— Оксана, неужели ты на самом деле думаешь, что Оленев… — начала Даша о том, что тревожило её больше всего.

— Ничего я уже не думаю! Может, он и правда о какую-нибудь ручку ударился, там же тесно и дофига всяких приборов. Илья Михайлович, налейте мне водочки, пожалуйста. От Даши не дождёшься.

— С удовольствием, моя милая! Ты знаешь, кто такой лётчик? Лётчик — это не тот, кто пьёт между полётами…

— А кто?

— А тот, кто летает между пьянками!

— Ха-ха-ха, обожаю лётчиков! Напоите меня, Илья Михайлович, у меня такое грустное настроение!

Пока Оксана флиртовала с Ильёй Михайловичем, который годился ей в отцы, Даша пыталась разглядеть на тёмном склоне фигуру Оленева. На душе у неё скребли кошки. Не стоило заводить этот разговор. Если и впрямь на том рейсе случилось что-то неординарное (помимо стандартной процедуры прерывания взлёта), — мордобой, разборки между пилотами, ссора близких друзей, — то расспрашивать Оленева здесь, на празднике, когда он отдыхал среди коллег и приятелей, — это не просто гадко, это настоящее предательство. Подлая подстава.

Даша представила, как несчастный Оленев сидит в номере и переживает старую историю, которую дурочка Комарова зачем-то раскопала и вытащила на свет.

Нужно объясниться, попросить прощения. Срочно!

— Оксана, Оксана! — Даша схватила её за локоть и потрясла. — Ты не знаешь, в каком номере поселился Оленев? Где твои списки на размещение?

Оксана повернула голову. Растрёпанная, глаза красные и осоловелые.

— Он не… На него не бронировали… Он без ночёвки. Пойдём покурим?

* * *

Даша подскочила, словно её подбросило взрывом. Кинулась к дорожке, но увидела её извивы и застонала: пока она совершит это восхождение по серпантину, Оленев десять раз уедет.

Ей нужен короткий путь!

Она бросилась к тропинке, обозначенной красными верёвками. Остановилась в ужасе перед отвесным склоном: ей никогда не забраться на такую высоту! Нужно быть альпинистом или сумасшедшим, чтобы решиться на подобную авантюру, — в темноте, без страховки, без навыков. Даша отступила. Оглянулась на дорожку. Силуэт Оленева виднелся на самом верху, минута-другая, и он сядет в машину и уедет прочь.

Даша подпрыгнула и зацепилась за каменистую почву голыми пальцами. Вдавила носки босоножек в породу и начала карабкаться вверх. Уличные фонарики, обрамлявшие пляж, сюда не добивали, света от луны не хватало, но Даша упрямо лезла всё выше и выше. Стараясь не думать об опасности, она переставляла ноги и руки, царапая коленки и отчаянно вгрызаясь в склон. Один раз она оступилась и приложилась подбородком о камень. Перевела дух и продолжила подъём. Если ей повезёт, она догонит Оленева и скажет ему… Скажет… Даша пока не придумала, что скажет Оленеву.

Она добралась до площадки, с которой утром разглядывала пляж, и услышала, как на стоянке пансионата заработал автомобильный двигатель. Чёрт! Даша побежала наперерез, прямо через клумбы с тюльпанами.

«Мерседес» выруливал со стоянки.

— Стой! Подожди! — крикнула Даша и выскочила на дорогу.

Оленев резко затормозил. Свернул к обочине и остановился под огромным дубом. Даша отряхнула ладони и оправила сбившееся платье. Сердце колотилось, как ненормальное, дыхание со свистом вырывалось из груди. Она попыталась дышать размереннее, но попытка не удалась, и Даша разнервничалась ещё сильнее. Ей не хватало воздуха. На глазах выступили слёзы. Оленев подошёл к ней и взял за руку. Даша скривилась от боли.

— Что с тобой? — спросил он и поднёс её руку к свету.

На кончиках пальцев виднелись глубокие царапины, один ноготь был сломан.

— Пойдём, — он повёл её к машине, но сесть не предложил, оставил на обочине.

Достал из салона бутылку воды:

— Вытяни руки, я тебе солью.

Она вытянула руки над придорожной травой и поймала в ладони первую порцию прохладной воды. Это было приятно и успокаивающе. Она осторожно подставила ноющие пальцы под тонкие струйки, смывая кровь, пыль и грязь. Дыхание медленно восстанавливалось.

Оленев не спеша опорожнил бутылку.

— Ну как, полегче?

— Да, спасибо, — с искренней благодарностью ответила Даша, стряхивая капли в траву.

— Зачем ты бежала за мной? — он достал из кармана и подал ей бумажный платочек. — Мне казалось, мы всё выяснили.

— Извини, я совершила очередную глупость! — она заглянула ему в глаза. — Я просто хотела понять, что с тобой случилось. Я не хотела унизить тебя перед людьми, не хотела навредить. Я хотела помочь! Какая же я идиотка! Если ты меня когда-нибудь простишь…

Оленев положил руку ей на плечо. От неё шло блаженное тепло. Дашу неудержимо потянуло потереться щекой о грубоватые костяшки, и она это сделала, не таясь, наслаждаясь короткими прикосновениями. Хмель ещё туманил голову. Оленев не убрал руку, сжал её плечо:

— Даша, мы с Федей часто летали вместе. Правила запрещают создавать постоянные экипажи, но авиакомпания у нас небольшая и расписание часто совпадало. Мы с Федей дружили. Не просто дружили — он был мне как брат.

— Эдик мне рассказывал. Он тогда маленький был, но вас помнит.

— Да, Эдик помнит. В то утро Федя попросил разрешения пилотировать самолёт, и я согласился. Это обычная практика: второму пилоту нужно учиться пилотировать, а не только выпускать шасси. Во время разбега я должен был следить за скоростью и сообщить о достижении скорости принятия решения. «V1» — это крайняя точка, когда самолёт можно остановить.

Даша кивнула. Она всё это знала.

 — Я сказал «V1», он ответил «Продолжаем», и в этот момент я положил руку… на его руку. Он держал рычаги управления двигателями. Я и раньше так делал, он не возражал, но в тот раз вырвал руку. Очень грубо. Мы посмотрели друг на друга и отвлеклись от полосы. Его лицо было красным от злости. Я перехватил РУДы и приказал прервать взлёт. Пока тормозили, я за ним наблюдал — его трясло, он сжимал и разжимал кулаки. Я удивился, как врач допустил его к полёту.

— Ты взял его за руку, пока он взлетал?

— Не взял. Просто прикоснулся — это не нарушение процедуры взлёта. Когда я летал с Ильёй Михайловичем, он часто придерживал меня на РУДах.

— И что потом?

 — Потом мы остановились. После «V1» прошло секунд пять, существовал риск незначительного выкатывания, но я контролировал ситуацию. Я решил, что безопаснее прервать взлёт, чем лететь со вторым пилотом в таком нестабильном состоянии. Незадолго до этого произошло крушение в Альпах: второй пилот заперся в кабине и направил самолёт в гору. Погибло сто пятьдесят пассажиров.

Теперь Даша поняла, почему Оленев уже не в первый раз упоминал эту катастрофу. Он опасался, что его второй пилот тоже мог что-нибудь натворить. Оленев продолжил:

 — Всё это время мы молчали, но Федю колотило. Я хотел спросить, что с ним стряслось, но он сделал знак, что переговоры в кабине записываются, и я промолчал.

— Он не хотел, чтобы вас слушали?

— Да, не хотел попасть в расшифровку. Мы перебрасывались только служебными фразами, а когда остановились, он вытащил меня из кабины в сервисную зону. Я не сопротивлялся, я тоже хотел с ним поговорить.

Даша сглотнула. Оленев стоял к ней вплотную и рассказывал свою историю спокойно, почти равнодушно, и очень тихо: пение ночной птицы иногда перекрывало его слова. Дашу окутывал знакомый запах цитрусового геля для душа, до лица доносилось тёплое чистое дыхание. От этой близости слабели ноги, но от рассказа холодело сердце.

Она представила, как мощный тренированный Стародубцев стоит в тесном вестибюле напротив ничего не подозревающего Оленева, который только что прервал взлёт по непонятным ему причинам, — и её скрутило от тяжёлого предчувствия. Оленев ещё не закончил рассказ, а Даша с тоской предугадывала развязку.

 — Поговорили?

— Да. Он схватил меня за грудки и сказал: «Хочешь меня трахнуть? Не выйдет! Мне плевать, что ты там думаешь обо мне и чем занимаешься в своих фантазиях, — это твои личные половые трудности, но если тронешь меня ещё хоть раз — сильно пожалеешь».

Рука Оленева упала с плеча и сразу стало холодно и неуютно.

— Он решил, что ты… — начала Даша после длинной паузы.

— Да, он решил, что я к нему пристаю. Но я не сразу это понял. Вернее, я понял суть его претензий, но не поверил, что он говорит серьёзно. Я спросил: «Федя, ты в своём уме? Какие половые трудности?». Тут из салона вышла Катя, моя жена. На том рейсе она была старшим бортпроводником. Она спросила: «Пассажиры волнуются, что мне им сказать? Почему вы прервали взлёт?». Федя ответил: «Потому что твой муж — педик! Теперь я понимаю, почему ты сделала аборт. Непонятно только, почему ты до сих пор с ним не развелась».

Как бы Даша ни готовилась услышать о «грязной» ссоре двух друзей, такого поворота она не ожидала. Её пошатнуло от грубых слов, обнажавших грубую правду.

— Господи, — прошептала она, — твоя жена и Федя…

— Были любовниками, — продолжил её фразу Оленев. — Не знаю, как долго они встречались, и что им мешало со мной поговорить, но в тот момент я об этом не думал. Меня волновало только одно: Катя сделала аборт. Зачем? Почему? В последние годы мы очень хотели ребёнка, работали над этим, ходили по врачам… Или это я один хотел ребёнка, а она только притворялась — теперь уже трудно сказать…

Даша ощутила его боль как свою. Она подалась к нему навстречу и хотела обнять, но Оленев мягко отстранил её руки:

— Не надо меня жалеть, я сам виноват. Я спросил Катю: «Это был мой ребёнок?», она ответила: «Да». Я дал ей пощёчину. В ответ Федя меня ударил, разбил нос. Я не защищался, он правильно мне врезал: нельзя поднимать руку на женщину. — Оленев потрогал переносицу, словно проверяя старую травму, и отодвинулся от Даши. — Ты сказала, что ты идиотка, но я тебя переплюнул. Каким дерьмом надо быть, чтобы лучший друг решил, что ты его домогаешься, а любимая жена сделала аборт, даже не посоветовавшись с тобой?