В последний раз столь радостное волнение охватило ее, когда Сен-Лоран укоротил свои жакеты и платья. Теперь настала очередь Карла Лагерфельда. Это была его первая коллекция, сделанная для «Шанель». Рут не сомневалась, что целый сезон в этом году только о нем и будут говорить в Париже. Эксцентричный немец вдохнул жизнь в прославленную, но слегка увядшую фирму.

«Уж если это не кольнет моих ребят иглой под задницы, тогда все».

И Рут не ошиблась. Когда Мартини вышла на подиум в свободном жакете с блестящими пуговицами, все не спускали с нее глаз.

Первым очнулся Хоуи. Уложив волосы Мартини на затылке валиком, он украсил прическу бархатным бантом от «Шанель». А когда Джерри взялась за губную помаду, Рут поняла, что работа началась.

Майк с камерой в руках забегал вокруг подиума, беспрерывно делая снимки.

Каждая фотография запечатлевала красивую девушку. Очень женственную. Неотразимую в своей чувственности. И в то же время в ее облике не было ничего развратного. Лагерфельд, создавая коллекцию, ни на минуту не забывал о высоком классе «Дома Шанель». Поэтому Мартини была элегантна и сексуальна.

Эта комбинация производила ошеломляющее впечатление. А когда Мартини закружилась по розовому салону с золочеными стульями, вся группа расслабилась. Начались разговоры, послышался смех.

Посмотрев на часы, Рут вздрогнула от неожиданности. Они проработали около четырех часов и даже не заметили этого.

На улице стало ясно, что хорошее настроение их сегодня уже не покинет. И тогда Майк решил продолжить веселье.

— Зачем нам такси? — воскликнул он. — Вот именно сейчас — зачем? До половины восьмого в этом городе все очень дорого. Не пропустить ли нам где-нибудь по стаканчику?

Он не ждал ответа, ибо знал его заранее.

Хоуи и Джерри считали, что хорошо провести время — значит всласть посплетничать о знакомых. Поэтому когда Майк нашел приличный бар, Хоуи угостил всех за свой счет и тут же повернулся к Джерри.

Кейт с удивлением обнаружила, что ей очень интересно слушать Мартини. Как большинство моделей, она любила обсуждать, как подольше сохранить хорошую форму и оставаться красивой. Кейт тоже занимала эта тема, хотя до сих пор она всегда стеснялась об этом говорить. Католическое воспитание с детства приучило ее думать, что тщеславие — это грех. Но Париж доказал ей, что это не только не грех, а образ жизни. Поэтому Кейт с интересом прислушивалась к болтовне Мартини.

Майк Стоун был доволен собой. И Рут. Самая «трудная» из всех знакомых женщин. Не в смысле, что упрямая как ослица. Просто она умеет добиваться, чего хочет. Майк этим восхищался, ибо и сам играл по тем же правилам.

Около восьми Хоуи и Джерри куда-то ушли. Майк предложил Рут сделать то же самое. Предложение сначала показалось ей заманчивым, но она вдруг задумалась.

Кто он такой, этот Майк? Ветеран секса, которому от нее что-то нужно. Но что? Она могла дать ему только работу, которую он и так уже имел.

Будучи абсолютно несведущей в любви, она и мысли не допускала о том, что мужчина может хотеть ее ради нее самой.

Рут была смущена. Она не знала правил этой игры и не поверила Майку. Не поверила себе.

Короче, она не знала, на что решиться, и сидела, словно каменная статуя. Вдруг живот полоснуло дикой болью, и Рут обхватила себя руками, согнулась пополам.

— В чем дело? — спросил Майк.

Обняв ее за плечи, он помог ей дойти до ближайшего стула. Рут молчала. От страшной боли она лишилась дара речи. К ней бросились Кейт и Мартини.

— Нужен врач, — заявил Майк. — Не нравится мне это.

— Врач? — возразила Кейт. — Мы в Париже, а не в Нью-Джерси. Или тебе достаточно щелкнуть пальцами, чтобы тут же появился доктор с саквояжем?

— Наверное, администрация отеля может куда-нибудь позвонить, как ты думаешь? А я поймаю такси.

Кейт и Мартини нерешительно смотрели друг на друга. Щеки Рут тем временем уже посерели, она вдруг закатила глаза, наклонилась всем телом вперед и потеряла сознание. Владелец бара сразу же вызвал неотложку. И сделал это отнюдь не из милосердия. Просто лежащая без сознания богатая американка — плохая реклама его заведению. Чем скорее ее уберут, тем лучше.

В восемь сорок пять Рут доставили в больницу на улице дю Пои, а в половине десятого Кейт и остальным, ждущим в приемном покое, сообщили, что у Рут острое пищевое отравление. Ей промыли желудок и дали успокоительное. Завтра она должна прийти в себя, но если этого не произойдет, нужно будет известить ее родных.

— Это послужит ей уроком, — сказал Майк, нарушив тишину, воцарившуюся после ухода врача. — Я предупреждал, что не стоит заказывать вторую порцию escargots[2].

В Нью-Йорке ждали материалов из Парижа, однако всем стало ясно, что если их и получат, то не от Рут.

— Тебе придется ее заменить, Кейт, — сказал Майк. — Ты ведь тоже журналистка.

— Да, журналистка, но мода — не моя область. Я даже подиума вблизи не видела и понятия не имею, с чего начать.

— Поговори с Мартини, она все объяснит. Я тоже чем-нибудь помогу.

— А мои интервью? Сегодня у меня назначена встреча с Карлом Лагерфельдом, завтра — с Марком Боханом. Я не смогу разорваться. И мы еще не знаем, как на это посмотрят в Нью-Йорке. Может, мне не разрешат писать о моде.

— Черт возьми, женщина! Во время недели моды нет ничего важнее показа. Ничего. Да пришли ты им хоть интервью с де Голлем, они заменили бы его материалом про женские тряпки. Это Париж. От нас требуются мои снимки и краткие подписи под ними. Все.

— Ты слишком высокого о себе мнения. Ладно, свяжусь с Нью-Йорком, послушаем, что они скажут.

Майк не ошибся. Тед сказал, что фотографии Стоуна важнее. Газете они необходимы. А Кейт должна заменить Рут.

— Не волнуйся, дорогая, — говорил Тед. — Присылай все, что у тебя будет, а мы добавим кое-что из нашего архива. И Трейси приложит руку.

— Трейси! — закричала Кейт. — С каких пор стажерам позволено коверкать мои материалы? Я нахожусь в столице моды. Я уже побывала на двух фирмах, посмотрела, что у них есть. Рядом со мной Майк Стоун, который разбирается в этом деле лучше всех. И если я не смогу обойтись без помощи Трейси и твоего драгоценного архива, то по возвращении положу на стол Кремера заявление об уходе.

С этими словами Кейт бросила трубку. Майк и Мартини широко улыбались.

— Ничего, — одобрил Стоун. — Тед, могу поручиться, давненько не получал таких оплеух. Представляю его рожу. Сидит, наверно, сейчас и благодарит Бога, что ты ему не жена.

А Кейт подумала о другом: въехал ли уже Тед в ее квартиру?

ГЛАВА 8

Голда Льюис, старшая vendetise[3] магазина уцененных товаров «Лойман» в Бруклине, без сил повалилась на стул и скинула туфли.

— О Господи! — простонала она, массируя ноги. — Что за день! Скорее бы домой. Мы что ли шварцерс, чтобы так надрываться.

Она хотела прибавить слова покрепче, но тут заметила высокую стройную блондинку, выходившую из лифта в конце демонстрационного зала.

— Санди, милочка! — крикнула Голда со своего места. — Иди же сюда, поцелуй Голду в щечку! Куда ты пропала? Я уже соскучилась. Мы все тут соскучились.

Она кивнула на группу пожилых евреек, которые помогали ей управляться в этом огромном, когда-то знавшем и лучшие времена магазине. Впрочем, нынешнее его состояние отнюдь не удручало Санди. Она шла мимо стоек с платьями, костюмами, жакетами, и ее сердце все больше наполнялось радостью. Это, конечно, не «Бергдорф», но здесь можно купить вещи не хуже и значительно дешевле.

Женщины, стремящиеся выглядеть богато и не имеющие на это средств, посещали «Лойман», хотя тщательно скрывали сей факт от знакомых. Сюда, а также в филиалы «Лоймана» в Куинсе и Бронксе, манхэттенские дома высокой моды отправляли товары, которые расходились не очень быстро. И не потому, что они были плохими. Просто неходовые размеры. Или не пользующиеся спросом на данной конкретной неделе. Или вещи не по сезону. В итоге потеря для «Блюмингдейла» оборачивалась выгодой для «Лоймана». «И для меня тоже», — подумала Санди, обнимая Голду Льюис, словно любимую тетушку.

— Ты выбрала удачный денек, — сообщила Голда, надевая туфли. — Как раз поступила большая партия и именно то, что тебе нравится. Кельвин Кляйн, Ральф Лорен, Оскар де ла Рента. И даже парочка французов. Хочешь, покажу?

— Спасибо, лучше я сама.

Голда, конечно, от всего сердца желала оказать ей услугу, но Санди не доверяла ее вкусу. Ту привлекали украшения, кричащие цвета и парча. Она искренне считала, что блеск придает вещам дорогой вид. Санди же интересовал главным образом покрой.

Первое время они много спорили о том, что лучше. И Санди всегда умела настоять на своем. Голде не нравился ее выбор, но она не слишком возражала. В конце концов, Санди — клиентка, а не родная дочь.

Походив с полчаса, Санди направилась в примерочную с целой охапкой вещей. Она знала, что половину из них не купит. Другие отложит, но в итоге тоже не возьмет. Основное достоинство «Лоймана», по ее мнению, заключалось в том, что можно часами примерять вещи и тебя не заставят потом все это приобрести.

Голда не пошла с Санди в примерочную. Она знала, что сейчас ей лучше не мешать, и подходила к клиентке в нужную минуту. Голда заглянула к ней через час и мягко спросила:

— Что ты ищешь, милочка?

— Платье, — рассеянно ответила Санди. — В котором можно сходить в приличный нью-йоркский ресторан.

— Мм… ну и как? Нашла что-нибудь?

Санди захотелось соврать. Тогда Голда уйдет, и она сможет еще хоть целый час примерять красивые вещи. «Ладно, все равно без толку. Дети скоро вернутся из школы. Нечего попусту тратить время».