— Ну ладно. — И Руди вышел из комнаты.

— Руди! — крикнул я ему вдогонку.

— Чего тебе?

— Скажи, Руди, что тебе тогда вечером сказали про меня? Я не думал, что…

— Я тебя понял, Фред.

— Ты хороший парень, — расчувствовался я.

— Ты тоже, Фред. — И он вышел.

Я разделся и лег. Было четверть девятого.

Проспал я с час, а когда проснулся, увидел, что в казарме горит свет; вернулись товарищи. Но я чувствовал себя разбитым и поэтому продолжал лежать с закрытыми глазами.

Разговор шел о боксе.

— А здорово тебя разделал твой противник, — донесся до меня голос Шлавинского.

— Ах… — буркнул Руди.

— Не нужно было подпускать его так близко!

— Тебе хорошо говорить. Если бы у меня были такие длинные руки, как у него!

— И все же, — услышал я голос унтер-офицера Виденхёфта, — товарищ Эрмиш держался стойко.

— Хорошо держался? Четыре раза падал на пол, из них один раз до седьмого счета!

— Но вы же не сдались!

— Зато сейчас физиономия горит, как в огне. Эй, Малыш, дай-ка мне зеркало.

Тишина.

Потом голос Руди:

— Хм… Хорошо же он меня разделал!

— Посмотри, левая бровь опять кровоточит, — зазвенел голосок Дача.

— Вытри.

— Сейчас, Руди.

Я услышал плеск воды.

— Ох, черт! Как жжет!

Неожиданно в комнате что-то загрохотало. Видимо, упала табуретка.

— Тише ты, — сказал кто-то. — Спит же человек!

«Сейчас они, наверно, смотрят на меня», — подумал я. Но мне не хотелось в тот вечер отвечать на их вопросы. Я глубоко вздохнул, но не пошевельнулся.

— Бедный парень! — пожалел меня кто-то.

Голоса стали тише.

— Да, он порядком расстроился.

— И как это мы не заметили, что у человека неприятности?

— Правда, в сельскохозяйственном кооперативе нам бросилось в глаза…

— А тогда на собрании Союза молодежи!

— Да.

— Ну ей сейчас лучше?

— Немного.

Я весь превратился в слух.

— Кто из нас пойдет к ней утром? — узнал я голос Пауля.

— По очереди мне идти, — отозвался Шлавинский.

— Софи просила больше не приходить к ней: она чувствует себя лучше, — запротестовал Дач.

Наступила пауза. Кто-то прошлепал в тапочках через всю комнату. Несколько раз хлопнула дверь. Товарищи готовились к отбою.

— Ну как себя чувствует Фред после отпуска? — неожиданно раздался голос Петера, только что вошедшего в комнату.

— Особой радости на его лице я не заметил, — ответил Руди.

— Мне тоже так показалось. Я с ним встретился в коридоре, когда шел на соревнование. Надеюсь, скоро он все решит.

— Надеюсь.

— Может, им обоим — и Софи и Фреду — еще можно помочь? — робко проговорил Дач.

— Хорошо бы, но как? — узнал я голос Руди.

— Этого я тоже не знаю.

— Если бы он сразу же сказал нам, что у него будет ребенок от этой, как ее зовут?..

— Анжела.

— Да. Он мог бы довериться нам.

Пауза.

Тишину нарушил Пауль:

— Ну и что было бы, если бы мы узнали?

— Хм…

— А правда, что бы было?

Молчание.

— И тогда мы ничем не смогли бы помочь ему, — решил Пауль. — Фреду ничего не оставалось, как расстаться с Софи.

— Но, Пауль, — не соглашался Руди, — это же бессмысленно!

— Как это бессмысленно? У ребенка должен быть отец!

— Говоришь ты хорошо. А что, если он не любит Анжелу?

— Вон как! Ребенок не должен расти без родителей!

— Без родителей плохо, — заметил Дач.

В разговор вмешался Шлавинский:

— Подожди выносить свой приговор, Пауль. Скажи лучше, часто ты видишь свою дочку?

— Раз в месяц. Иногда реже.

— А до армии сколько раз в день ты ее видел?

— Смотря когда…

— Во всяком случае, не очень часто?

— Ну, как тебе сказать… Дочка была в яслях…

— Значит, твоя дочка неплохо и без тебя растет. Всем обеспечена.

Все замолчали.

— Я думаю, — с удивлением услышал я голос унтер-офицера Виденхёфта, — все будет зависеть от того, кого Беренмейер любит — Анжелу или Софи.

— Правильно, — согласился с ним Шлавинский.

— Мне кажется, он любит Софи.

— Да. А Софи любит его, — подтвердил Дач.

— Ну и пусть возвращается к ней!

— А Анжела с ребенком пусть страдает? — Голос Пауля был строг. — Вы можете говорить здесь что хотите, но я с вами не согласен.

— Так!

— Тш…

На несколько секунд воцарилась тишина.

— Если, как вы утверждаете, Фред действительно по-настоящему любит только Софи, тогда я согласен: он должен вернуться к ней. Почему? — начал объяснять Петер Хоф Паулю. — А вот представь себе, что Фред женится на Анжеле только из жалости. Что из этого получится? Анжела, разумеется, обрадуется. Но что это будет за брак, если один из супругов не любит другого; хуже того, если на свете есть человек, без которого он жить не может.

— Здорово ты здесь расписываешь, Петер!

— Послушай, Пауль, — заговорил Шлавинский, — ты лучше оглянись и посмотри, как живут люди, когда их брак не связан любовью. В нашем доме живет одна такая пара. Сунул бы ты свой нос на минутку в их комнату, тогда увидел бы, что это за жизнь!

Товарищи, стоявшие на стороне Кольбе, считали, что я должен вернуться к Анжеле. Наконец Петер Хоф сказал:

— Что касается Фреда и Софи, то я остаюсь при своем мнении. Я думаю, что Фред и сам еще не знает, чего он хочет. Иначе зачем бы он скрывал от нас.

Я продолжал лежать с закрытыми глазами, но уже ничего не слышал. Не слышал потому, что у меня уже созрело определенное решение.

40

После полудня селение кажется вымершим. По обе стороны от шоссе стоят деревянные домишки, кажущиеся холодными и неприветливыми. Идет дождь. И только поравнявшись с магазином, который в тот день был закрыт, я увидел у забора школы двух детей — мальчика и девочку. Мальчик был в зимнем пальто, девочка в лыжном костюме. Увидев меня, дети тихо поздоровались:

— Здравствуй, Фред…

— Здравствуй, Карин, — ответил я.

Роберт тоже протянул мне руку.

— Куда ты идешь? — спросил он меня.

— К фрейлейн Вайнерт.

— Она дома.

— Дома?

— Да. Она болела. Грипп у нее был. Моя мама за ней ухаживала. Сейчас ей лучше.

Мы постояли немного. Мне хотелось сказать детям несколько теплых слов, но я молчал: боялся, что дети спросят меня, почему я не хожу к ним. Выручила маленькая черноволосая Карин.

— Пойдем, Роберт, — попросила она мальчугана. — А то я замерзла. Пойдем к нам, я покажу тебе книжку с картинками, которую мне подарил папа.

Я долго смотрел им вслед.


Комнатка Софи была маленькой, но не тесной. В кафельной печурке весело горел огонь, бросая через открытую дверцу желтоватые блики на вещи, многие из которых были мне хорошо знакомы. С полочки на меня смотрели два блестящих черных глаза плюшевого мишки.

Софи сидела у окна за письменным столом спиной ко мне. В комнате было сумрачно, поэтому на столе горела лампа. Услышав шаги, Софи обернулась, но не сразу узнала меня, так как я стоял в темной части комнаты. Сощурила глаза, потом, отодвинув стул от стола, встала и медленно подошла ко мне. Остановилась в двух шагах.

— Ты все же решил прийти, Фред?

Я улыбнулся.

Софи протянула мне руку. Она была холодная как лед. Только сейчас я увидел, как Софи похудела и побледнела.

Помолчав, она предложила:

— Ну что же, проходи. Не будем же мы весь вечер стоять вот так.

Я присел на кушетку. Софи села к столу.

— У тебя новая мебель, — проговорил я.

— Как видишь…

— Ну как, уже освоилась?

— Да. Привыкла.

Софи встала и пошла в угол, где стояла электроплитка.

— Ты не спешишь?

— Нет.

Позже мы пили чай с печеньем и конфетами.

— Это все твои товарищи принесли, — показала она на пакет, лежащий на подоконнике. — Каждый вечер кто-нибудь приходил и приносил конфеты, пока я не отругала их.

— Прости, Софи, я не догадался…

— Ну что ты. — Она рассмеялась.

— Мне сказали, что ты больна, — выдавил я.

— Немного болела, Фред. Это правда. Такая паршивая погода. И прошлой осенью так было. Здесь очень сырой климат.

— Но ты останешься здесь?

— А почему я должна уехать отсюда? Уж не из-за погоды ли? Или по другой причине?.. — Последние слова она произнесла медленно и тихо.

Я еще ниже склонился над своей чашкой.

— Я привыкла к ребятам и не собираюсь бежать. Мне было бы стыдно. К тому же сейчас так много работы. — Она показала на письменный стол. — Вот лежат тетради, и больше половины из них еще не проверено.

— Если ты так занята, я могу уйти.

— Ну что ты! Я совсем не поэтому сказала.

Софи подошла к печке и осторожно положила в топку несколько брикетов угля. Долго смотрела на огонь. Не отводя глаз от пламени, она спросила:

— Ну как живешь, Фред?

— Ничего.

— А твой ребенок?

— Здоров.

— Я слышала, у тебя дочка?

— Да, дочка.

— Как чувствует себя Анжела?

— Анжела? Она довольна.

Софи поправила угли.

— Значит, у тебя все в порядке, — заметила она.

Я молчал. Она снова села напротив меня.

— Нет, Софи, не все в порядке.

— Но ведь ты этого хотел.

В печке так затрещало, что несколько искр вылетело через открытую дверцу на пол.

— Не стоит говорить об этом. — Софи поправила волосы.

Прошло несколько минут. Передо мной на столе лежала узкая белая рука Софи. Я долго смотрел на нее. Потом схватил и начал гладить.