Хотя в диалоге он был вполне нормальным. Разговаривал с уважением. Жаль, что недолго. Потом приехал бешеный Носорог и сразу забил копытами.

Я вспомнила этот момент и поежилась. Ужас какой, просто ужас!

И бешеный Паша с пистолетом и диким взглядом, и рык его совершенно безумный, и ощетинившаяся оружием охрана. Страшно до невозможности. Особенно от того, что никак это безумие не прекратить!

Видит Бог, я старалась! Но кто ж меня вообще услышал? Слова сказать не дали, объяснить!

А потом, когда мужчины уже практически начали разговаривать, протянули друг другу руки, вынесло мою невменяемую сеструлю, за минуту наговорившую столько гадостей, что у меня волосы дыбом по всей длине как встали, так до сих пор и стоят, наверно!

И как только Паша, с его характером, это все выдержал? И Миша? Которого она матом прямо при посторонних посылала? А по нему тоже очень заметно, что его нельзя матом, совсем нельзя!

Но Ленке, на психе, конечно же на всех плевать. Наговорила. Про долг вспомнила. Вот так и пожалеешь, что не объяснила все в свое время. Хотя, когда я что успела бы объяснить? Я и сама еще толком не поняла ничего. Носорог проклятый, просто попер, как танк, как всегда, ни минуты на осмысление!

И потом тоже…

Дома я сначала Ленку полчаса отпаивала валерьянкой, и было не до выяснений, кто же этот Миша, и чего ему от сеструли надо. Ясно было только, что она вляпалась, а я — очень плохая сестра. Не замечала ничего, не думала, погруженная в свои переживания, в свою, в кои-то веки появившуюся личную жизнь. Пока я от Паши бегала, да отношения выясняла, она была одна. Совсем. Со своей трагедией, со своими страхами.

Бедная моя, глупая сеструля.

Потом Ленка утихла на диване, всхлипывая, а я не могла найти себе места, выглядывала во двор. Машины уехали, осталась одна, в этот раз явно охрана, потому что лица у ребят были знакомые.

А я страшно переживала, куда это уехали Паша с Мишей, о чем они разговаривают и договорятся ли. Оба-то не подарки. И Миша откуда-то знает Носорога. Хотя, я думаю, мало найдется в городе людей, особенно из их кругов, кто не знает Пашу.

Миша, судя по номерам машины, не местный. И Паша его не знает. Значит, приехал откуда-то. И сразу на Ленку нарвался. Не повезло.

Телефон у меня был разбит, в Ленкин я симку не хотела ставить, поэтому просто ждала известий.

И буквально подорвалась и побежала вниз, когда увидела знакомый черный гелентваген, въезжающий во двор. Прямо, в чем была, вылетела. Уже у машины одумавшись, и чуть не повернув обратно. Потому что халатик и тапочки выглядели убого. Но Паша, не выходя из машины, открыл пассажирскую дверь, и мне не оставалось ничего другого, кроме как запрыгнуть внутрь.

— Че там твоя скандалистка? — первым делом спросил Паша, и я выдохнула. Не обижается, значит, не принял близко к сердцу ее слова.

— Нормально, уснула только. Ты прости ее, Паш, она просто не в курсе… — Начала я объяснять, но у Паши были, оказывается, другие планы на наше времяпрепровождение в машине.

Потому что он отодвинул сиденье назад и дернул ремень джинсов.

— Иди сюда.

— Паш, ты что? — я даже не поверила сначала в его намерения. Да сколько можно! Я такой стресс пережила! А он все о том же!

— Иди сюда.

— Паша, я…

— Да бл*!

В следующее мгновение я, взвизгнув, уже сидела на Носороге лицом к лицу и ошарашенно ощущала жадные поцелуи на груди и плечах.

— С*ка, еще раз только попробуй, — бормотал он, разбираясь с моим халатиком и домашней футболкой под ним, — еще только раз… Чуть не сдох сегодня, чуть не помер, с*ка…

Я не могла сопротивляться, особенно после таких слов. Он был яростным, ни капли не нежным, жадным и злым.

Нетерпеливо добрался пальцами до клитора, сжал, заставив меня зашипеть от боли и возбуждения, выругался еще грязнее, приподнял, повозился с джинсами и со вздохом облегчения усадил мое ошалевшее от такого напора тело на себя, заполнив сразу до основания.

Я только ахнуть успела.

Он выдохнул:

— Наконец-то, с*ка…

Ухватил меня за бедра железными лапами и начал просто нанизывать на себя, как куклу резиновую, не оставляя никакой инициативы, удовлетворяя только свое желание. Это было болезненно и одновременно жарко. Я ощущала себя какой-то игрушкой для секса, безвольной и бездумной. Пришла в голову мысль, что, наверно, пожелай я сейчас сопротивляться, вряд ли бы удалось. Скорее всего, моего голоса против просто не учли бы в принятии решения.

Но я не была против. Очень остро почувствовала, что это сейчас не насилие. Не унижение. Ни в коем случае. Это потребность. Необходимость.

Занятая своими переживаниями, я как-то упустила из виду душевное состояние самого Носорога, то, что он может банально волноваться обо мне. А надо было подумать об этом, особенно когда он примчался ко мне буквально через пять минут после звонка. И в каком состоянии он примчался. И какие взбудораженные были парни из его охраны и мой непосредственный начальник.

Я настолько привыкла к возмутительно потребительсткому отношению со стороны Носорога, что это волнение обо мне даже не осознала до конца. И вот теперь, когда Паша, шумно дыша, вколачивался в меня всей своей звериной натурой, я ощутила в полной мере его стресс, его переживания, его напряжение. И, оценив это, просто расслабилась и начала сама подаваться к нему, целовать, гладить по напряженному лицу, по коротким волосам и колким щекам. Меня подрасывало вверх и вниз без какого-либо моего участия, словно на волнах, Паша тихо матерился, рассказывая мне, что он еще со мною сделает, если я хоть раз, хоть еще один маленький разочек его ослушаюсь, посмотрю на кого-то, подойду к кому-то настолько опасному, да вообще к любому мужику, и я странным образом от этих диких признаний дурела больше, чем от его бешеных движений во мне.

Сомневаюсь, что Носорог в нормальном состоянии и здравом уме повторит хотя бы пять процентов того, что он хрипел мне в шею, умудряясь одновременно прикусывать кожу и двигать мое податливое тело по себе со все возрастающей скоростью.

И когда кончил, опять в меня, ругаясь и сжимая своими лапами до перерыва в дыхании, тоже что-то говорил такое. Очень неприличное. И очень, очень важное.

И мне хватило. Этой остроты, этих признаний, этого бешеного напряжения. Я только обняла Пашу, крепко-крепко, и чуть не расплакалась от нежности.

Мой жестокий, кровожадный, толстокожий Носорог… Ну кто бы мог подумать…

Потом Паша вручил мне новый телефон вместо разбитого, и, пока я гадала, как он запомнил, что я теперь без связи, поцеловал, жадно и торопливо, и уехал. Так ничего и не пояснив. Только еще больше оставив после себя вопросов.

Вернувшись домой, я застала сеструлю в полной боевой готовности к скандалу. Похоже, отдых пошел ей на пользу, потому что ругались мы долго и со вкусом. И остались полностью недовольные друг другом.

А буквально через полчаса, после того, как я легла спать, она, словно котенок, шмыгнула мне под бок, посопела виновато, и полезла обниматься.

Я не выдержала и разрыдалась. И она тоже. И полчаса мы ревели, освобождаясь от дикого душевного напряга этого безумного вечера.

— Мне завтра в больницу надо, Поль, пойдешь со мной? — тихо спросила Ленка.

— Что с тобой?

Я отчего-то опять подумала о плохом, сердце оборвалось.

— Все хорошо, мне надо, пойдем? Я боюсь одна. — Голос ее дрогнул.

— Что за врач?

— Гинеколог.

— Лена! — я села на кровати, тревожно вглядываясь в ее лицо.

Но сеструля, хитрая зараза, отвернулась и смущенно потупила глазки.

— Поль… Давай завтра, пожалуйста… Пожалуйста…

— Ладно.

Я легла обратно, утянула ее к себе под бок, обняла. Завтра, так завтра. Сил переживать и думать еще и об этом не было.

А утром, выйдя на нервах покурить на крыльцо поликлинники, пока Ленка была на приеме, я с недоумением разглядывала еще один здоровенный черный внедорожник и думала, что, пожалуй, надо будет попросить Пашу купить себе другой. Потому что все, как инкубаторские, честное слово.

А потом двери внедорожника открылись, и два ловких молодых парня просто и легко подхватили меня под локти и утащили в машину. Прямо на глазах мамочек с колясками и старушек с анализами. И, естественно, что ни те, ни другие не бросились защищать меня и отбивать у бандитов.

34

— Носорог, тварь, верни мою сестру, сука!

Паша как раз собирался звонить казачке, чтоб предупредить о том, что теперь за ней будет охрана везде ездить, а то мало ли, вдруг утром не заметила, когда раздался звонок с незнакомого номера. Он взял трубку. А там вот это.

Он сразу понял, что что-то произошло. Прям реально с первого слова. Мелкая дрянь с грязным языком, который, очень хотелось верить, Миша Лысый либо отчистит, либо отрежет в конце концов, орала, как ненормальная. А он держал трубку и ощущал, как все внутри замирает. Леденеет. Коркой покрывается.

И все присутствующие в кабинете в этот ранний час тоже это почувствовали.

Батя, со сноворкой и чутьем охотничьей собаки, сразу сделал стойку на Пашино изменившееся выражение лица.

А Миша Лысый, который, как выснилось, кроме того, что за малолетками гонялся, еще и доверенным лицом Сухого был, услышал знакомые обороты речи из трубки Носорога и тоже застыл.

— Лена…

Паша сделал жест дернувшемуся к нему Лысому не мешать, перевел взгляд на Батю и тот понятливо зашуршал своим айфоном, что-то настраивая.

— Не хочу тебя слушать! Ты — борзота подзаборная, возвращай мою сестру!!! Нахера ее твои упыри утащили?

— Лена… Ты где?

Ох, как тяжело ему этот вопрос дался. И тон. И голос.

— Я в больнице! А вот ее зачем увезли, я вообще не поняла! Я же тебе все сказала, тварь ты бандитская!