— Но, если ты не пригласишь их, — спросила леди Патриция, — станут ли они потом приглашать ее?

— Конечно, — быстро откликнулась леди Монтдор, — они будут просто умирать от желания заполучить ее. Я могу расплатиться с ними другими способами. Но так или иначе, я не собираюсь выпускать ее на все балы дебютанток. Там она может слишком поистрепаться и встретить много неподходящих людей. Я планирую выпускать ее не чаще двух раз в неделю в тщательно подобранное общество. Вполне достаточно для девушки с не очень крепким здоровьем. Я думаю, в дальнейшем, если ты поможешь мне, Малыш, мы составим список женщин на обед перед балом. Конечно, я дам понять, что я приглашаю именно их, а не их друзей или родственников.

После обеда мы прошли в Длинную галерею. Малыш уселся перед пяльцами, в то время как мы, три женщины, праздно сидели с незанятыми руками. У него был талант к рукоделию, и им были вышиты занавески в кукольном домике и обивка многих стульев в Силкине и Хэмптоне. Теперь он вышивал каминный экран для Длинной галереи, рисунок которого он придумал сам и темой которого стали цветы из сада леди Монтдор, хотя эти цветы больше походили на отвратительных огромных насекомых. Будучи очень молодой и глубоко предвзятой, я не могла просто полюбоваться его работой. Я просто размышляла, как ужасно наблюдать мужчину за рукоделием, и как некрасиво выглядит его седеющая голова, склоненная над канвой, которую он так ловко вышивал всеми оттенками зеленого цвета. У него были такие же жесткие и грубые волосы, как у меня, и я знала, что своими волнами немного небрежных (мальчишеских) кудрей он обязан средству для укладки волос, которым тщательно смочил их перед ужином. Леди Монтдор послала за карандашом и бумагой для составления списка приглашенных на ужин дам.

— Мы постараемся вспомнить всех подходящих, а потом почистим список от сорняков, — сказала она.

Но прежде, чем заняться списком, она не удержалась от жалоб на поведение Полли. Я уже однажды слышала, как она высказывалась по этому вопросу в разговоре с миссис Чаддерсли Корбетт, но сейчас ее тон был гораздо острее и нетерпимей.

— Я делаю все для этой девушки, — говорила она, — все. Вы можете мне не верить, но я уверяю вас, что провожу не меньше половины для, обдумывая планы ее дебюта — приглашения, одежду, вечеринки и все такое. У меня нет ни минуты, чтобы увидеться с собственными друзьями, вряд ли я играла больше пяти раз в карты в последние несколько месяцев. Я даже забросила мое искусство, не дописав «Обнаженную девушку из Оксфорда» — я полностью посвятила себя ребенку. Я держу дом в Лондоне только для ее удобства. Мне не нравится Лондон в зимнее время, вы же знаете, и мы с Монтдором были бы счастливы в двух комнатах даже без повара (с холодной едой из клуба), но мне приходится сейчас держать там огромный штат прислуги только ради нее. Можно было бы ожидать, что она будет благодарна мне за эти жертвы, не так ли? Вовсе нет. Она прячется и болеет, я не могу вытянуть из нее ни одного лишнего слова.

Малыш Дугдейл ничего не сказал. Он сосредоточенно разбирал шерстяные нитки, а леди Патриция прилегла на подушку с закрытыми глазами и выражением страдания на лице. Она как никогда была похожа на садовую статую, ее кожа приняла цвет ее бежевого платья, в то время как лицо, искаженное болью и печалью, очень напоминало своим выражением трагическую античную маску. Леди Монтдор продолжала свой монолог, словно никого не замечая.

— Я ввязываюсь в бесконечные хлопоты, чтобы она могла пойти в хорошие дома, но она никогда не бывает довольна. Она возвращается домой с жалобами, и единственное место, куда она хочет отправиться — это Алконли и дом Эмили Уорбек. Хотя там она только впустую тратит время. Алконли просто сумасшедший дом — конечно, я люблю Сэди, она замечательная, бедняжка, и не ее вина, если все ее дети настолько эксцентричны — она сделала все, что могла, но они пошли в своего отца. Я, конечно, понимаю, что ей хочется побыть с Фанни, и она знает Эмили и Дэви с детства — Эмили была моей подружкой на свадьбе — но факт остается фактом, она там никого не встречает, за кого же она сможет выйти замуж?

— Если все так, стоил ли спешить с ее браком? — спросила леди Патриция.

— Но ты же знаешь, что в мае ей исполнится двадцать, нравится ей это или нет. Если она не выйдет замуж, что она будет делать, у нее нет никаких занятий и интересов в жизни? Она не интересуется ни замужеством, ни путешествиями, ни обществом. У нее едва ли есть хоть один друг во всем мире. О, вы можете посоветовать мне вспомнить себя в ее возрасте. Так вот, я очень хорошо помню, как господин Асквит сказал обо мне, что никогда еще не встречал девушки с таким талантом к импровизации.

— Да, ты была просто замечательной, — сказала леди Патриция с легкой улыбкой. — Но, в конце концов, она может развиваться медленнее, чем ты в свое время. И, как ты сама сказала, ей еще не двадцать. Может быть будет лучше оставить ее дома еще на год или два?

— Дело в том, — ответила ее невестка, — что девушки не слишком приятны, это совершенно ужасный возраст. Когда дети еще маленькие, такие сладкие и миленькие, приятно бывает думать, что они присоединятся к вашему обществу, когда вырастут. Но разве Полли стремится общаться с Монтдором или со мной? Она всегда то ли раздражена, то ли устала, не проявляет ни к чему интереса, и поэтому все, что ей нужно — это муж. После того, как она выйдет замуж, мы снова сможем быть в прекрасных отношениях, так часто случается. Я разговаривала с Сэди вчера, и она согласилась с тем, что с Линдой никогда не было так трудно, как в последнее время; с Луизой, конечно, никогда не было проблем, к тому же она вышла замуж прямо из классной комнаты. Одно можно сказать о Радлеттах — у них не было никаких трудностей с замужеством, хотя это не того рода браки, которые можно пожелать своему ребенку. Банкир и старый шотландец — тем не менее, они замужем. Что не так с Полли? Такая красивая и совершенно не S.A.[12] вообще.

— S.A.? — произнесла леди Патриция слабым голосом.

— Когда мы были молоды, ничего этого еще не существовало, слава Богу. S.A. - все это чушь и мусор в головах. Девушка была или красива или нет, и этого было достаточно. Эти новые изобретения ничего не меняют. Я полагаю, будет лучше, если у девушки есть этот S.A., раз мужчинам он нравится, но у Полли его нет, вы же видите. Но как странно, — сказала она со вздохом, — жизнь поступает с нашими ожиданиями. Вы знаете, с самого рождения я волновалась и тряслась над этим ребенком, и думала обо всех ужасных вещах, что могут с ней произойти — что Монтдор может умереть, прежде, чем она вырастет, и у нас не будет достойного дома, что ее красота увянет (я боялась, что она слишком красива в четырнадцать лет), или что она попадет в аварию и проведет остаток жизни в инвалидном кресле. Я просыпалась среди ночи и представляла себе все это. Но мне и в голову не приходило, что она останется старой девой. — в ее голосе уже слышались истерические нотки.

— Ну же, Соня, — сказала леди Патриция довольно резко. — Бедная девочка еще не вышла из подросткового возраста. Дождись, по крайней мере, Лондонского сезона, прежде чем записывать ее в старые девы. Можешь быть уверена, она скоро найдет там того, кто ей понравится.

— У меня сильное предчувствие, что ей не понравится никто и, более того, она никому не понравится. У нее нет ни намека на «поди сюда» во взгляде. О, все действительно очень плохо. А еще она время от времени оставляет свет в своей ванной, я часто это замечаю, — леди Монтдор имела ввиду современное электрическое освещение.

Глава 9

Как и предсказывала ее мать, лето пришло и ушло, не принеся никаких изменений в жизнь Полли. Лондонский сезон был должным образом открыт роскошным балом в Монтдор-хаусе, о стоимости которого леди Монтдор сообщила всем. Полли была одета в белое атласное платье на розовом чехле с розовыми розами на груди («штрихи розового», как отметил «Татлер»[13]), выбранное для нее в Париже миссис Чаддерсли Корбетт и доставленное в Лондон неким латиноамериканским дипломатом, что привело бы в ужас лорда Монтдора, узнай он об этом. Красоту Полли, выгодно подчеркнутую этим платьем и скромным макияжем, особенно оценили представители старшего поколения, которые заявили, что со времен леди Хелен Винсент, Лили Лэнгтри и сестер Виндхэм в Лондоне не было столь идеальной красавицы. Ее собственные ровесники, однако, не были столь сильно возбуждены. Они признали красоту Полли, но сказали, что она была скучной и слишком высокой. Кем они действительно восхищались, так это худосочными и пучеглазыми копиями миссис Чаддерсли Корбетт, которыми изобиловал этот сезон. Многие приятельницы леди Монтдор пеняли ей на то, что она заставляет Полли держаться на заднем плане, но едва ли это было справедливо, потому что хотя леди Монтдор автоматически заполняла собой передний план любой картины, в которой присутствовала, она была слишком озабочена тем, чтобы вытолкнуть Полли вперед, как заложника, и не ее вина была, если дочь всегда ускользала назад.

По случаю этого бала многие особы королевских кровей покинули свои серебряные рамки в спальне леди Монтдор и вступили в ее дом, более потертые и менее блестящие, чем можно было ожидать; они заполонили огромные гостиные Монтдор-хауса, и слова «сир» и «мадам» слышались на каждом шагу. Некоторые старые монархи имели довольно жалкий, и я бы даже сказала голодный вид в своих грустных мятых одеждах, хотя среди них оказалось несколько весьма бодрых господ с синими подбородками. Я особенно хорошо запомнила одного из них, потому что мне сказали, будто он заявлен полицией в розыск во Франции и не выезжает никуда, даже в свою родную страну, где его двоюродный брат со дня на день ожидает возвращения короны, которую сдуло с его головы восточным ветром. Этот князь густо и неприятно благоухал камелией и сиял обильно смоченными бриллиантином волосами. «Я пригласила его только ради моей дорогой старой княгини Ирины, — объясняла леди Монтдор, когда люди поднимали брови, увидев его в этом респектабельном доме. — Я никогда не забуду, как этот ангел принимала нас с Монтдором, когда мы были на Балканах. Я знаю, люди говорят, что он большой оригинал, но если слушать всех подряд, то просто некого будет пригласить в дом. Половину этих слухов распространяют анархисты, я уверена». Леди Монтдор обожала монархию. Это было искреннее и совершенно бескорыстное чувство, потому что она любила как изгнанников, так и тех, кто был у власти, и ее реверанс являлся кульминацией этой любви. Ее окаменелый костяк не позволял кланяться легко и непринужденно, словно колос пшеницы под ветром. Она опускалась тяжело, как верблюд, а потом медленно с усилием выпрямлялась; казалось, эта странная пантомима должна причинять невыносимые муки ее исполнительнице, но выражение ее лица опровергало это предположение. Ее коленные суставы трещали, как револьверные выстрелы, но лицо оставалось безмятежным и счастливым.