Мне казалось, что его речь и движения, его способность к невозмутимости и полному контролю над собой достигли совершенства. Я решила, что должна у него учиться, но мне никак не удавалось полностью контролировать себя и свои слова. Скорее всего, так происходило, оттого что я не была полностью уверена в собственных чувствах, а потому мои манеры и слова не выглядели натурально, как это удавалось дяде Томасу. В колледже, где нас обучали монахини, случалось всякое, но приходилось понимать и мириться с тем, что на многие наши вопросы мы никогда не получим у них ответов. Так происходит с нами, девочками, с мужчинами все иначе. Для девочек люди не всегда находят подходящие слова, а потому предпочитают молчать, и девочкам приходится уповать на милость Божью. Католическое воспитание.

* * *

Когда мне исполнилось пятнадцать, у меня открылись глаза на многие вещи. Это произошло по воле случая и моей матери. Как-то мне попал в руки старый номер североамериканского журнала «Космополитен». Я долго его листала, и он мне очень помог. Ничто мне до сих пор так не помогало, как этот журнал.

Я влюбилась и начала вести себя как животное, повинуясь инстинктам, — бросала призывные, томные взгляды, ходила покачивая бедрами. Я основательно поглупела из-за сразившей меня первой любви и думала только о Фернандо, не замечая никого вокруг. Окружающим было понятно мое состояние. Слова, жесты, поведение — все меня выдавало. Я постоянно думала о нем, проводила ночи без сна, рылась в закромах памяти, пытаясь найти счастливые моменты и понять, когда зародилось это чувство.

Мне приходилось иногда произносить имя Фернандо, когда мы о нем говорили. Я произносила это имя уважительно, как бы извиняясь перед Фернандо, одновременно стараясь показать окружающим, что оно для меня ничего не значит, хотя на самом деле мне приходилось сдерживать свои чувства. Я видела его повсюду: в листьях деревьев, в книгах и газетах, которые читала каждое утро, уверенная, что где-нибудь промелькнет его имя. Я выводила его имя, с силой нажимая на перо, пока оно не сломалось. Когда однажды утром Мигель сообщил, что случайно услышал: Фернандо начал встречаться с девушкой из Гамбурга, я побежала к пруду и бросилась в воду, чтобы хоть как-то успокоиться. Мне это удалось, но мысль о том, что Фернандо встречается с другой, мучила меня. Несколько раз мама замечала, что я веду себя странно, но делала скидку на тот факт, что у меня как раз был так называемый переходный возраст. Я изменилась, стала замкнутой, подавленной. Мне часто становилось дурно по неизвестным причинам и я, прижимаясь к стенке, медленно сползала вниз. Несколько раз я срывалась на истерики, но никто не видел в этом ничего особенного. Я выходила на улицу с одной мыслью — встретить его. А когда это происходило, я глупо ему улыбалась, впивалась глазами и провожала взглядом. В глазах окружающих я вела себя странно, мне следовало быть осмотрительнее. Но ведь это была и не совсем я. Рейна долго наблюдала за моим поведением, прежде чем решилась на разговор. Как-то раз в деревне она проследила за мной и застала врасплох, когда я пожирала Фернандо глазами, и сказала:

— Будь осторожна с Отто, Малена.

— Почему? Ведь между нами ничего нет.

Я смутилась.

— Да, но мне не нравится, как он на тебя смотрит.

— Он вовсе не смотрит на меня.

— Разве? — удивилась Рейна.

— Хорошо, временами он смотрит, когда едет на своей машине, или когда выпьет немножко…

— Мне говорили об этом. Я не говорю, что он смотрит на тебя все время, я только говорю, что мне не нравится, как он на тебя смотрит.

— Послушай, Рейна, занимайся своими делами, а меня оставь в покое.

Не успела я произнести эти слова, как испугалась, потому что никогда не разговаривала с сестрой в таком тоне. Она странно на меня посмотрела — в этом взгляде была и обида, и унижение, неудовольствие и что-то большее, что я не смогла понять. Рейна пробормотала что-то, по виду мало похожее на ответ, и отошла в сторону. Когда мы вместе вошли на площадь, я увидела автомобиль Начо, диджея из Пласенсии, который считался новым и единственным кавалером Рейны вот уже на протяжении двух лет. Тут я снова обратилась к ней.

— Прости меня, Рейна, мне очень жаль, я не хотела говорить этого.

Сестра махнула рукой, что означало — инцидент исчерпан. Автомобиль Начо подъехал к нам, Рейна поприветствовала Начо и улыбнулась.

— Не волнуйся, Малена, я не обиделась. В любом случае, ты права — это не мое дело, а еще это совсем не важно, потому что… Хорошо, Порфирио сказал мне, что, увидев его невесту, Отто спятил. По его мнению, с ним что-то не так. По правде говоря, я не думаю, что это важно. Он тебе нравится, но только ты должна быть бдительной. В Германии нет девушек, похожих на тебя, таких, как ты, с… индейским лицом.

Я остановилась, словно приросла к земле, и глупо улыбнулась в ответ Рейне, а ее голос продолжал звучать в моей голове, причиняя, как всегда, боль.

— Я вовсе не имела в виду, что у тебя плохое лицо, — продолжала она, — я думаю, что ты очень красивая. Правда, моя сестра очень красивая, Начо?

Ее жених кивнул.

— Я имею в виду, что в той стране… Хорошо, знаешь, там нет смуглых, таких, как ты. Я думаю, что всякий раз, когда ты приходишь в деревню, этот нацист думает, что попал в цирк! — Тут ее голос задрожал. — Послушай, ради Бога, не смотри так. Это вовсе не я так думаю, то есть не только я. Так думает весь мир, все говорят об этом. Тебе следует быть осторожнее. Я знаю, что он тебе нравится, но я говорю вполне серьезно, он не стоит твоего внимания. Парнем больше, парнем меньше. На нем свет клином не сошелся. В мире много других очень хороших парней. Разве нет? В конце концов, в жизни всякое бывает. А теперь давай, поедем с нами. Я не хочу продолжать. Тебе важно, что думает Отто о тебе. Ну? Пойдем, собирайся, мы едем в Пласенсию…

— Нет, — сказала я, наконец. — Я не еду.

— Но почему? Малена! Малена, поехали!

Она открыла дверцу машины, но я не села. Я повернулась и медленно побрела по дороге куда глаза глядят. Я шла по деревне, мимо меня проезжали машины, проехали и Рейна с Начо. Сестра смотрела на меня в зеркало заднего вида. Я чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. Передо мной расстилался знакомый пейзаж, которого я теперь совсем не замечала. Этот радостный и грандиозный пейзаж больше не доставлял мне удовольствия. В моих ушах все еще звучали слова Рейны, отдаваясь каким-то жужжанием в мозгу. Я прошла несколько поворотов, после одного из них увидела «Бомбу Вальбаум», припаркованную у дороги. Потом я увидела и самого Фернандо. Он сидел на скамейке в белой рубашке без манжет. Раньше бы я обрадовалась, но только не теперь. Я не хотела разговаривать с Фернандо, не хотела смотреть на него. Мне казалось, что эта наша встреча должна стать последней. Фернандо увидел меня и радостно вскрикнул:

— Привет! Что ты здесь делаешь?

Я приближалась к нему очень медленно, но ничего не говорила в ответ. Я хотела просто пройти мимо него. Мои ноги подкашивались, руки дрожали. Я старалась взять себя в руки, но поначалу ничего не получалось. Но потом я почувствовала в себе силы и смогла ответить. Я была очень зла, но даже не на него, а больше на себя саму.

— А ты будь повнимательнее, — сказала я, присаживаясь на скамейку рядом с Фернандо. — Я делаю здесь то же самое, что и ты.

— Здорово, я не откажусь побыть в неплохой компании…

Я подняла камешек и бросила его в сторону. Фернандо проследил за моим движением и оглянулся на меня. Я заметила, как он удивился моей экспрессии. Мне очень хотелось выиграть эту баталию, я не могла больше ждать.

— Тебе не нравится мое лицо, да? Ты думаешь, что я похожа на обезьяну или что некоторые части моего лица похожи на филе для жаркого? Разве нет? — выпалила я.

— Нет, я не… Я не понимаю тебя… Я… Но почему ты так говоришь?

Если бы я сейчас посмотрела на Фернандо, поняла бы: мои слова его обожгли и обескуражили, но на это я не рассчитывала.

— Тогда мне придется сказать тебе, что мой отец гораздо белее тебя и что одна из моих прабабушек была краснокожей, ее лицо было красным, все ее тело было красным!

— Я знаю это, но не понимаю…

— Я должна открыть тебе глаза на кое-что. А ты знаешь, что твоя бабушка-еврейка была гулящей? Да что там, это даже больше, чем быть евреем… Знаешь, что я тебе скажу? Носить в Испании фамилию Толедано — это то же самое, что в других странах иметь фамилию Коган. Вот так!

— Я это знаю, знаю!

Мне следовало взять себя в руки, чтобы не сказать Фернандо еще что-нибудь неприятное. Я понимала, что мои слова бьют без промаха. Фернандо побледнел и захотел что-то мне ответить. Я дала ему такую возможность. Он снова заговорил, но теперь перестал заикаться, его голос звучал твердо, спокойно.

— Когда закончишь, посмотри на меня, — наконец сказал он.

— Я уже закончила, — я действительно подошла к концу заготовленных мною колкостей, хотя мне хотелось сказать ему, что я умею, как настоящая андалузка, танцевать фламенко.

Мне понравилось то, что я ему сказала, как звучали мои слова, и у меня остались силы, чтобы выслушать его.

— В общем, ты не хочешь мне сказать, что произошло. Что я тебе сделал, а? Я несколько раз встречал тебя. Разве я говорил тебе что-то плохое? За что ты меня так оскорбляешь? Ты не можешь мне сказать? Нет? Правда? Потому что я ничего тебе плохого не делал! Теперь я скажу, что с тобой происходит. Единственное, что здесь происходит, единственное, из-за чего все происходит, — это ваш дом. Ты — девушка из этого дерьмового дома. Ты такая же, как и все остальные в этом доме.

Сказав мне эту грубость, Фернандо поднялся и обернулся, чтобы посмотреть на меня. И в этот самый момент я поняла, что вблизи вижу парня, которого люблю. Его откровение почему-то развеселило меня, оно будто очистило мой мозг от ненужной информации. Теперь я могла спокойно наблюдать за Фернандо и говорить с ним искренно, и мне это нравилось. Фернандо продолжал смотреть в землю, а, когда наконец поднял взгляд на меня, мое спокойствие как рукой сняло. В его глазах загорелись злые искорки, он намеренно хотел меня ранить, но сделал совершенно обратное — излечил меня от собственной слепоты. Фернандо трясло от гнева, его губы дрожали, ноздри широко раздувались. Я видела, как напряжены его руки и сильна его злость. Мне казалось, что такие сильные чувства так сдерживать в себе может только немец. Клеймо бастарда высветилось на нем особенно ярко в эту минуту. Только теперь я понимаю, какой ошибкой был этот наш разговор и как страшно он мог закончиться. От негодования мне безумно захотелось наброситься на Фернандо, повалить на землю и вывалять так, чтобы его белая кожа перестала быть белой.