А вот на следующее утро Захар меня испугал. Дело в том, что он стал… прежним. Без непонятной растерянности в глазах, и даже не в одних трусах. Ему похоже казалось, что меня бесит его лицезреть в одном нижнем белье, и по факту должно было бы бесить, но если честно, это мне даже нравилось. Эх, права моя мама — вертихвостка я. Падкая до красивых мужиков. А Захар хорош, очень хорош.

Так вот, вышла утром на кухню, а он при полном параде. Галстук, белоснежная рубашка, запонки. Я даже сглотнула, перенеслась вдруг в то самое лето, десять лет назад. Словно мне снова восемнадцать, в моей душе буря самых разных чувств и все они — к одному человеку. Там раздражение — как он может быть таким упертым снобом? Там ненависть. Там влюблённость, которой я стыжусь. И вишенкой — болезненное сожаление, ведь в восемнадцать мир кажется таким категоричным, не справедливым, черно-белым. Вырасти я выросла, категоричности во мне убавилось, а вот ума, к сожалению, не прибыло.

— Никак жениться собрался? — спросила я отведя взгляд.

— Ха-ха, — коротко он бросил мне из-за газеты.

Этот невозможный человек и правда читал газету. Свежую. Где он её вообще достал? Я привыкла, что все новости мира мне несёт смартфон и теперь немало удивлена. И я снова не знаю, как поступиться к этому человеку, право слово, лучше бы трусами бросался.

— Что-то случилось? — осторожно поинтересовалась я.

— Ничего. Просто ты мне надоела.

Тоже мне — новость. Я всегда это знала. Что я досадная мозоль на его любимой пятке. Но верите, нет — чертовски обидно. И хочется тоже уколоть, сказать что-то обидное, я всегда была остра на язык, за словом в карман не лезла, а тут… молчу. Сказать нечего. И сама себя за это ненавижу.

— Тебе терпеть меня ещё как минимум одиннадцать месяцев и три недели, — мило улыбнувшись напомнила я. — И мне тебя терпеть тоже. Поэтому заявляю, если я вернусь, а здесь будет эта чёртова пыль, я пойду к соседу. Уверена, в нашем многостраничном соглашении найдётся что-то по этому поводу.

И позорно сбежала из дома. Хорошо, что есть работа, поверить не могу, что ещё неделю назад терпеть её не могла. Точнее, терпеть не могла вставать рано, а работа у меня пусть и не идеальная, но любимая. Вечером я поняла, что мне срочно нужен антистресс. Пересчитала деньги, вспомнила, про тысячу с барского плеча и пошла в бар. Мне страшно, что я вернусь в квартиру, а там ничего не изменилось, и мне, хочу я этого или нет, снова придётся воевать. Вошла в бар, а там за стойкой совсем другой человек.

— А где такой хорошенький? — спросила я. — Светленький, с причёской?

— Сашка? Он на учёбе, но сейчас уже должен подъехать.

— Я подожду.

Я и в самом деле села ждать. В конце концов поход в бар всяко дешевле приёма у психоаналитика. То и дело ловила на себе испытующие взгляды персонала — все наверняка считали, что я на их бармена запала. Нет, он конечно милаха, но я рядом с ним чувствую себя старухой. Мне просто нужны уши.

— О, — воскликнул он, словно ладе обрадовался. — Текилу?

Я поморщилась, хотя соблазн был велик. Покачала головой.

— Нет, кофе… но знаешь, можно в него плеснуть коньяку. Сааамую капельку.

Я просидела в баре полтора часа, до массового нашествия посетителей. Сашка был чудесен, право слово, вот было бы мне лет на семь поменьше, я бы его точно к рукам прибрала.

— Поговори с ним, — посоветовал он мне, наполняя пивом бокал для гостя.

— В самом деле, — обдал меня запахом перегара тот, кто пиво ждал. — Уж не совсем наверное, отморозок. А если что, ты только скажи, живо ему рожу начистим.

Я вздохнула — чистили уже. Двенадцать лет назад, не помогло. Хотя вид его разбитого носа ещё дней десять радовал мой взор, и ещё пару лет радовали воспоминания о нем.

— Я взрослая умная женщина, — сказала я, а мои слушатели кивнули. — У меня приличная работа, своя квартира, пусть и в заднице мира, я даже развестись успела. Но… когда он на меня смотрит, мне снова кажется, что мне пятнадцать. И я чувствую себя жутко уязвимой.

Сашка похлопал меня по плечу, я допила остывший кофе, про который уже забыла и пошла домой. Машину бросила у бара — завтра заберу. У подъезда стоит любезный сосед, с ним мы вместе и поднялись.

— У вас все хорошо?

— Пока да, — осторожно ответила я.

А что там дальше — черт его знает. Заглянула в квартиру… а там чисто. Правда заслуги Захара в этом нет, ванну как раз в четыре руки домывают две сотрудницы клининговой компании. Я вздохнула — сегодня можно не сражаться, и отправилась готовить ужин.

— Это не ради тебя, — сразу заявил Захар. — И ни в коем случае не из-за твоих глупых ультиматумов. Просто жить мне здесь ещё год, если конечно раньше с ума не сойду, или в петлю не полезу. Ферштейн?

— Я, я, — откликнулась я, ковыряя своё ризотто. — Зер гуд.

Но кое в чем Захар не изменился. Расслабил галстук, запонки бросил на столешницу, а потом достал ложку и полез в мою кастрюльку, словно его весь день не кормили.

— Выглядит красиво, — с сомнением протянул он.

А затем отправил ложку в рот. Я смотрю внимательно, даже настроение поднялось впервые за день. Сначала он замер. Потом сморщил лоб. А потом понесся выплевывать в унитаз. То-то же!

— Вкусно ли тебе девица, вкусно ли тебе красная? — ласково пропела я.

— Гадость, — простонал он. — Господи, как это возможно есть?

Я пожала плечами и слопала дольку острого перца — вкусно. И одной проблемой меньше. Правда, черт его знает, как поступать с десертами, не посыпать же сладкое перцем? Захар чистил зубы, я убирала со стола. Красота — почти тихо мирно. Может и правда, проживем год, тем более уже почти на неделю меньше. Собрала крошки, открыла дверцу под раковиной, отправить их в мусорку и замерла.

— Захар! — крикнула я. — Твои китаянки едва не утилизировали регулировочный винт!

Пакет для мусора совершенно пуст, а на самом его дне — винтик. И как он свой раритет восстанавливать собрался? Захар вошёл на кухню. В руках полотенце, моё, розовое. В глазах — непонимание.

— Что? — переспросил он.

— Регулировочный винт, — повторила я, и полезла за ним в мусорку. — Пятый. В карбюратор.

И протянула его на ладони. Захар так растерялся, что его взял, чуть коснувшись моей кожи пальцами — щекотно. Тут до меня дошло, что я ляпнула лишнего, удивлять и шокировать людей конечно приятно, но не рано ли? Так его кондрашка хватит, овдовею раньше срока… Обошла его, окаменевшего, прошла в гостиную. Мотоцикл китаянки тоже отчистили до блеска, теперь хотя бы цвет видно — красный. Открученное колесо тоже сверкает.

А у меня настроение — хоть посвистывай. Правда длилось оно недолго. Я слишком привыкла жить одна, поэтому закинув вчера в машинку свое нижнее белье просто забыла про него. Сейчас вот вспомнила, открыла, а там… Я даже успела забыть о том, что я взрослая умная женщина, весь тренинг насмарку.

— Захар! — завизжала я. — Что это?

— Где? — спросил он. — Мышь увидела?

Заглянул через моё плечо, хмыкнул. Потом достал из машинки кроссовки, мать вашу. На носке одного из них повисли печально мои кружевные трусики.

— Это кроссовки, — весело ответил он. Полез внутрь кроссовки, достал оттуда ещё одни мои трусики, бросил мне, я на автомате поймала. — А это трусы.

Глава 8. Захар

Она купила ёлку. Елка была здоровой, гораздо выше Барби, я даже засомневался, хватило ли у неё денег, может стоило больше дать. Елка торчала из окна автомобиля — мы приехали вместе. Барби кинула на меня не очень добрый взгляд и ёлку вытащила, затем поволокла к подъезду. Я задумался — интересно, хоть половина до квартиры доберётся, учитывая, как попрыгает несчастное дерево по мерзлому асфальту? А в подъезде я её разглядел.

— Она голубая, — сказал я.

— Сам ты голубой. Мужчины склонны к дальтонизму. А ещё к мудачеству.

Я пожал плечами — мне на ёлку насрать. Иду себе тихонько сзади, наблюдаю за мучениями Барби и самую малость за её задницей, отсюда она очень хороша. Барби кряхтит и пыхтит так старательно, что у меня даже эрекция появилась. Спишем это на задницу… Иду и думаю, когда же попросит помочь? Не просит. Между вторым и третьим этажами у меня лопнуло терпение и ёлку я отобрал.

— Чугунная она что ли? — удивился я.

Донёс до квартиры, поставил возле мотоцикла, все, дальше пусть сама. Пошёл на кухню искать еду. Тут следовало сказать, что готовила Барби отлично, и её еда была гораздо вкуснее пиццы, а ресторанная, оказывается, приелась. Но… все это было до того, как она освоила чили. Теперь я пробовать боюсь. Барби возилась с елью, я принял душ. Отсиживаться в кабинете было глупо — там из-за старых деревянных рам ужасно дуло и было холодно, Барби даже под дверью туда подтыкнула. На кухне мне надоело. Я смирился — мне придётся находиться в одной комнате с Барби добровольно.

Я сел на диван, уткнулся в телефон. Одним глазком смотрю на неё. У неё елка отказывается стоять, падает. Барби матерится, как сапожник, и ёлку ставит обратно, та снова падает. Я даже заинтересовался, телефон в сторону отложил. Дальше Барби ушла в свою комнату и вернулась… с ящиком инструментов.

— Тебе помочь?

— Обойдусь без рафинированных снобов.

Ха! Ничего, моё дело предложить. Я ожидал фиаско, однако Барби перевернула ёлку — она грохнулась на пол с диким шумом и скрежетом, а потом споро заработала отвёрткой. И елка встала. Игрушки у деда были, целая коробка.

Елка после волочения и падения немного примялась, и выглядела так себе, особенно, если вспомнить, что она голубая, но Барби это нисколько не смущало. Уселась на пол, сидит, игрушки сортирует. Красные шары. Голубые. Все стекло, ещё советского производства. Крошечный дед Мороз на верёвочке. Домик с заснеженной крышей…