Если бы я стояла, то сейчас тихонечко скатилась бы по стеночке. Мои коленки начинают трястись, руки сжимаются в кулаки.

— Кто они? Нужно выяснить, где это произошло, и позвонить в Полицию.

Теперь Джастин хлопает ресницами и в недоумении разглядывает меня.

— Вот уж нет. — Твердо говорит он.

— Еще хорошо, что ты не попал на… gang — Слово «банда» кажется мне единственно уместным в определении гопников, на которых мог нарваться этот сумасшедший. — Те бы на тебе живого места не оставили, ограбили бы. Тебя ведь не ограбили, нет?

Джастин смотрит на меня снисходительно. Он поджимает губы и странно лыбится, точно хочет пожалеть. Меня это жутко бесит. Переживаю за него, а ему все смешно!

— Все в порядке, Зоуи. — Хлопает меня по плечу, и это прикосновение обжигает, как горячие щипцы для завивки. — Мне никто не причинил вреда. Контактный спорт всегда будет жестоким. Не важно, где все происходит: в школьном дворе или в профессиональной лиге. Это я еще с детства уяснил.

У меня перед глазами проносятся кадры фильма про хоккеиста Харламова, где он стоит в воротах, а в него одна за другой с огромной скоростью летят тяжелые шайбы. Я вся сжимаюсь от страха, и эти картинки уходят, уступая место воспоминаниям, когда Степа возвращался домой с разбитым лицом и прятался у себя в комнате, чтобы отец ничего не заметил. А его руки… они были в крови… в чужой крови…

— Это ужасно. Отвратительно. — Трясусь я. — То, как люди обращаются друг с другом. И то, чем они это оправдывают.

Джастин смотрит на меня с интересом.

— Зоуи, а что такое «amerikos»?

— Они называли тебя так? — Вспыхиваю я.

— Да.

— Это значит… американец… — Убираю волосы за уши. — В несколько обидном смысле. Совсем немного, но так и есть. Не знаю… как если бы они сказали «янки» или что-то вроде того. И обидно, и вроде нет.

А сама прокручиваю в голове другие оскорбительные словечки, которые слышала за свою жизнь, и проглатываю их, так как вслух точно никогда не смогу сказать.

— Ты думаешь, все из-за моей национальной принадлежности? — Удивительно, но в его лице нет злобы или печали, он просто интересуется.

— Думаю, что нет. — Тяжело вздыхаю. — У агрессии нет национальности. Они бы так вели себя с любым чужаком. Или даже с любым из своих…

— Зоуи, а что такое «muzhik»?

— Мужик? — Мои брови лезут на лоб.

— Muzhi-i-i-ik, — старательно тянет Джастин, подражая кому-то.

Я снова улыбаюсь, ведь он говорит это почти без акцента, так басовито и по-деловому.

— Это как… ma-a-a-a-an по-вашему, — предполагаю я. — Настоящий мужчина.

Однажды слышала в каком-то фильме, как они произносят это «ma-a-an» — совсем как мы.

— Оу, — задумчиво выдает он.

— А что такое «sinok»?

Я на секунду теряюсь, пытаясь разгадать, о чем он говорит.

— «С… сынок»?

— Да, — кивает американец, — твой отец так говорит мне.

— Ааа… — Довольно хмыкаю. — Ну, это он тебя сыном называет.

— Оу… — Джастин что-то обдумывает, глядя вдаль.

— А почему твой отец отправил тебя сюда? — Спрашиваю прямо в лоб.

Он так тихо и медленно выдыхает, что я вся покрываюсь мурашками. Мне хочется дотронуться до него и снова почувствовать тепло его рук, но приходится в который раз напоминать себе, что мне это не нужно. Нет, ни в коем случае. Не нужно.

Но мое тело со мной несогласно. Близость этого парня греет меня, заставляя забывать о ветре, влажной прохладе и высоте крыши. А сердце бьется все быстрее и быстрее.

— Потому что… — Джастин смотрит на меня, словно не решаясь, стоит ли делиться этим со мной. — Потому что…

— Если не хочешь, не говори.

Он сжимает и разжимает кулаки, сопит, будто трудно дышать.

— Ему нужно все контролировать. — Произносит, наконец. — Моему отцу. — Тяжело вздыхает. — У меня не было особых успехов в бейсболе. Мне никогда не нравилось, понимаешь? Но он заставлял меня снова и снова. Нужно продолжать традиции, нужно реализовывать его амбиции. И слышать ничего не хотел о том, чтобы я ушел оттуда. Подсуетился насчет контракта, все организовал. А мне оставалось только делать вид, что это — моя мечта. Но я не смог… Не смог…

— И что ты сделал?

— Год назад я случайно попал на тренировку нашей студенческой команды по soccer — это ваш, европейский футбол. Мне понравилось, и передо мной встал выбор, как поступить. Отец и слышать ничего не захотел про это. Тогда я стал заниматься и футболом, и бейсболом одновременно. Конечно, долго утаивать это не удалось: о моей усталости и постоянных пропусках занятий быстро доложили родителям. Папа угрожал, но я сделал ему наперекор — бросил бейсбол официально.

— А он?

Джастин уперся локтями в колени и принялся массировать виски.

— Он взбесился. Устроил все так, чтобы меня выгнали из футбольной команды, поставил мне ультиматум. Когда я отказался возвращаться, он рвал и метал. Мне казалось, что отец перебесится, и все встанет на свои места, но вышло по-другому. Сутки он молчал, а затем взял мои документы и оформил в программу по обмену вместо сестры. Хотел проучить, сказал, что я не проживу без его денег, что никуда не пробьюсь, что должен «хлебнуть горя» и одуматься.

— И вот ты здесь… — Сглатываю я.

— Да. — Кивает Джастин, оглядывая округу через ветви яблони. — Мне стыдно, но я подчинился. Испугался его. И теперь… просто запутался… Ненавижу себя.

— За что?

Мне приятно все это слышать, хотя бы уже потому, что русские мужчины, в отличие от американцев, обычно не признаются так легко в своих слабостях и неудачах, а этот парень пересиливает себя и делится сейчас самыми тяжелыми переживаниями со мной.

— За то, что столько сопротивлялся ему, чтобы потом… просто сдаться. За то, что хочу обратно, но не знаю, зачем. Просить у него прощения? Никогда. Вернуться в бейсбол? Не хочу. Попытаться вернуться в soccer? Да он ведь заплатил, чтобы меня вышвырнули оттуда! Я даже сам не знаю, что мне делать, если вернусь! Я же просто… в ловушке. Понимаешь? В ловушке!

Набираюсь смелости и кладу свою ладонь на его предплечье. Мышцы у него под футболкой твердые, будто камень, и у меня на секунду перехватывает дыхание.

— Ты просто запутался, Джастин. Чувствуешь, что нужно что-то делать, но не знаешь, что именно. Позволь тебе помочь?

Опускаю руку.

— Вроде того. Запутался. — Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.

— Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную — они все равны, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил — играешь, нет — сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, тогда он играет в команде, но и то только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.

Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.

— А что если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? — Продолжаю, вздохнув. — Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-то придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами… Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь тебе освоиться…

Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Это действительно бред — то, о чем я сейчас ему толкую.

Мы молчим. Я не готова навязываться, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но хотя бы какое-то. Пусть временное.

— Я никогда не выучу ваш язык, — говорит он, наконец, со скрипом сжимая зубы.

А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!

— Но ты ведь можешь попробовать…

Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их и сильно хлопает себя по щекам. От этого треска я даже вздрагиваю.

— Я не смогу. — Он истерически смеется. — Зачем мне все это? Боже, ну, что за…

— Сможешь. — Моя ладонь снова на его предплечье.

Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.

Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.

— Это сумасшествие… — Шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.

— У тебя получится. — Настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.

— Почему ты так думаешь?

— Ты — упрямый. — Улыбаюсь.

— Во что же я вляпался…

В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.

— Русский язык не такой уж сложный. — Говорю.

Вру, вру, вру. Но пусть он узнает об этом потом, не сейчас.

— Не знаю, Зоуи…

Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него.

— Начнем, пожалуй, с самого главного.

Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:

— И с чего?

— Зоя. Меня зовут Зо-Я. — Произношу делано-учительским тоном.

Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.

— Зо…у… — набирает в легкие больше воздуха и выдыхает: — я. Зо-я.

Облегченно выдыхаю.

— Прекрасно.

И по спине снова бегут ошалелые мурашки.

Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках, почти как старинные приятели, но в этот момент вдруг слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.

Мама иногда тоже бывает очень упрямой: она только что снова выключила свет и закрыла окно в комнате Степы.

Глава 4