Выставка в модной галерее в самом центре, даже не знай я точный адрес, мимо бы не прошла. Просто не смогла бы — у входа и до сквера выстроилась приличная такая очередь из самой что ни на есть разношерстной публики. Тут и героини небезызвестного хита Шнура, и почтенные матроны, много молодых парней и девчонок, а еще офисных сотрудников. Марат три минуты назад писал, что подъезжает, а я пока топаю в самый хвост очереди и размышляю, успеем ли мы сегодня на выставку.

— Люба? Ты что здесь делаешь?

Оборачиваюсь на знакомый голос. Ну вот и встретились.

— Привет, Инн! Я на выставку с Маратом. А ты?

Смотрю на Журавлеву и замираю. Вот это да! Просто сирена. Я такой красивой подружку еще не видела. Идеальный макияж полностью скрыл веснушки и обеспечил фарфоровый цвет кожи. Smoky eyes притягивает взгляд, а волосы… Я бы памятник поставила тому, кто так элегантно уложил ее непокорные рыжие кудряшки. Ну и платье идеально подчеркивает идеальные изгибы Журавлевой. Мне даже неловко стало за свой неброский наряд.

— Я? — Непривычно видеть Инку, которая явно не хочет отвечать на вопрос. Неужели и правда стесняется Дудкина? — Я тоже. На выставку.

Я не спрашиваю, с кем она, и не удерживаю, когда она отходит в сторону позвонить. Похоже, не все так просто с королем унитазов!

Все разрешается через пару минут, когда к нам подходят Марат и Альберт. Дудкин тоже при параде — белоснежная рубашка, бабочка и явно новый и дорогой костюм. А еще от Альберта пахнет каким-то очень навороченным парфюмом.

— Ну что, девчонки? Идем? У нас VIP-билеты и приоритетный вход. — Дудкин, не стесняясь, пожирает глазами свою рыжую фурию.

А Инка… Инка стесняется. Вот честно. Я неплохо ее изучила и чувствую сейчас какую-то фальшь и скованность, ей совершенно не свойственные.

Альберт не обманул — через пять минут мы уже внутри, в огромном зале, где на один квадратный метр собрано столько странных сооружений, что я уже начинаю сомневаться: это и правда искусство? Колючая проволока, наспех и очень небрежно обернутая вокруг белой вазы, или старая покрышка, расписанная под хохлому и водруженная на постамент из стекла?

Марат, похоже, думает, что и я, но помалкивает, глядя на Дудкина, который ходит по экспозиции с открытым ртом, не обращая на нас никакого внимания. Но и от Инки старается ни на шаг не отступать, а она зависла вместе еще с дюжиной таких же ценителей у стеклянного шара, внутри которого расположился город в миниатюре.

— Альберт? Как думаешь, это настоящая покрышка? Интересно, если до нее дотронуться… из чего она?

Инка как бы вслух размышляет, но Дудкина уже не остановить. Не все экспонаты огорожены, к этому можно свободно подходить. И Альберт пошел. В наступление. Отодвинул пару ветхих старушек и потянулся всем телом к покрышке. Стеклянный постамент жалобно заскулил под тяжестью Дудкина. А он и не замечает, как чуть навалился на произведение искусства.

— Резина! — громко возвещает Дудкин. Резко поворачивается, задевая, разумеется, и постамент.

— Хана выставке, — раздается над ухом голос Марата. — Первый пошел.

Киваю, ожидая услышать звон бьющегося стекла, но происходит то, чего ни я, ни Марат, да никто не ожидал!

Откуда он взялся — непонятно. Только что рядом с нами никого не было, а тут перед глазами словно кадр из остросюжетного боевика со Стейтемом: блестящий, словно отполированный, лысый череп, черный костюм, ослепительная белая рубашка, солнцезащитные очки, хотя мы в помещении. Я даже разглядела бесцветный наушник на ухе охранника и черные часы на крепком запястье. Реакция у «Стейтема» нечеловеческая — я своими глазами видела, как стеклянная подставка закачалась и вот-вот должна была перевернуться, но она стоит. Стоит на полу, как живая, а рядом «Стейтем» — тоже на полу.

Кто-то даже зааплодировал, а мы с Инкой так и стоим, открыв рты.

— Перформанс? В программе не было заявлено. — Ветхие старушки, которых задвинул Альберт, зашуршали за спиной программками.

— Да уж, перформанс, — ухмыльнулся Марат. Его все происходящее явно забавляло, чего не скажешь про Журавлеву. Никогда не видела ее такой растерянной.

— Пошли в другой зал, пока охрана нас не вывела. — Я и правда опасаюсь, что Дудкину достанется за его неловкость, но нет: «Стейтем» поправил покрышку на стеклянном постаменте и молча исчез, ни слова не сказав Дудкину.

— Мы пока здесь еще не все рассмотрели, но если вы хотите, то идите, конечно. — Инка смотрит то на Альберта, то на причудливую инсталляцию, которая должна была лежать в осколках.

— Ага! Мы здесь останемся. Посмотри на ту вазу!

Дудкина неотвратимо тянуло к тому, что можно было разбить. И Журавлеву вслед за ним. На самом деле, абстрагируясь от этой странной парочки, ваза и правда заслуживала особого внимания — тончайшая, высотой в полтора метра, не меньше, она была такой причудливой формы, что я совершенно не понимала, как у нее получается устойчиво стоять на полу. Возможно, та самая проволока, которой она была обмотана, выступала в роли своеобразного якоря?

— Как она до сих пор не упала? — пробормотала Журавлева. — Ал, что думаешь?

— Понятия не имею, но сейчас посмотрим.

Я на мгновение зажмурилась, но любопытство, конечно же, взяло верх.

— Дальше пока не пойдем, да? — Марат, конечно, правильно сообразил. — Вот так и начинаешь на своем опыте понимать, чего это людей так тянет смотреть на катастрофы.

Альберт уже присел на корточки и внимательно смотрит на проволоку, которой обмотан низ вазы.

— Мне кажется, она прибита к полу, Инн, — глубокомысленно заявляет Дудкин.

— Уверен? — Инка подходит ближе. — Мне кажется, что нет.

Лучше бы сразу сказала «Фас!». Альберт воровато посмотрел по сторонам и медленно потянул вазу вверх.

Ваза завибрировала, ее тонкие края ударялись о проволоку, которая при ближайшем наблюдении оказалась колючей. А потом раздался хруст. Она и правда прикреплена к полу. То есть была. Почти.

Я почти не удивилась, заметив тень «Стейтема», а потом и его самого. Вот он уже распластался на полу, как футбольный вратарь, и подставляет какую-то железную пластину под вазу.

Снова аплодисменты. Оборачиваюсь и вижу человек пять, хлопающих в ладоши. Похоже, они и правда решили, что это заготовленное представление. Что все так и задумано.

Перформанс.

Не знают они Дудкина, у него всегда экспромт, но сегодня с каким-то неожиданным для нас результатом. Инка вот тоже ошалевшая стоит рядом.

«Стейтем» опять исчез.

— Все равно не верю, что эта выставка уцелеет. — Марат целует, обнимая меня. — Забавно, я рад, что пришел сюда, хотя мы можем в любой момент сбежать домой…

— Альбертино! Любовь моя! — женский возглас как звуковая волна накрывает все вокруг. Я инстинктивно прижимаюсь к своему парню, и не зря.

Она идет как «Аврора», не как богиня утренней зори, а как крейсер, который вот-вот пальнет по Зимнему. Высокая, ростом с Марата, да еще и на огромных каблучищах. Жгучая брюнетка с ярко-алыми губами на пол-лица. Я давно не видела такой кричащей внешности. Затянутая в красный кожаный корсет, она шла прямо на Дудкина. Рядом с ней изящная и эффектная Инка просто сливалась с пространством.

— Марианна, детка. — Дудкин распахивает объятия и расплывается в улыбке. Она на полголовы его выше, поэтому ей приходится наклониться, чтобы… впиться губами в Альберта.

Мне кажется, в этот момент даже молекулы воздуха застыли в оцепенении. Я не знаю, сколько она его так держала прижатым к себе, но Дудкин не сопротивлялся, не отталкивал эту огромную красную пиявку.

На Инку было обидно смотреть — стоит ошарашенная, бледная, ничего не понимает.

Да никто не понимает.

— Просто ящик Пандоры какой-то.

— Она ему в матери годится! — отвечаю Марату, а сама с облегчением вижу, что «пиявка» наконец отлепилась от Дудкина. Тот вроде жив, улыбается, а потом бледнеет, поймав взгляд Журавлевой. Но ненадолго.

— Ребята! — Широко улыбается, смотрит на нас, потом на Инку. — Знакомьтесь. Это Марианна. Моя первая…

— Просто первая, — обрывает Дудкина, по-хозяйски похлопывая его по заднице. Тот даже не вздрогнул. — Приветствую вас на моей выставке. Ну как? Нравится?

Она улыбается нам, а я вынуждена признать, что она красивая. Красива такой вульгарной животной красотой, от которой захватывает дух даже у самых стойких мужчин. Дудкин к ним точно не относится. Кошусь на Марата — вроде пронесло.

— На вашей? — вежливо переспрашиваю, а сама признаюсь себе, что переборщила. Конечно, в матери она ему не годится, но тридцатник ей точно есть.

— Ну конечно! Алик, хороший мальчик, позвонил и попросил лучшие билеты. Еще ничего не разрушил, негодник? — Она разве что по щеке его не похлопала. — Дима?

Дима, он же «Стейтем», молча покачал головой.

— Ну что ж, отдыхайте. — Марианна царственно кивнула нам с Маратом. На стоящую рядом Инну она ни разу не посмотрела. — Вечером позвони!

Еще раз окинув взглядом свои владения, «пиявка» удалилась.

— Альберт… — протянул Марат. — Ты не перестаешь удивлять.

Дудкин не реагирует, он беспокойно озирается по сторонам. И я его понимаю. Инна исчезла.

Где можно найти девушку, которая не отвечает на твои звонки? Конечно же, в женском туалете. Иду туда и вижу Журавлеву, сидящую на пуфе рядом с раковинами. Вокруг никого, но Инка не спешит что-то говорить. Смотрит куда-то в пол, а слезы текут по ее идеально накрашенному лицу.

— Инн?

Молчание.

— Можно я рядом посижу?

Едва заметный кивок, и я сажусь на соседний пуф.

— Не знаю, что это за пиявка, но…

— Это не пиявка, — глухо произносит Журавлева. — Это его любимая.

— Дудкина? Слушай, он…