшь сильно тянуть к себе то, что сопротивляется, становится легче, и дышится свободнее.

До визита к психологу оставалось два дня. Алёна воодушевилась тем, что ситуация сейчас зафиксирована, и погрузилась в работу. Когда-то работа её уже спасла, после болезненных отношений и разрыва с Игорем.

Накануне визита к психологу Алёна смотрела сентиментальный фильм о любви, когда с работы пришёл Володя. Она даже не вышла его встречать, потому что переживала за героев и плакала. Не хотела, чтоб муж видел её такой. Володя сам заглянул в спальню. Экран «плазмы» он не видел, Алёна поставила фильм на паузу.

Володя зашёл и обнял её – холодный с улицы, небритый. Тут-то она и не выдержала. И были их разговоры о сексе, что вряд ли у них ещё что-то будет в постели, и прогулка по морозцу, и уверения Алёны, что она больше не будет выносить мозг – всё то, что она потом рассказывала в кабинете психолога.

– Алён, у меня была какая-то надежда раньше, но теперь я просто в ауте. Как будто все ориентиры потеряны. Давай сделаем паузу.

– В смысле, ты хочешь разъехаться?

Алёна смотрела на мужа. У него шёл пар изо рта. А огоньки на рекламе ночного магазина подсвечивали пар оранжевыми и жёлтыми всполохами – так что казалось, словно Володя стал огнедышащим. Как будто у него внутри был пожар, и эти слова, и само дыхание даются ему сейчас с болью.

– Хотя бы не будем заниматься сексом какое-то время, – ответил Володя, – и вообще не будем говорить о нём. Это всё, табу. Я прошу тебя. Потому что я просто не могу.

Он посмотрел на жену, ожидая её реакции.

– Какое время? – отозвалась она тихо, словно кто-то убрал кнопочкой звук на телефоне и забыл вернуть.

– Какое-то.

«Какое-то» звучит не страшно, согласитесь. Это похоже на синоним слова «недолго» и «ура, скоро всё закончится», и «мы всё обязательно решим, я и сам не хочу затягивать, потому что мы ведь муж и жена, самые родные люди друг для друга». Но Алёне показалось, что «огнедышащий дракон» спалил и оплавил что-то важное.

Увы, предчувствия не обманули её. «Какое-то» время затянулось на долгие 8 месяцев: остаток осени, всю зиму и «ковидную» весну. У девушки не было секса с того самого разговора на морозной ночной улице и вплоть до сегодняшнего дня, когда она переспала с Максимом.

Кто-то скажет, что Алёна сама виновата в разрыве с мужем: страдала ерундой, выносила хорошему человеку мозг – вот и доигралась. Другие, поправив очки на носу, резюмируют: «Да они оба хороши, и мужик у неё, вроде, кажется иногда нормальным, но какой-то мутноватый на самом деле». Третьи вздохнут, приглаживая седины: «Детский сад, ей богу. Я не знаю. Под тридцатник обоим, а всё не могут отношения наладить. Мы в наше время после армии сразу женились, детей рожали через год, и ничего, а потом жили всю жизнь вместе и не жужжали». «Точно, ребёнка ей надо», – закивают четвёртые, услышав из фразы предыдущего оратора лишь то, что ближе им самим по духу.

И все они будут и правы, и не правы одновременно.

У Володи была своя правда и своя боль, которую он не хотел выплёскивать наружу. Мужчин с детства учат не ныть, «как девчонка» – и лучшие из них приучаются держать всё в себе. Володя был как раз таким. Он не любил делиться своими чувствами и обсуждать отношения тоже не любил. И Алёну с её эмоциями понять можно.

Рождение ребёнка, может, и помогло бы им, а может, и наоборот, всё бы разрушило окончательно. Если система уже дала трещину, то повышенная нагрузка и стрессовые ситуации (а появление малыша – это всё-таки немалое испытание) может её окончательно разломить. Недаром рождение первенца часто совпадает с одним из главных супружеских кризисов, и остаются молодые мамы разведёнными одиночками, обиженными на жизнь и на бывших мужей. Хорошо, если удаётся договориться о совместной опеке над ребёнком и какой-то помощи от отца. Но вряд ли это удачный выход.

Алёна стояла рядом с Володей, засунув кисти руки в рукава куртки – получилось что-то вроде муфты, один большой замкнутый рукав. Девушка совсем замёрзла.

– Пошли домой? – сказал Володя, увидев, что у неё дрожат губы.

– Пойдём.

Она шмыгнула носом и отвернулась.

И они зашагали к дому, держась на расстоянии друг от друга. Мужчина и женщина словно соблюдали социальную дистанцию, которая во время карантина была у всех на слуху (хоть слово «социальная» и не очень подходит по смыслу). Но дистанция между Володей и Алёной была гораздо хуже. Её не сократить, сделав полтора шага навстречу. Хотя оба ещё любили друг друга.

Видно, пресловутый Меркурий в тот момент вышел из своей ретро-петли, но напоследок столкнул с рельс «поезд» на их «американских горках». Тот словно оторвался и полетел в безвоздушном пространстве куда-то – не ясно куда – грохоча железными бортиками и грозя досрочным финалом аттракциона, с разрушительными последствиями для обоих. Если только… если только кто-нибудь им не поможет.

Маме Алёна рассказала эту историю вкратце, опуская слишком интимные подробности.

Чай она так и не выпила, потому что не знала, как это делать, не снимая маску. А маму заражать не хотела. Вдруг она бессимптомный носитель страшного вируса, которым этой весной все друг друга пугали? Слишком уж много у неё было контактов за последние дни. К тому же, Алёна была увлечена рассказом. Мама же допила уже четвёртую чашку, пока слушала. Ей хотелось перебить дочь много раз, и она в этот момент делала глоток и ела конфету, чтобы не лезть со своими репликами. Не то чтобы Маргарита Ивановна была так деликатна – просто она знала, что если что-то скажет не к месту, дочь замкнётся в себе, и больше от неё ничего не добьёшься. Надо было держаться до конца.

Когда Алёна закончила, мама наливала себе пятую чашку чая. На порог со двора зашёл Виталий Евгеньич с красным носом, которым он то и дело шмыгал. Он постучал костяшкой пальца о косяк двери.

– Я это… шланг посмотрел. Обратно можно уже? – сказал он.

Ему никто не ответил.

Тем временем, подруги Алёны собрались без неё в подпольном баре и обсуждали ситуацию. История взбудоражила их, и делом чести (и любопытства) для девушек было довести её до победного конца. К тому же, им хотелось показать Алёне, как много она потеряла, отказавшись в своё время от общения с ними и отгородившись от подруг. Надо было взять реванш. Не то чтобы девочки об этом специально думали – но что-то такое витало воздухе, направляя всех к общей цели.

Подруги проверили соцсети и не увидели никаких новостей от Алёны. Юля стала ей звонить, Тамара написала в личку. Но телефон у Алёны был в беззвучном режиме, а сама она говорила с мамой.

– Струсила, – сказала Марина.

– Или он ей что-то сделал, – откликнулась Юля.

– Или она опять напилась и спит, – выдвинула свою версию Тамара.

Юля подняла брови с удивлением.

– Что? Вы же не думаете, что она тогда просто так заснула на ровном месте на полтора дня.

– Ну мейби, – сказала Даша и закурила тонкую ароматную сигарету.

Курение в кафе и барах у нас запрещено. Однако раз уж заведение открыли в подпольном режиме, нарушив карантин, то гулять так гулять. Если их «накроют», то курение посетителей будет меньшим из зол – так рассудил администратор бара. На окнах были плотные жалюзи и надписи: «Мы закрыты». Войти можно было только после предварительной записи, с рекомендацией от проверенных друзей, которых хозяин знал лично. Парадный вход был завален стульями, швабрами, разодранными коробками, старой грязной посудой и вонючими средствами для дезинфекции, чтобы проверяющим (если они вдруг вздумают зайти) не пришло в голову продираться дальше. Посетителей же впускали с заднего двора, через подсобку и длинные коридоры. Наготове у входа всегда были пластиковые упаковки с едой, якобы заведение торгует на вынос (это разрешалось) – если вдруг вслед за гостями войдут стражи порядка и захотят выяснить, что здесь происходит.

Алёнины подруги приходили сюда, когда хотели, потому что администратор был старшим братом Кати. Вообще-то брат был не рад девчонкам. Он считал их болтушками, которые рано или поздно могут его случайно «сдать». Но у Кати был козырь: их родители были очень честными гражданами – не из страха перед законом или по вполне понятной привычке маленьких людей «не высовываться» – а принципиально честными. Иначе они просто не стали бы себя уважать. Законы государства они почитали столь же горячо, как и голос своей совести, поскольку считали, что без общих правил в мире наступит хаос. А значит, указы властей, какими бы странными или даже вредными они ни казались, надо честно выполнять. Наверное, в глубине души эти люди чувствовали себя тем ядром, на котором держится общество и от которого зависит всеобщая стабильность.

Родители Кати и её брата не были совсем уж безупречными и иногда проявляли слабость: где-то чуть соврали, где-то перешли дорогу в неположенном месте или – о ужас – забыли задекларировать доход в тысячу рублей. Будучи убеждёнными атеистами, они для облегчения совести шли не в церковь, а «исповедовались» друг перед другом, не откладывая покаяние в долгий ящик. Стыд перед супругом был их главным удерживающим фактором от повторения ошибок. Это на исповедь можно ходить хоть 10 лет каждое воскресенье и, укрывшись епитрахилью, рассказывать разным батюшкам одно и то же. Мол, ну что делать, слаб человек. Да, грешу, но ведь и каюсь. Падаю, но встаю. А уважение живого человека рядом можно потерять очень быстро.