– У моих родителей все было куда прозаичнее, – задумчиво произнесла Хоуп. – Они познакомились, когда учились в университете. Поженились после окончания учебы. Когда-то они казались мне ужасно скучными людьми. А теперь я им завидую. Такую любовь встречает не каждый. Они с самого начала были уверены в своем выборе.

– Мои родители тоже, наверное, думали, что проживут вместе всю жизнь. Они оптимисты по натуре. Что с них взять? Когда мои родители познакомились, они оба были танцорами. Выступали на Бродвее.

– Да уж, такие пары редко хранят верность друг другу, – заметила Хоуп.

– Вы правы, – усмехнулся Гаэль. – Когда они познакомились, моему отцу было двадцать лет, а моей матери девятнадцать. После свадьбы они стали жить вместе с его родителями, которые владели баром. Должно быть, для девятнадцатилетней испанки эта жизнь была настоящим адом. Она рассчитывала на большее, чем работа официантки. Вы не можете себе представить, какие баталии устраивали мои родители. Сколько было пролитых слез и разбито посуды. Мне не было и пяти лет, когда мать собрала вещи и уехала куда глаза глядят.

Гаэль заметил, что его руки сжались в кулаки. Он все еще чувствовал теплую и нежную руку Хоуп на своем плече, и ему захотелось ее убрать. На глаза навернулись слезы. Да что же это такое? В последний раз он плакал, когда ему исполнилось пять лет и мать не пришла к нему на день рождения.

– Мне очень жаль. А сейчас вы видитесь с матерью хотя бы иногда? – с искренним сочувствием спросила Хоуп.

– Когда приезжаю в Вегас. Она всегда делает вид, что рада меня видеть. А на самом деле двадцатидевятилетний сын ей совершенно не нужен. Я лишний раз напоминаю матери о том, что ей давно уже пятьдесят лет, а не тридцать.

– Так значит, вас растил отец?

– Ну, ему помогали мои бабушки и дедушки, дяди и тети. Все они пытались меня приручить. А я был в детстве настоящим дикарем. Но замкнутость не освобождала меня от домашних обязанностей. Меня вечно просили то протереть столики в баре, то подмести пол, то сбегать по какому-нибудь поручению. Отец не долго грустил по оставившей его жене. Его любовницы пытались заменить мне мать. А потом появилась Мисти. Она была на пятнадцать лет старше отца. Мне казалось, что она прилетела с какой-то другой планеты. Спокойная, уверенная в себе. И вот в один прекрасный день бедный мальчик, лишенный матери, живущий над баром вместе с большой семьей, переехал в огромный особняк. В первое время мне казалось, что все это какой-то удивительный сон.

– Да, вся эта история напоминает мне сказку о Золушке.

– Ну, мужчина, как мне кажется, не может стать Золушкой. Отец, стареющий бармен, приехавший из Ирландии, тоже не похож на принцессу из сказки. Но как бы там ни было, мы с ним попали в высшие слои общества после их свадьбы с Мисти. Некоторые звали его игрушкой, которую Мисти купила себе для развлечения. Короче говоря, ему пришлось испытать всю прелесть насмешек по этому поводу, тайных и явных. Я же скоро возненавидел эту жизнь, несмотря на богатство и роскошь.

Гаэль и Хоуп, которым вдруг надоело стоять под палящим солнцем, не сговариваясь, направились к лифту.

– А что случилось? – спросила Хоуп.

– Мисти настояла на том, чтобы я поступил в колледж, и сама оплачивала мое обучение. Она всегда старалась устроить мне сказочные каникулы. Зимой мы с ней ездили на горнолыжные курорты. Весенние каникулы я проводил в Нью-Йорке. А летом путешествовал по Европе. Все мои одноклассники знали о том, что мы с отцом живем на деньги Мисти, и смотрели на меня как на человека второго сорта.

Перед глазами Гаэля замелькали неприятные воспоминания печальной, одинокой юности. Нет, никто из ровесников не решался над ним насмехаться. Гаэль всегда отличался колоссальной физической силой. Но все они делали вид, что его не замечают. И это молчаливое презрение угнетало Гаэля.

– Да, вам пришлось нелегко, – заключила Хоуп.

Она с сочувствием смотрела на него. Гаэлю это не понравилось. Он не любил, когда его жалели.

– Нелегко? Да у меня было все, о чем можно только мечтать: прекрасное образование, куча денег на карманные расходы. Думаю, очень многие позавидовали бы такому «несчастью».

Интересно, кого Гаэль хотел обмануть? Себя или Хоуп?

Когда двери лифта, наконец, открылись, он вздохнул с облегчением.

– Давайте зайдем в кафе. Я угощу вас кофе и отвечу на все ваши вопросы о семье Карлайл. Можете даже делать записи в блокноте. Я не буду против.

Глава 4

– Все готово. Но я не знаю, с чего начать, – призналась Хоуп.

Она сидела на ужасно неудобном высоком табурете около стойки в кухне Гаэля. На ней была желтая юбка и кремовая блузка. Чересчур женственный наряд для деловой встречи, как слишком поздно поняла Хоуп. Ей было ужасно неуютно на этой серебристо-серой кухне, обставленной по последнему слову моды.

На стойке перед Хоуп был раскрыт ноутбук Гаэля, рядом стояла коробка с распечатанными фотографиями и несколько дисков. На обратной стороне каждой фотографии значилась надпись с именами и датой. Хоуп все утро просматривала их, соображая, в какой формат их лучше перевести.

Гаэль подошел к стойке. В руках у него была еще одна коробка с фотографиями.

– Думаю, вам лучше начать с моих старых фото из блога, – посоветовал Гаэль. – Они на этих дисках.

– Я поняла. А чего вы хотите? Напечатать внизу имена и даты?

– Да, нужно дать небольшую справку об обстоятельствах, при которых они были сделаны, и все в этом роде. А потом перейдем к фотографиям, которые я не публиковал или которые я сделал уже после закрытия блога. На любительских фото мы напишем имена и даты. А на профессиональных придется дать ссылку на журнал, в котором они были опубликованы. Что касается фотографий без дат и имен, пропускайте их. Мы станем заниматься ими позже, по вечерам, когда вся другая работа будет закончена.

Хоуп сделала в блокноте несколько заметок.

– Что ж, не думаю, что все это займет много времени. Вы подписали большинство фото, – отметила она и задумалась.

Впервые за все это время Гаэль взглянул на Хоуп. С тех пор как он на крыше Эмпайр-стейт-билдинг рассказал ей о своей юности и она его пожалела, Гаэль старался не встречаться с ней взглядом. Да, в кафе они пили кофе и разговаривали. Он рассказывал ей о будущей свекрови Фэйт. Они обсуждали место проведения предстоящей свадьбы. Но от Хоуп не укрылась внезапная перемена в нем. Гаэль был все так же любезен и, похоже, искренне хотел ей помочь. Но после того разговора она чувствовала себя в его обществе неуютно и одиноко.

– Что с вами? – спросил он.

– Ничего, просто я не знала, что вы такой замечательный фотограф, это меня поразило.

– Был замечательным фотографом, – поправил ее Гаэль. – Теперь я неизвестный художник. Художник-бунтарь.

Хоуп оглядела кухню. Повсюду – сверкающие приборы, каждый из которых стоит целое состояние. Хоуп не смогла подавить улыбку. Нет, эта кухня не похожа на жилище бунтаря. А вот в студии бунтарский дух ощущался.

– Должно быть, работа фотографа очень интересна. Вы могли встречаться с разными людьми, делать фотосессии для модных журналов и…

– И что?

– Так, ничего. Пожалуйста, расскажите мне историю создания вашего блога, – попросила она.

Этого потребовала Бренда. Послания начальницы Хоуп были практически лишены смысла и сводились к одному: «Это задание очень важно, выжми из Гаэля все, что возможно».

Гаэль стоял рядом с Хоуп, привалившись к стойке. Он был одет в синие джинсы и рубашку с короткими рукавами свободного покроя. Он стоял так близко от Хоуп, что она могла рассмотреть каждый волосок на его оливковой коже.

– Я начал вести этот блог, когда учился в старших классах, – заговорил Гаэль. – Здесь я выставлял фото, которые демонстрировали тайную жизнь людей. Я приходил в школу и незаметно фотографировал представителей так называемой золотой молодежи, выставляя на суд мира все их слабости и пороки. Обычно я не сопровождал свои фото какими-либо комментариями. Да они и не требовались. В самом деле, если вы видите парочку, разместившуюся на столе в фривольной позе, то вам незачем пояснять, что эти двое собираются заняться любовью.

На лице Гаэля показалась озорная улыбка. Хоуп в задумчивости перебирала фото. Такие разные и в то же время такие похожие. Люди на этих фотографиях предавались различного рода грехам и уверенно, без малейшего смущения смотрели в камеру. Может, они не знали, что их снимают?

– Интересно, а как эти молодые люди позволяли вам снимать их… недостойное поведение? – удивилась Хоуп.

«Недостойное поведение»! Подумать только! Ну почему она так выражается? Ведь сейчас двадцать первый век.

– Они этого даже не замечали, – усмехнулся Гаэль. – В школе я был для всех пустым местом. Им и в голову не могло прийти, что зловредным «папарацци» может оказаться никчемный и жалкий Гаэль О’Коннор.

Теперь Гаэль и сам не понимал, как такое было возможно. В шестнадцать – семнадцать лет он был почти таким же высоким и сильным, как сейчас. Почему же в те годы Гаэль для всех был тенью?

– Благодаря этому блогу я вскоре стал известным фотографом. И на то были свои причины. Модные журналы, газеты, телевидение, благодаря мне и моим фотографиям, начали проявлять интерес к нашей школе и к нашему богатому кварталу. Я стал скандальным фотографом. А когда я заметил, что люди делают все, чтобы стать героями моих фотосессий, решил закрыть блог. Мне все это наскучило. Я перестал быть папарацци и превратился в модного фотографа. Снимал разные светские мероприятия, фотографировал знаменитостей. Я разбогател, но, похоже, утратил частичку своей души.

– Просто вы наслаждались страхом, когда фотографировали этих людей. И боязнь быть пойманным являлась для вас достоинством, а не недостатком, – заметила Хоуп.

Впрочем, Хоуп понимала Гаэля. В юности она сама была ужасно одинока и, пытаясь справиться с этим гнетущим чувством, писала стихи. Тоскливые, безнадежные. Возможно, скандальные фото были для будущего художника такой же отдушиной. К счастью, ее стихов никто не видел.