— Тогда вы будете ближе к школе.

Мы подошли к дому Софи. Постояли немного. Наконец она сказала:

— Ну пока…

— Пока.

15

Тем временем в нашем орудийном расчете произошли изменения: Руди Эрмиш и я перестали ссориться.

На нас подействовали слова командира взвода лейтенанта Бранского. Если намечалась хотя бы небольшая ссора, тут же вступали остальные. Даже толстый Шлавинский не оставался в стороне.

— Спокойно, дорогие детки, спокойно! — обычно говорил он. — Иначе придет добрый дядя. Бранский и всыплет нам по первое число.

Командир орудия унтер-офицер Виденхёфт тоже старался улучшить наши отношения. Последовав совету Петера Хофа, он стал чаще заходить к нам в комнату.

Решительный сдвиг в отношениях между Руди и мной произошел в тот день, когда лейтенант Бранский отдал весьма необычный приказ.

— Вы умеете плавать, товарищ Беренмейер? — спросил он меня.

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Хорошо?

— Сдал экзамен по спасению утопающих.

— Так-так. — Бранский подошел к окну и стал смотреть на плац, где мы занимались строевой подготовкой. — А товарищ Эрмиш плавать не умеет.

— Я этого не знал, товарищ лейтенант.

— Но теперь вы знаете.

— Так точно. — Я начал догадываться, к чему клонил лейтенант. И не ошибся.

— Товарищ Беренмейер, вы сможете научить товарища Эрмиша плавать?

— Конечно, но…

— Что но?

— Товарищ лейтенант, вам ведь известны наши отношения с товарищем Эрмишем?

— И вы ставите личные отношения выше служебных?

Я молчал.

— Мы не можем мириться с тем, что у нас в батарее есть товарищи, которые не умеют плавать. Таких у нас почти двадцать процентов. Значит, при форсировании даже небольшой водной преграды мы потеряем одну, пятую часть нашего подразделения. Вы представляете?

— Да.

— Итак, решено. Вы, не откладывая, начните обучать товарища Эрмиша плаванию на реке Рандов два раза в неделю.

— А если товарищ Эрмиш не захочет, чтобы я его учил?

— Об этом позабочусь я.

Конечно, выполнить такое задание мог бы и кто-нибудь другой, например Шлавинский или Пауль Кольбе. Но я понимал, почему командир взвода выбрал именно меня. И он, кажется, не ошибся в своем выборе. Каждую среду и пятницу мы оба, Руди Эрмиш и я, после занятий отправлялись на речку. Поначалу мы больше молчали. Потом стали разговорчивее.

В одну из пятниц, когда мы, добросовестно потрудившись, шли домой, я спросил Эрмиша:

— Скажи, Руди, нужны были все эти ссоры?

— Нет, — ответил он.

— Почему же ты на меня напустился, когда я с вещами первый раз вошел в комнату?

— У меня тогда было плохое настроение.

— А позже?

— Тоже…

— Какая же муха тебя все время кусала?

— Теперь все это позади. — Руди махнул рукой.

— Давай, Руди, больше не ссориться.

Эрмиш в знак согласия кивнул.

Однако в следующую среду Эрмиш потребовал от меня объяснений.

— Послушай, Фред, ты ходишь с Малышкой? — Он всех девушек называл малышками.

— Ты имеешь в виду ту девушку с каштановыми волосами?

— Да, именно ее, учительницу.

— А откуда тебе известно, что она учительница?

— Я же нахожусь здесь дольше, чем ты.

— Руди, ты с ней встречался?

Он отрицательно покачал головой.

— Но вы знакомы?

— Нет.

— Будь откровенным, Руди!

— Честно! Я с ней ни разу не говорил.

— А она тебя знает?

— Тоже нет.

— Тогда почему ты о ней спрашиваешь?

— Просто так…

В какой-то момент мне показалось, что Руди неприятен дальнейший разговор о Софи. Чтобы кончить его, я сказал:

— Во всяком случае, я за ней не ухаживаю.

— Да ну? — усомнился Эрмиш. — Но ведь ты каждую неделю бываешь в школе. Вы наверняка потом остаетесь. Ведь ты берешь увольнительную именно по четвергам. Тебе она нравится?

— Да, но поверь мне, между нами ничего не было.

Больше мы о ней не говорили.

16

Между тем проходили недели. Работа с детьми политехнической средней школы поселка «Три ели» медленно продвигалась вперед. Мы уже начали делать из дерева, картона и бумаги маленькие домики, мосты, гаражи, вокзалы и крошечные уличные фонари. Старая, пришедшая в негодность классная доска, которую мы с помощью Софи нашли на территории школы, послужила нам основанием, где мы сначала обозначили мелом улицы, железнодорожные пути и каналы, а затем каждый раз строили новый маленький город. Мы тренировались в разводке транспорта из самых различных положений. Я никогда не думал, что дети так заинтересуются этой игрой. Так проходили наши четверги.

Софи тоже замечала наши успехи. Однажды, когда я провожал ее домой, она сказала:

— Фред, на переменах дети говорят о тебе с восхищением.

— Да? Кто же именно?

— Ну, Карин…

— А! Малышка с черными как смоль косами?

— Да, она. И еще Роберт.

— Очень сообразительный парнишка. Я задаю ему самые замысловатые задачи — и он со всеми справляется.

— Роберт весь в отца. Тот такой же умница.

— А кто его отец? — заинтересовался я.

— Мальчика зовут Роберт Кернер. Кто же может быть его отцом?

— Капитан Кернер, командир нашей батареи?

— Он самый. Он интересуется всеми делами школы и состоит в родительском совете. Я нисколько не удивилась, когда он недавно поинтересовался, как у тебя идет работа в школе.

— Ну и пусть, — весело сказал я. — Пусть даже приходит на занятия кружка. Возможно, он нам поможет. Нам хотелось бы на школьном дворе построить уголок уличного движения. По моим расчетам, мы могли бы начать работу недели через две.

— Но, Фред… Ведь скоро начинаются летние каникулы.

— Когда же?

— Школа закроется через две недели.

— Ах так…

— Да, Фред, тебе придется на полтора месяца прервать работу в кружке.

— А ты, что ты будешь делать во время каникул?

— Поеду со своим классом в летний лагерь на Балтийском море. Потом собиралась дней на десять съездить к родителям. А там снова нужно готовиться к занятиям…


Каникулы наступили. Мы стояли перед домом Софи. Я протянул девушке руку, чтобы попрощаться.

— Я хотела пригласить тебя к себе, Фред… — неожиданно проговорила Софи.

— Это правда?

— Да, — подтвердила она. — Мы хорошо поработали эти два месяца.

— И ты решила пригласить меня к себе?

— Если хочешь.

— С удовольствием, Софи. — И я пошел за ней.

Софи жила под самой крышей, в квадратной комнатушке с низким потолком. Из окна были видны железнодорожная насыпь, большая, поросшая травой низина и темный сосновый лес.

Комната была обставлена скромно. Старый гардероб, по форме напоминающий ящик; тяжелый стол, два разных стула, допотопный радиоприемник. Новыми были только широкая кушетка и две книжные полки, одна из которых стояла у окна, а вторая висела на стене. Над кушеткой был портрет молодой красивой девушки.

— Тебе нравится этот портрет? — спросила Софи.

— Очень. Эта девушка не похожа на тебя, но я, глядя на нее, почему-то думал о тебе.

— Почему?

— Вероятно, потому, что она такая же самоуверенная, умная и… красивая.

Софи порозовела. Потом вдруг открыла шкаф, достала новую скатерть и постелила ее. На столе появились цветы и два прибора. На стуле рядом с дверью дружелюбно шумел чайник. Пока она молола кофе, я разглядывал книги. Их было много. Здесь были книги немецких, русских, английских, французских и американских авторов. Я подошел к окну и сказал:

— У тебя очень уютно.

— Конечно, — Софи отставила мельницу в сторону, — у комнатушки есть своя прелесть: она такая уединенная. Приятно, когда идет дождь и капли стучат по крыше. Только она протекает, вот посмотри. — Она показала на большое пятно на потолке, как раз над нами.

Да и мебель здесь не в моем вкусе, — продолжала Софи. — Когда перееду, куплю собственную. Кроме кушетки, книжных полок и картины, все не мое. — Она нарезала хлеб, сделала бутерброды, а мне поручила открыть банку сардин.

— И с водой, — заметила она, — мучение. За каждой каплей нужно бежать вниз, к колонке. А прошлой зимой она замерзла, и мне пришлось ходить к другой колонке, метров за двести.

Раздался свисток вечернего поезда. Пыхтя, он промчался мимо. Мы сидели на кушетке, так как стол оказался мал и тарелки пришлось поставить на стулья.

Когда мы поужинали, на столе появились две рюмки и бутылка токайского. Из старомодного приемника лилась музыка. Софи достала альбом, и мы стали смотреть фотографии.

С одной из фотографий на меня смотрела худенькая девочка. Тоненькие ножки в деревянных башмаках, косички, как крысиные хвостики, короткое платьице, в руках дешевая матерчатая кукла.

— Неужели это ты, Софи?

— Да, Фред, это я. В день рождения. Мне как раз исполнилось пять лет. Через год после войны.

— Ты здесь совсем не похожа на себя.

— Что же тут удивительного? Нам тогда приходилось туго. Дом наш разбомбили, и мы скитались по чужим углам. Мама и я. Отец в то время лежал в больнице.

— Он был на войне?

— Нет.

— Но ведь он был ранен?

— Не там, Фред.

— А где же?

— Нацисты сослали его на каторгу, а потом отправили в концентрационный лагерь.

Я умолк, устыдившись своего любопытства. Потом тихо спросил:

— А как у него сейчас со здоровьем?

— Сейчас он более или менее здоров. Ты увидишь его на более поздних фотокарточках.