Юлия Бочарова - Любовь на американских горках

В воздухе было дымно – власти города даже объявили «режим №1 неблагоприятных метеоусловий, способствующих повышению уровня загрязнения воздуха в городе Новокузнецке» и ввели «ограничительные меры». Об этом Маргарита Ивановна узнала из новостей, листая в ожидании Славы ленту в телефоне – пока у того не «сдохла» батарея на холоде.

А ещё она думала, узнает ли своего Славу. И вспомнит ли он её? Не засмеёт ли – постаревшую грузную женщину из далёкого прошлого, приехавшую за столько километров выяснять давно забытые отношения. Она кашляла от густого смога и несколько раз хотела уйти, чтобы не позориться. И боялась, что это снова окажется не он. Уже два раза Маргарита как будто находила любимого, но это были ложные следы. В молодости Ростислав несколько раз переезжал с места на место, и его мало кто уже мог вспомнить. Идти по его следам оказалось не так просто, как это показывают в детективных сериалах, где герой-новичок смело берётся за самостоятельное расследование и распутывает ниточки, на каждом шагу встречая помощников. То ему подскажет верный путь продавец фруктов, то старушка, которая каждый день пьёт кофе у окна и следит за двором, то бомж с лицом интеллигента (поскольку актёры всё-таки интеллигентные люди с высшим образованием и хорошим культурным багажом) окажется в нужное время в нужном месте и за сигаретку расскажет новоявленному сыщику всё, что видел. Маргарите Ивановне несколько раз указывали неверные ориентиры: отправляли её в Ачинск и в посёлок Зима на БАМе, и в Красноярск, и в Кемерово. Она и не думала раньше, что между сибирскими городами такие большие расстояния. Всё, что восточнее Урала, казалось ей цельной и вполне компактной «правой» частью страны.

Когда Слава вышел со стройплощадки в темно-синим пуховике со светоотражающими полосками на рукавах, Маргарита Ивановна сразу его узнала, но не смогла ничего сказать. То ли от мороза, то ли от волнения – она словно онемела. Даже окликнуть его не смогла и пошла за ним к автобусной остановке, задыхаясь от нарастающей паники. Неужели, она ничего так и не сделает?! Маргарита Ивановна поскользнулась, упала и заплакала, вытирая глаза обледеневшей от её дыхания варежкой и царапая острыми ледышками щёки. Слава сел в автобус и открыл бутылку пива. Автобус закрыл двери и тронулся, мигая жёлтыми поворотниками. И тут Слава увидел её в окно. Он не поверил, но всё же встал и пошёл к водителю, держась за поручни, попросил его остановиться. Водитель сказал: «Не положено». Слава ругался с ним через стекло. Если бы не этот барьер, он бы, пожалуй, отобрал у водителя руль.

Слава вернулся пешком от следующей остановки – бежал, расстегнув куртку и боясь, что Рита уйдёт или окажется, что он обознался. Ведь этого не может быть. Не может ведь?…

Через полчаса они пили горячий зелёный чай в его жарко натопленной, крохотной однушке. Слава включил рефлектор, который тут же нагрелся и засветился мягким оранжевым светом. А ещё он зажёг все конфорки на газовой плите и накинул на гостью свой пуховик и ещё свитер сверху – так боялся, что она не отогреется. Глупо, конечно. Но он давно не общался с женщинами и забыл, как надо ухаживать за ними. А Рите (она рядом с ними перестала быть почтенной Маргаритой Ивановной) стало очень жарко, и свитер под этим слоем одежды намок. Она смеялась и слушала, что он рассказывал о себе и своей жизни – но так и не снимала с себя лишнее утепление. Она не знала, почему. Просто хотелось сидеть вот так, чтобы это никогда не кончалось.

Алёна в это время, к началу декабря, уже достраивала новый дом из пенобетона, вместо сгоревшего деревянного. Девушка была очень рада за мать, что та наконец нашла возлюбленного. Хоть сама Алёна ни разу не видела этого человека (даже старых фотографий его не осталось, Маргарита Ивановна всё сожгла в молодости, решив остаться одинокой на всю жизнь) – но очень много слышала о нём за эти семь месяцев по телефону. Алёна и не думала, что её мать может быть столь ранимой, сомневающейся и тонко чувствующей. Не ожидала, что той могут быть нужны её советы и поддержка. Девушка всегда считала маму «командиршей» с хорошо поставленным голосом и уверенными интонациями. Отношения между Алёной и её мамы в то время очень потеплели.

Сама же Алёна к концу года осталась одна. Теперь уже серьёзно. Командуя рабочими, которые завершали отделку нового дома, девушка вспоминала весь аттракцион отношений с её бывшим мужем: от первой «петли» (секс на даче одногруппника), через слишком быструю попытку жить вместе и через насмешки подруг, потом резкий поворот в сторону её измены с состоятельным «нарциссом» и два года почти-не-жизни (как если бы вагончик аттракциона нырнул под воду или шёл через облако газа, где невозможно дышать)… И новая встреча с Володей перед восьмым марта… Блинчики на её кухне, признания в любви… Свадьба, счастье, много любви и секса… И первые обиды, и идеальная Маша-модель, и предательское фото с «Нашествия», ревность, попытки стать такой же идеальной… Позор в Берлине, который подстроила Алёна, а затем «путешествие» по пройденному участку «аттракциона» вместе с психологом Фаиной Ивановной… И восемь месяцев без секса – такая попытка Алёны дать «воздуха» мужу (с неосознанным желанием заставить его скучать по ней так, чтобы он понял её тоску и встал на её место)… Разговоры, попытки, прощения, возвращения… И «авария» в жарко натопленной сауне, когда их «вагончик» сошёл с рельс, подпрыгнул и перевернулся в воздухе, а сами они разлетелись в разные стороны. После которой даже опасная болезнь Алёны не смогла воссоединить их семью.

Привезя Алёну из больницы домой, Володя ухаживал за ней: готовил еду, купил прибор для измерения сатурации и следил за её дыханием. Даже ночью вставал проверять, не задыхается ли она и не нужно ли помощи. Володя перешёл на удалённый режим работы, а потом ещё и нанял девушку-сиделку, переболевшую «короной», – на те дни, когда ему всё-таки приходилось отлучаться в банк и оставаться там допоздна.

Алёна не очень хорошо понимала, что происходит между ними. Но и заводить разговоры на тему будущего она не решалась. Казалось, что их разрубленные отношения только-только начинали заживать и покрываться тонкой кожицей. Неловко повернёшься, надавишь – и всё разорвётся снова.

Они не разговаривали ни о чём, кроме болезни Алёны и ситуации с карантином. Володя старался не вспоминать, что жена успела ему по-настоящему изменить с Максимом. Но забыть об этом не получалось. Алёна, наооборот, думала очень много. Она представляла, как бы у них сейчас мог бы уже быть годовалый малыш. Никаких измен и ожогов в сауне бы не было – просто не возникло бы оснований. Зря Алёна боялась сложностей и напрасно Володя её отговаривал. Наняли бы няню или помощницу по дому – как сейчас эту сиделку.

На этом её мысли обычно становились нечёткими и уходили «в туман». Восстановление после вируса проходило не очень гладко. Унылости и общего депрессивного тона добавляла невозможность выйти из дома. Прав был приятель мужа Насонов: если ты имеешь возможность куда-то поехать, но сам не хочешь – это одно, а если тебя заперли и контролируют – то попробуй, вынеси ограничения и останься хорошим весёлым человеком. Спустя несколько месяцев Алёна узнала, что в Японии смертность от самоубийств в условиях карантина превысила количество смертельных случаев от самого вируса. Всё по той же причине – вынужденное лишение свободы. Впрочем, девушка соглашалась, что сидеть дома нужно. Перетерпеть. Переждать. Пережить.

Никто из подруг не навестил Алёну, когда её тесты на вирус уже несколько раз показывали отрицательный результат. Юле было неловко показываться на глаза бывшей подруге, с парнем которой она чуть не переспала. Юля до сих пор считала, что имела на это полное право – но что-то внутри свербило и говорило, что это предательство, даже на уровне мыслей. Марина уехала на всё лето в Ейск, к родственникам – подальше от столичного скопления людей и поближе к Азовскому морю. Даша и Катя сидели в квартире (они сняли студию на двоих, чтобы было дешевле) и бурно делили территорию и домашние обязанности. Им было не до Алёны.

А Тамару бросил её толстый женатый чиновник, и она вернулась к родителям в Мытищи, с презрением оглядывая родные дворы и сломанные скамейки. Ей было жалко себя и не хотелось общаться с подругами – чтобы не давать им повода обсуждать её текущее положение.

– Маску наденьте! – сказал Тамаре бритый почти налысо охранник, когда она зашла в местный продуктовый магазин и вытаскивала из тележки чужие чеки.

– Идите нафиг, – ответила она.

Он преградил ей путь.

– Руки убери! – закричала она. – Права не имеешь!

– Тамарыня! Ты?! А я смотрю, лицо знакомое. ЗдорОво, метёлка! – просиял охранник, и девушка узнала в нём бывшего одноклассника.

Она поморщилась. Вот их уровень – тех, кто родился и вырос здесь. Десять лет после выпуска из школы – а они все охранники, маникюрши, регистраторши, тётки на выдаче заказов в службе доставки, маляры в местном автосервисе и тому подобное. Вместо:«Здравствуй, дорогая» – «Метёлка». Только несколько человек из класса повысили уровень жизни. Тамара устроилась лучше всех: ей повезло вырваться из этой среды на другой уровень и жить в квартире с французскими окнами, хоть за это и приходилось спать с толстым чиновником, и покупать шёлковое бельё на его деньги – и вот пожалуйста, приходится возвращаться.

– Руки убери, – повторила она.

– А ты чё такая сердитая? – спросил охранник.

– Тебя забыла спросить, какой мне быть. Работай иди, на своё место.

За то время, что они препирались, в магазин прошло несколько человек без масок и перчаток.

– А чё это у тебя, прыщик на лбу?

– Где?!