Ее тоже очаровывала и пленяла его спокойная, уверенная мужественность. Она знала лишь, что жаждет оказаться в его объятиях, где может ощутить себя в безопасности под его защитой. Она понимала, что он не станет открыто заявлять свои права на нее, но при этом с той самой минуты, когда он оказывается рядом с ней, беря на себя всю ответственность, он становится хозяином положения.

Она почувствовала, что сил сопротивляться искушению больше нет. Вожделение было слишком сильным, она стала уступать. С уверенностью опытного танцора, исполняющего хорошо отрепетированное па, она встала и подошла к нему.

Когда она села боком к нему на колени, обхватив его шею руками, Джеймс, охваченный неистовым желанием, был одновременно и удивлен. Ему казалось невероятным, что она так прямо и откровенно, без излишних церемоний, первой сделала шаг навстречу. Но ощутив ее тело, жаждущее его крепких объятий, он почувствовал, что его любовь и жизненная сила передаются ей.

Он нежно, целомудренно целовал ее. В нем клокотало желание, но ему казалось, что она ждет от него лишь такой отеческой, чистой ласки и заботы.

Он не догадывался, как она истосковалась по любви, как жаждет почувствовать себя настоящей, страстной и уверенной в себе и своих чарах женщиной. Он не знал, что она все еще страдает от равнодушия своего мужа, что она ощущает себя опустошенной, непривлекательной и утратившей женственность, что целыми ночами она не смыкает глаз, скрупулезно перечисляя в уме свои физические недостатки и укрепляясь в мысли, что она недостаточно хороша.

Позднее она признавалась Джеймсу, что чувствует себя не такой, как остальные женщины, словно все они принадлежат к некому тайному клубу, стать Членом которого ей не позволяет недостаток умения или опыта.

Сегодня она решила, что пришла пора изменить все это. Перед ней мужчина, которого она ждала. Чего ж еще? Она позволит любить себя, даст убаюкать себя теплом и заботой. И этот спокойный, уверенный в себе мужчина, достаточно храбрый, чтобы принять ее вызов, без лишних вопросов и сомнений, без нервных терзаний, достойно и благодарно отвечает на каждый ее шаг навстречу.

Диана встала и, не говоря ни слова, протянула Джеймсу руку и повела в спальню.

Она лежала в его объятиях и плакала. Она плакала о том времени, когда чувствовала свою несостоятельность и ненужность, когда мечтала о таком полном слиянии со своим супругом, какое испытала с Джеймсом.

Она плакала о том времени, когда, неудовлетворенная и смущенная, мечтала о чем-то таком, что ей недоступно, но что обязательно должно быть и что ей теперь наконец довелось узнать. Любимая и желанная сегодня, она плакала о том времени, когда, лежа рядом с мужем, чувствовала себя отверженной, чужой и никому не нужной.

И она оплакивала ту часть себя, которая умерла, отвергнутая Чарльзом, тот хрупкий росток юношеского оптимизма, который был жестоко растоптан, не успев раскрыться.

Она плакала от страха, что отмершее в ней уже не возродится к жизни, что ей уже поздно стряхивать с себя то пагубное чувство, на которое обрек ее отказ Чарльза в любви. Сумеет ли она когда-нибудь забыться, забыть о своем теле и отдаться настроению момента?

Джеймс молчал. Он не спрашивал, о чем она плачет. Ему казалось, что он знает причину такого обильного потока слез, и это его печалило. Он лежал неподвижно, стараясь не разжимать объятий, словно теплой шубой в морозный день, укрывая ее своей тихой, спокойной и бескорыстной поддержкой.

Он знал, что пути к отступлению уже нет, что не может быть места сомнениям. Он знал, что теперь он уже часть ее, что пока она будет в нем нуждаться, а он будет в состоянии ей помочь, он не оставит ее.

Он догадывался, что залечить такую глубокую рану, как у Дианы, скоро не удастся. Но он не спешил, у него хватит терпения и любви. Глядя на нее, такую слабую и беззащитную в его руках, он испытывал счастье и знал, что сделает все, что в его силах, чтобы защитить ее, внушить ей веру в себя и свои силы.

Они оба знали, что по ее щекам текут слезы не только от горя, но и от счастья, от пьянящего чувства, что наконец-то ей довелось испытать то, что она должна была испытать, что должна была испытывать всегда.

Ее пленяла его открытая мужественность. Он не стеснялся своей наготы, уверенный в своей физической привлекательности, и голый чувствовал себя совершенно естественно. В отличие от Дианы, он доверял своему телу и не подвергал его дотошному анализу. Так он был воспитан — тело есть тело, все просто, и нечего делать из этого проблему.

Не то чтобы он относился к своему телу безразлично, просто он был им вполне доволен и гордился своим атлетическим сложением. Он знал, что его нагота не может вызвать отвращения и, чувствуя себя весьма уверенно, как ни в чем не бывало мог расхаживать голым по комнате.

А Диана, стоило ей взглянуть в зеркало, видела лишь чудовищные недостатки, сколько бы ни пыталась убедить себя в обратном. Что с того, что весь мир восхищается ее фигурой, разве можно в это поверить, разве это может быть правдой, если ее собственный муж отвернулся от нее? Ее самооценка была резко занижена, а представление о себе опасно искажено. В минуты отчаяния, когда отвращение к себе становилось особенно сильным, словно в кривом зеркале виделись ей одни уродства. И тогда она не могла найти себе утешения: она казалась себе средоточием всех несовершенств, и не приходилось удивляться, что ее отвергли, что муж предпочел ей объятия другой женщины.

Конечно, тогда Джеймс даже не подозревал, какие искривленные формы принимает игра ее ума. Он лицезрел красоту ее тела, сияние пылающего от слез лица и блестящих глаз, стройные длинные ноги.

Нежно сдвигая со лба прядь ее волос, он был потрясен впечатлением беззащитности существа, находящегося перед ним.

Они лежали в полном молчании и полном единении. Им не нужно было слов, для которых было еще достаточно времени впереди. Они смотрели друг на друга долгим, внимательным взглядом, полным тихого счастья и удивления, и не находили в нем ни тени сожаления.

Нет, они ни о чем не сожалели. Диана была несколько смущена и пыталась сдерживать свои чувства. Ведь она так полно открылась ему, открыла ему такие тайники души, куда и сама раньше не заглядывала. Но она спрашивала себя: какой смысл отворачиваться от него сейчас? Все произошло так естественно, непринужденно и просто. И он был так нежен и внимателен.

Впервые в своей взрослой жизни рядом с этим человеком она ощутила такой покой на душе, словно вернулась домой после долгих скитаний по голой пустыне. И она не станет омрачать великолепие этих мгновений своими никчемными слезами. Если она была достаточно взрослой, чтобы спровоцировать эту ситуацию, ей нужно самостоятельно с ней справляться. Ей нужно научиться быть самой собой.

Лежа в постели, в которой, как он был уверен, никогда не бывал принц Чарльз, поскольку у него с Дианой были раздельные спальни, и сжимая в объятиях Диану, спавшую безмятежным сном усталого человека, Джеймс подумал, что с ним никогда еще такого не было. Он изучал ее, такую милую и беззащитную во сне; она уткнулась в него лицом, и он испытывал прилив теплоты и нежности. Он чувствовал на груди ее дыхание и был захвачен красотой и покоем этой минуты.

Разглядывая в сумраке обстановку спальни, он поразился ее детскому антуражу, словно Диана так и не повзрослела, так и не смогла забыть романтических грез детства. И внушительный вид широкой двуспальной кровати не мог рассеять этого впечатления, ведь тут же рядом располагался диванчик, на котором она аккуратно в ряд рассадила всех своих пушистых игрушечных зверей — друзей ее детских лет, с которыми она ложилась в постель, когда жила в Парк-Хаусе, которые утешали ее и охраняли, и от их уютного покровительства она не хотела, не готова была отказаться.

Впоследствии Джеймс любил дразнить ее, раскидывая зверюшек по всей комнате. Но тогда она была уже морально готова к тому, что ее любимцы летят по комнате, падая на толстый ковер или ударяясь о стены, увешанные прекрасными картинами.

Слишком возбужденный, чтобы уснуть, он лежал, упиваясь каждым волшебным мгновением их свидания. Его восхищало, что все произошло так естественно. В это было трудно поверить, но ему казалось, что его душа, расколотая надвое, наконец-то нашла свою половину и воссоединилась с ней. Раньше в подобной ситуации он всегда ощущал потребность удалиться, остаться одному, и сознание, что он вынужден оставаться, чтобы никого не обидеть, удушающе действовало на него.

Но сейчас все было по-другому. Он был волен уйти, но не мог, не хотел этого делать. Теперь это представлялось ему так, словно он должен оторвать часть самого себя, зная, как долго и горько придется переживать потерю.

Бой часов донесшийся снаружи, навел его на мысль о неумолимом времени, и, когда пробило два часа ночи, он решил, что ему пора уходить. Как бы он хотел расслабиться и уснуть, обнимая ее, но не мог себе этого позволить, чтобы не обнаружить своего присутствия утром. Он осторожно высвободился из тесного сплетения рук Дианы и пошел одеваться в ванную комнату. Он огляделся: повсюду по краям роскошной ванны и раковины были расставлены фотографии ее мальчиков, Уильяма и Гарри. Ванная комната была просторная и светлая, наполненная сиянием зеркальных стен и ароматом дорогого мыла.

Он мгновенно уловил, чего здесь явно не хватает: среди счастливых, веселых семейных фотографий в этом святилище не было ни одной фотографии ее мужа.

Он тихо вернулся в комнату и сел на край кровати, нежной лаской и поцелуями стараясь разбудить ее, чтобы попрощаться.

Она проснулась и сказала, что ей невыносимо думать о его уходе, что она не представляет себя здесь, в этой кровати, одной после его ухода, что теперь, когда она ощутила его тепло, ей тут будет холодно и одиноко. Она прижалась к нему, не желая отпускать, а он признался, каких титанических усилий стоит ему покинуть ее, как неимоверно трудно совершить этот шаг и едва ли когда-нибудь это будет иначе. Но ради них обоих ему нужно быть сильным и благоразумным.