Паша Носорог.

Она его все-таки вывела. И получила то, чего добивалась, маленькая лисичка.

Ох, как получила!

Нет, вывела она из себя его еще раньше, когда начала рот свой открывать, совершенно не для этих целей предназначенный. И с вызовом так разговаривать. С ним. Она. Опять. И Батя, козел похотливый, рядом стоял не просто так. И еще и смотрел так серьезно, с предупреждением. Батя. На него. Да бля! Это уже ни в какие ворота!

Паша сдерживал себя с трудом. И думал о том, что возраст все же играет роль. Уже не тот он порывистый дурак, который только за один косой взгляд в свою сторону мог сорваться и натворить дел. Раньше, если б кто-то так себя с ним повел, уже отдыхал бы. И хорошо, если не в морге.

А тут… Прямо надо ему памятник ставить. За терпение, бля.

Полина-казачка смотрела на него своими настороженными глазками. И пряталась, бля, за спиной его подчиненого! От него! От Паши! Так, словно подчиненный этот, говна кусок, мог ее защитить! Словно он ИМЕЛ ПРАВО ее защищать! Это осознание окончательно снесло барьеры, и Паша двинулся вперед с явным намерением раз и навсегда закрыть вопрос с наглой бабой, поверившим в себя Батей, и всеми, кто вздумает его остановить, забыв, кто он такой.

Но Батя, что-то повелительно сказав его (его, бля!) женщине, пошел на перехват, как охотник на носорогов в саванне.

И заговорил горячо и убежденно, пытаясь сходу пробиться в мозгу, заволокшемуся уже красной пеленой:

— Паша, ты чего? Ты же сам сказал, ее перевести на наш этаж… А тут такой вариант… Паша, успокойся… Напугал ее до усрачки… Так доиграешься, она коньки раньше времени отбросит от страха, и не попользуешься толком…

Все это доходило до Паши с трудом, но в конце концов дошло. Он выдохнул, вырвал локоть, за который его цепял Батя, прикурил, уже более спокойно глядя на заместителя, помощника, друга, собутыльника, бывало… А теперь еще и сводника. Прикольно придумал. Молодец. И оперативно. Вот только где его лапы были еще минуту назад?

— Какого хера лапал? — спросил, прищурившись своим фирменным взглядом, от которого менее стойкие мужики реально бледнели, а кто послабее, так и дар речи теряли.

Но Батя явно думал, что в своем праве. Ну и опыт — великое дело. Каждый раз не набледнеешься. А уж второго варианта и не было у него никогда.

— Паш, я ее через лужу переносил. А ты напугал, бля, ревом своим. Чуть не уронил твою куклу в лужу.

— Какого хера вы вообще здесь? Она-то зачем?

— Да это ее Пузырь, похоже, послал. Он на нее чего-то вообще последнее время гонит… А я увидел, что стоит, маршрут изучает, спросил, где машина корпоративная, а она на такси. Вот я и подвез. А то мало ли. Таксисты сейчас…

— Гонит, говоришь… — Паша задумчиво затянулся, разглядывая свою порядком заляпанную машину. Интересно… Как это он раньше не замечал? А ведь посматривал камеры-то, посматривал… И главного не увидел…

— Паш, Паша… — торопливо заговорил Батя, верно поняв направление мыслей босса, — не надо Пузыря… Где мы еще такого главбуха найдем…

— Не елозь.

Паша постоял, подумал, решил.

— Вали отсюда. Я ее подхвачу.

— Паш… Может, не надо так ее сразу, а? — Батя неуверенно оглянулся на дверь вагончика, откуда как раз выходила Полина с документами.

— Переживаешь за нее, сука? Мало полапал? — оскалился Паша, и Батя только руками развел.

Паша развернулся, посмотрел на подходящую к ним женщину, имевшую испуганный, но отчаянно храбрящийся вид, неожиданно почувствовал возбуждение и еле сдержал лицо. Как пацан, бля. Секса не было неделю, и все, реакция теперь идиотская. Раньше он, правда, за собой такого не замечал, но, все бывает. Посмотрел, вспомнил, каково это, быть с ней, в руках ее держать… Губы ее пухлые целовать… Стоны ее испуганно-возбужденные слушать… И все, привет, стояк. Ну ничего, скоро утихомирим.

Прорычал что-то, кивнул на машину повелительно и ушел, не дожидаясь. Конечно пойдет. Побежит даже. Куда денется, коза строптивая.

Коза в самом деле прискакала. Правда, перед этим взбесив окончательно своими попытками договориться с Батей, чтоб спас. Паша не слышал, но этого, в приниципе, и не надо было. И так все понятно. Батя, естественно, не дурак, и почки ему еще дороги, так же, как и яйца, которые точно не смог бы больше подкатывать ни к Соньке, ни к Полине, ни к кому бы то ни было еще, если б согласился.

Поэтому козочка села в машину, понятливо сразу на переднее, без напоминаний, пристегнулась, вкусно вздрогнула от защелкнушихся замков, Паша еле переборол желание прямо здесь ее расстегнуть и на колени к себе затащить. Но нет. Пока едем.

И поехали.

И, пока ехали, настроение Носорога менялось. Так менялось, что сам охеревал. Как у мальчика в пубертатный период. Злость, похоть, потом гнев. Потому что смотрела на него казачка так, словно он ее прямо тут жрать собирается. Прямо вот с оберткой. Зверь, животное, мудак. А он не животное. И не зверь. Ну и не мудак. Что бы она там ни думала по этому поводу.

И чего бояться-то? Вот чего, скажите, бояться? Ну выебет он ее, и что? В очередной раз к обоюдному удовольствию. В чем проблема-то? Почему каждый раз он должен херов квест проходить, чтоб до ее щели добраться?

И еще вопрос: нахер ему это все сдалось?

Паша уже практически решил подвезти дуру пугливую до офиса и высадить там, когда атмосфера в машине внезапно поменялась. Он поймал боковым зрением на себе взгляд Полины, и только сильнее сжал руки на руле. Потому что не было уже в ее глазах испуга. Вот ни на грамм. А другое было. Внимание. Непонимание. Боязнь понять о себе что-то. То, чего не хочется понимать. И жажда. Плохо, очень плохо скрываемая за показным равнодушием.

Казачка сидела, одернув чинно узкую юбку, которую он сорвать с нее собирался сразу же, как только до места довезет. Это сначала. А потом радовался, что она такая закрытая, и не дает простора фантазии.

Облизывала губы свои пухлые, сама, похоже, этого не осознавая, не понимая, как заводит его, тварь, как с ума сводит! И взгляд ее наливался уже знакомым голодом, тем самым, который крышу сносил на раз, той ночью, который заставлял делать самые дикие, но такие классные вещи. Потому что она хотела. Потому что она позволяла.

Он рулил, все крепче стискивая руки, она смотрела. Паша молчал, только мысленно уговаривая ее отвернуться.

Потому что, бля, ну невозможно же! Ну не доедут они так никуда! Ну отвернись же, бля, отвернись! Но Полина смотрела, словно забывшись, а потом… Потом чуть слышно выдохнула.

И в сгустившейся атмосфере салона это прозвучало взрывом.

И Паша понял, что все. Что приехали. Не железный он.

Быстро срулив с трассы на обочину, он отстегнул ремень, дернул у замок у пассажирского сиденья, и резко схватил уже подавшуюся к нему Полину за затылок. Помедлил ровно секунду, сполна насладившись непониманием, испугом и диким, уже и нескрываемым желанием в лисьих глазах, а затем вжался в эти пухлые, так ждущие его губы жестко и требовательно.

И Полина ответила сразу. Раскрыла рот, застонала, так мягко и жалобно, что как он тут же не кончил прямо в штаны, как пацан, непонятно. Паша оторвался от нее только тогда, когда уже почувствовал под пальцами голую грудь. Расстегнул он все на Полине на автомате, совершенно не осознавая того, что делает. Опять оглядел ее, потом осмотрелся, соображая. Кивнул:

— Назад, — и вышел из машины. И поймал Полину, перебирающуюся на заднее сиденье, прямо, как говорится, в полете. Сжал, заваливая на спину, пробираясь одновременно по бедру вверх, юбка жалобно треснула, Полина вскинулась:

— Снять надо, снять, порвешь, как же я…

— Никак, бля, — зарычал он, разрывая юбку по боковому шву прямо до молнии и дергая простенькие трусики.

Навалился сильнее, уже между раздвинутых ног, опять поцеловал, глуша все неожиданно появившиеся проблески разума, погладил по щекам:

— Скучала? — выдохнул, сам не веря в то, что сказал. Не говорил он раньше женщинам такого, сопли это все, считал. Но тут почему-то спросил, так важно стало.

— Да… — прошептала она, отвечая лаской на его прикосновение, трогая его лицо, скользя по шее и груди тонкими пальчиками. Нереально кафовое ощущение. Он ей позволит так себя трогать обязательно. Потом. Когда насытится.

Полина ахнула сдавленно, уперлась в него ставшими огромными глазами, когда он начал входить. Медленно, очень медленно, наслаждаясь процессом. Хоть и хотелось, как всегда, рывком, получить свое, но не сегодня. Не сегодня. Слишком уж кайфово было, как она смотрит, как она губу закусывает, как она выгибается и сжимает его, постепенно, по сантиметру погружающегося в нее. И когда он все же не выдержал, рывком добирая последнее, она только опять ахнула, сжала пальчики на его рубашке сильнее и опять прикусила губу. И обхватила его ногами. Крепко. Однозначно. Готова, значит? Ну поскакали…

Паша не особо много трахался в машине, по малолетке только, а потом уже не было надобности. Да и желания. И вообще, с его габаритами это довольно проблематично. Но сейчас явно был особый случай. И женщина особая. С такой где угодно хорошо будет. И удобно. И правильно. Да и машина у него теперь большая. И вроде устойчивая.

Хотя тоже, как оказалось, не до конца. Потому что раскачивало ее так, что Паша пару раз отвлекался и бросал взгляд на датчик ручника. Точно ли все в порядке. Полина в эти моменты протестующе стонала и очень однозначно двигала бедрами, уговаривая продолжить. Нимфоманка маленькая. Паша целовал, возобновляя движение, и опять уплывал в эту их нирвану на двоих, в это кайф, который прекращать не хотелось. И женщина под ним, такая открытая, доверчивая, ласковая, нежная-нежная, просто невозможно остановиться, хочется длить наслаждение бесконечно. И она стонет так, кто просто крышу сносит, в зверя превращает. Которым не хотел быть, но не с ней, не с ней! И нет возможности задержать это погружение, это падение. В нее. Только в нее. В ее глаза, распахнутые, сумасшедшие, не понимающие ничего, в ее губы, мягкие, пухлые, такие сексуальные, что это нереально просто. Не бывает таких губ. Только у нее. Только. И Паша не выдерживая, опять целовал ее, опять скользил губами по щекам, шее, куда доставал, куда мог, куда попадал, и двигался все резче и сильнее, не сдерживая себя, потому что она позволяла, потому что она хотела так.