И все-таки со стороны дяди Мэтью было нелогично так презирать военную карьеру Малыша. Просто это был еще один пример того, как те, кого он любил, оставались прекрасными людьми при любых обстоятельствах, потому что лорд Монтдор, его великий герой, никогда в жизни не слышал веселого грома перестрелки и близко не подъезжал к полю боя. Он был слишком стар для Мировой войны, это правда, но в молодости у него было немало возможностей пролить кровь за свою родину, не говоря уже об англо-бурской войне, о которой дядя Мэтью сохранил самые светлые воспоминания. Именно там он получил свой первый опыт бивуака и сражения. «Четыре дня в фургоне, запряженном волами, — рассказывал он нам. — И дыра размером с кулак в животе!». Так он описывал нам самое счастливое время в своей жизни. Единственное, что ему не понравилось в той войне, так это вкус баранины, говядину достать было невозможно. Но лорд Монтдор был сам себе закон, и ему даже сошло с рук письмо в «Морнинг Пост» с заявлением, что война затянулась слишком долго, и ее можно было закончить на несколько месяцев пораньше, не дожидаясь трусливой капитуляции гуннов. Дяде Мэтью было очень трудно смириться с таким кощунством, но он сделал это, сказав, что лорд Монтдор имел очень веские причины для этого письма, о которых никому ничего неизвестно.

Теперь мои мысли были сосредоточены на входе в бальный зал, где я вдруг увидела знакомую голову над знакомой спиной. Так он все-таки пришел. Тот факт, что я вовсе не надеялась увидеть его, не мог смягчить моего разочарования. Но он был здесь. Я должна объяснить, что образ Советерра в течение нескольких месяцев царивший в моем безнадежно разбитом сердце, недавно был вытеснен и заменен чем-то более серьезным и реальным. Знакомый мужской затылок в толпе на балу может так взволновать молодую девушку, что она даже увидит над ним сияющий ореол. Оставался один вопрос: если он обернется и увидит эту девушку, скажет ли он ей просто «Добрый вечер» или пригласит на танец? О, как я жалела, что не кружусь сейчас в танце с каким-нибудь очаровательным джентльменом, а сижу рядом с дядей и тетей с видом скромного цветочка. Прошло несколько ужасных мгновений неизвестности, прежде чем его голова повернулась, он увидел меня, подошел прямо к нам, поздоровался и повел меня танцевать. Потом он танцевал с тетей Эмили, снова со мной, с Луизой и, наконец, повел меня ужинать.

— Кто этот наглец? — спросил дядя Мэтью, скрежеща зубами, когда мой молодой человек танцевал с Луизой. — Почему он к нам явился?

— Его зовут Альфред Уинчем, — ответила я, — могу я его вам представить?

— Помилуй, Фанни, этот старый паша задушит его прямо здесь, — сказал Дэви.

Действительно, дядя Мэтью предпочел бы сохранить всех своих женщин если не в состоянии девственности, то хотя бы максимального целомудрия и не способен быть любезным с приближающимся к нам незнакомыми мужчинами. Закончив танцевать, я вернулась и села рядом со своими тетями. Теперь, имея в активе два танца и обещание на ужин, я чувствовала себя гораздо спокойнее. Я была счастлива и, чтобы заполнить время, слушала разговоры старейшин. Тетя Сэди и тетя Эмили ушли ужинать вместе, им всегда нравилось так делать на вечеринках. Дэви подсел ближе к леди Патриции. Дядя Мэтью возвышался за спиной Дэви и дремал, стоя, как лошадь, терпеливо ожидая, когда все снова соберутся под его крыло.

— Этот Мейерштейн совершенно новый человек, — говорил Дэви. — Вы должны пойти к нему, Патриция, он замечательно ликвидирует соли. Вы с потом выведете всю соль из организма и будете следовать бессолевой диете. Она, конечно, отвратительна, но это помогает разрушить все кристаллы.

— Это он заставляет прыгать со скакалкой?

— Да, сотни раз. Я могу сделать триста прыжков и некоторые более сложные упражнения.

— Но разве это не ужасно утомительно?

— Не беспокойтесь за Дэви, он силен, как бык, — сказал дядя Мэтью, приоткрыв один глаз.

Дэви бросил на него печальный взгляд и повторил, что это отчаянно утомительно, но дает прекрасные результаты.

Полли теперь танцевала со своим дядей, Малышом. Она не выглядела сияющей и счастливой, какой должна быть дебютантка на своем первом балу, но усталой и молчаливой.

— Что можно было сделать с девочкой, чтобы она так выглядела? — спросила тетя Сэди. — Интересно, о чем она сейчас думает?

Мой новый друг мистер Уинчем, сказал, когда мы танцевали последний танец перед ужином:

— Конечно, она красавица, но она так непривлекательна с этим угрюмым выражением. Я уверен, что она очень скучная.

Я начала было возражать и доказывать, что Полли вовсе не скучная и не надутая, когда он вдруг впервые назвал меня «Фанни», и это вызвало во мне такие бурные чувства, которые я хотела тщательно обдумать потом в одиночестве. Миссис Чаддерсли Корбетт крикнула мне из-за плеча принца Уэльского:

— Привет, моя дорогая! Есть новости от Скакалки? Ты все еще влюблена?

— Что все это значит? — спросил мой партнер. — Кто эта женщина? И кто такая Скакалка? И это правда, что вы влюблены?

— Миссис Чаддерсли Корбетт, — ответила я.

Я чувствовала, что еще не пришло время рассказывать о маме.

— А как насчет любви?

— Ничего, — сказала я, краснея, — просто шутка.

— Хорошо, я бы хотел, чтобы вы были на пороге любви, но еще не вступили в нее. Это прекрасное состояние души.

Но, конечно, я уже прыгнула за этот порог и мысленно плыла в синем море иллюзий к островам блаженства, а на самом деле к домашней работе, беременности, родам и обычной жизни замужней женщины.

Толпа благоговейно умолкла, когда члены королевский семьи собрались возвращаться домой. Безмятежно улыбались великие персоны, уверенные, что дома в спальне их ждет традиционная холодная курица на подносе; потрепанные жизнью монархи-изгнанники, толпились вокруг стола с закусками, словно неуверенные, что завтра им вообще удастся поужинать; молодые члены королевских семей, собирались танцевать до утра с маленькими аккуратными женщинами типа миссис Чаддерсли Корбетт.

— Как долго они задержались. Это триумф Сони, — услышала я слова Малыша к своей жене.

Танцоры расступились, как Красное море, образуя проход, вдоль которого кланялись и приседали в реверансе господа и дамы и по которому лорд и леди Монтдор провожали своих гостей.

— Рад был вас видеть, мэм. Да, на следующей неделе. Как мило с вашей стороны…

Монтдоры вернулись в картинную галерею, сияя счастливыми улыбками и говоря, ни к кому персонально не обращаясь:

— Такие простые, такие милые, довольны любой мелочью, которую для них делают, такие прекрасные манеры, такая память. Все были изумлены тем, как много они знают об Индии, махараджа[15] был просто поражен.

Они говорили так, словно члены королевской семьи настолько удалены от общества, что малейший признак человечности и даже факт, что они общаются с помощью человеческой речи, достоин был восхищения. Оставшуюся часть вечера я провела в счастливом забытье, очнувшись только в пять утра в отеле «Горинг», где мы все остановились, с мыслями о мистере Уинчеме, который ясно дал мне понять, что не прочь продолжить наше знакомство.

Глава 10

Итак, Полли была представлена лондонскому обществу и до конца сезона добросовестно исполняла свою роль красавицы так же, как делала это на балу — холодно и безразлично. Она выполняла все требования матери — посещала вечеринки, носила модные платья, заводила друзей, которых леди Монтдор считала подходящими и никогда по собственному выбору, а так же не давала повода для сплетен. Она так же не делала ничего, чтобы создать вокруг себя атмосферу веселья, но леди Монтдор была слишком занята собой, чтобы заметить, что Полли, будучи милой и уступчивой, ни на минуту не разделяет ее удовольствия от многочисленных развлечений. Сама леди Монтдор наслаждалась всем этим необыкновенно и, казалось, была вполне удовлетворена поведением Полли, в восторге от внимания, которое та получала, как самая красивая дебютантка года. Она действительно была слишком занята, слишком увлечена бурным водоворотом светских дел, чтобы поинтересоваться, имеет ли Полли успех, а, когда все закончилось, они уехали в Шотландию, где, без сомнения, среди туманов и вереска она смогла подвести итог. Они исчезли из моей жизни на многие недели. К тому времени, когда я увидела их снова осенью, их отношения вернулись к прежнему знаменателю, и они явно были очень недовольны друг другом.

Я жила в Лондоне, потому что тетя Эмили сняла на зиму небольшой дом в районе Сант-Леонард Террас. Это было самое счастливое время моей жизни, потому что я обручилась с Альфредом Уинчемом, тем самым молодым человеком, чья спина нарушила мой душевный покой на балу у Монтдоров. В течение нескольких недель, предшествовавших моему обручению, я постоянно виделась с Полли. Обычно она звонила утром.

— Чем занимаешься, Фанни?

— Страдаю, — отвечала я, что означало «страдаю от скуки», недомогание, от которого предпочитали изнывать девушки, не работающие в различных общественных организациях.

— О, прекрасно. Может быть, я смогу склонить тебя к небольшой поездке? Твоим страданиям она совершенно не помешает. Я хочу померить ту голубую бархатную шляпу у мадам Риты, а потом заехать за перчатками в Дебенхамс — они сказали, что сегодня получают новую партию. Да, ну худшее впереди. Может быть, я смогу склонить тебя к ланчу у тети Эдны в Хэмптон-корт? А потом посидим и поболтаем, пока мне будут приводить в порядок волосы. Нет, забудь, если я предложила что-то ужасное, мы все равно увидимся. Я буду у тебя через полчаса.

Я была весьма гибкой и склонялась, к чему угодно. У меня не было никаких дел, и я наслаждалась, колеся по Лондону в огромном «даймлере», пока Полли занималась делами, обязательными для всех красавиц. Хотя общество мало интересовало ее в то время, она тщательно заботилась о своей внешности и, я уверена, не собиралась в будущем пренебрегать ею, как леди Патриция. Поэтому мы ехали к мадам Рите, и я мерила все шляпы в магазине, пока Полли оплачивала свои покупки, и я спрашивала себя, почему я никогда не могу найти подходящую шляпу, и что мне делать с жесткими, как вереск, волосами; а потом мы ехали в Хэмптон-корт, где жила старая двоюродная бабушка Полли. Она весь день сидела у окна в ожидании вечности, как она сама говорила.